Моя подруга – месть - Арсеньева Елена

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71

Надежда сердито смахнула слезы с глаз. Да… совсем дошла. Бери голыми руками и делай что хочешь!

И все-таки теперь она не могла избавиться от мыслей о Кешке. Нет, простить его – об этом и речи быть не могло! Но ведь невыносимо представлять себя гуляющей рыжей кошкой, в которую в одну ночь излили семя сразу три кота: черный, белый и серый, а потом среди ее серых, черных и белых котяток оказался один с головой рыжей, лапками беленькими, хвостом серым, а туловищем – черным…

Вот родит она что-то такое… серо-буро-малиновое. Лучше бы уж кареглазого, веселого, русоволосого. Все-таки ему жить в чьем-то доме, так пусть не будет у него ни каменно-жестоких черт Матвея, ни расплывчатой девчачьей красоты Игоря. Кешка – он был очень даже ничего! Вернее, был бы. Bо всяком случае, детишки его, которых видела на улице деревни Надежда, уродились хоть и малорослы, но вполне…

А вот бы знать, будет ли похож на них этот, как его… Пацанчик…

Надежда знала, что родит сына. Алик, обследовав ее на каком-то немыслимом аппарате, подтвердил: мальчик. Мелковат для своего срока, но по внешним признакам нормален.

У Надежды глухо стукнуло сердце. Mелковат! Точно, Кешкин. Кареглазый…

– А сколько у него голов? – спросила она испуганно, и Вахаев вытаращил глаза, а потом сказал раздраженно:

– Tы, Надя, уже совсем спятила, что ли? Ну сколько у него может быть голов?! Одна, разумеется! У тебя-то одна, чего ж у него будет иначе?!

…Иногда Надежде казалось, что у нее нет вовсе ни одной головы, а глупые, глупейшие мысли рождает ее бесформенное тело, все пропитанное буйными материнскими соками, будто ядом.

Вот, скажем, знай она в то утро или даже потом, когда уверилась, что беременна, – знай она наверняка: изнасиловал ее Кешка, а Матвей с Игорем только держали… ну, хотели, может быть, тоже, да к хоти нужна еще моща, а этого у них уже не осталось. Вот сложись все этак, избавлялась бы она от ребенка так же яростно? Ненавидела бы его так же страстно? Или понемножку женская суть взяла бы свое, и родила бы… да мало ли женщин растят безотцовщину? И что? Всякие придурки только у придурковатых матерей вырастают, а ведь она, Надежда, вполне могла бы…

«Прекрати! – мысленно одернула она себя. – Прекрати сейчас же!»

Чтобы прогнать безумные мысли, достала из-под подушки конвертик, пересчитала сотенные и пятидесятидолларовые бумажки с портретами каких-то американцев. Одного звали Грант, другого – Франклин. Хорошие ребята, верные друзья – не подведут, даром что империалисты проклятые. Hикто из них, наверное, бывших одноклассниц не насиловал, не то что этот Кешка! И нечего, нечего забивать голову всякой чепухой!

Эту ночь, едва ли не единственную из всех, Надежда спала спокойно, а утром вдруг принялась выспрашивать у доктора, как именно лежит ребенок и есть ли шанс, что он родится нормальным, здоровеньким. И существует ли цветной сканер, чтобы рассмотреть, какого цвета у него глаза… если, конечно, он их там, в животе, открывает?..

Неведомо насчет ребенка, однако у Вахаева глаза были открыты во всю ширь. И на Надежду он смотрел, словно видел ее впервые.

– Ты чего? – спросила наконец Надежда.

– А ты чего? – поинтересовался в ответ Вахаев.

– Да я так… ну, беспокоюсь, чтоб нормальный ребеночек достался тем, кто его ждет, – неловко пояснила Надежда.

– А, понятно, – отвел глаза Вахаев. Заметил ли он, что Надежда впервые назвала «нечто» ребеночком?.. – Не бойся, все с ним хок-кей. Только вот ты, матушка, перехаживаешь, а это плохо. С твоим узким тазом перехаживать нельзя.

– Так ведь всего только 25 января! – испугалась Надежда. – А ты говорил, рожу, мол, 30-го или 31-го.

– Ошибка в расчетах, – спокойно пояснил Вахаев. – Бывает. Ты уже на четыре дня переходила, не меньше. Ладно, попробуем помочь.

И, засунув свою большую, умелую, обтянутую мертвенно-желтой перчаткой руку в самую глубину Надеждиного лона, он что-то там такое надавил или повернул, отчего дикая боль пронзила ее – да такая, что Надежда не удержалась от крика.

– Гурия! – крикнул Вахаев.

В дверь заглянула медсестра.

– Помоги Надюше собраться в предродовую.

– Послушай, – сказала Надежда, хватаясь за его руки и поражаясь, какие они горячие. Потом она сообразила, что это ее пальцы ледяные. – Послушай, Алхан, я не хочу под наркозом, понимаешь? Не хочу. Вот, возьми… – Она выхватила из-под подушки конверт. – Возьми, пусть на всякий случай у тебя побудет. Я… я, может быть, еще передумаю… Не надо наркоза! – почти вскричала она, увидев, что, повинуясь быстрому взгляду Вахаева, Гурия вышла, а через миг вернулась со шприцем, ампулами и резиновым жгутом. – Может быть, я его оставлю себе, мне только надо на него сперва посмотреть…

Она не помнила себя. Oна не отдавала себе отчета ни в чем. Не представляла, например, как, не выполнив договора, оплатит пребывание в этой баснословно дорогой клинике. Она твердила бессмысленно:

– Хочу посмотреть… посмотреть…

Через несколько часов жизнь ее будет пуста – в точности как живот. И никакие зеленорожие Грант с Франклином не заполнят этой пустоты. У них-то небось дети были…

– Хочу посмотреть! Не надо наркоза!

– Надюша, угомонись, – ласково глядя на нее, сказал Вахаев. – Где ты видишь наркоз? Ты что, не знаешь, как его дают? Маска, анестезиолог… то-сё. Это будет просто стимулирующий укол, чтобы твой ребеночек там зашевелился и начал поскорее выбираться на свет, а то, боюсь, своим ленивым характером он нам доставит немалые хлопоты. Так что не дергайся, а давай Гурии руку. Ну… умница.

Тянущей болью наполнилась перетянутая рука, но Надежда почти не почувствовала укола. Она смотрела на Вахаева, и лицо его плыло в счастливых слезах, наполнивших ее глаза.

«Твой ребеночек…» Он так и сказал: «Твой ребеночек!»

Надежда повернула голову, чтобы вытереть слезы о подушку, – и вдруг полетела, полетела в какую-то гулкую, противно похрустывающую пустоту.

…Когда она смогла открыть глаза, рядом сидел Вахаев. Предупредив невольное, ставшее уже привычным движение ее рук к животу, он перехватил их, стиснув ее ладони своими и, пристально глядя ей в глаза покрасневшими глазами, едва слышным от усталости голосом сказал, что почти сутки пытался спасти жизнь и Надежде, и ребенку. Первое ему вполне удалось. Второе… он опустил воспаленные веки… второе не получилось, как он ни старался.

Надежда вырвала руки и ощупала впалый, плоский живот.

Она не могла поверить. Она не верила!

– Это вполне естественно, – пожал плечами Вахаев и позвал Гурию.

Та внесла маленький продолговатый ящичек – вроде как для инструментов, – подняла прикрывающую его салфетку.

Надежда долго смотрела на синенькое, скрюченное, словно бы высохшее тельце, лежавшее там: «Будто мумия!» Волосики у «мумии» были совершенно белые.

«Наверное, Игоря», – подумала Надежда и, откинувшись на подушку, закрыла глаза.

Через неделю она выписалась. Вахаев вручил ей липовые справки и больничный. Все было изготовлено очень даже добротно. Oн подошел к делу скрупулезно: корешки приходных ордеров, копии результатов всех анализов, копии медицинской карты… «Mало ли что!»

Да кому это надо, подумала Надежда, у которой от суммы, обозначенной в ордере, встали дыбом волосы. А ведь, пожалуй, платить придется ей… И деньги надо вернуть.

– Нет! – выставил ладонь Вахаев. – Можешь их хоть с моста в Волгу кинуть – там как раз ледоколом прочистили полосу. Но это твои деньги. А плата за твое пребывание здесь – это риск моих клиентов. Oни знали, что бывает всякое, такой пункт был в договоре: «В случае форс-мажорных обстоятельств…»

Надежда опустила глаза. Eй не в чем было упрекнуть Вахаева. Он вел себя безупречно, родной брат не совершил бы для Надежды больше! И все-таки ее не оставляла мысль, что, не попытайся Вахаев ускорить роды, не сделай ей Гурия того последнего укола… может быть, она увидела бы своего ребенка живым!

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 71