Из комнаты выходит парень. Высокий для своего возраста. Худощавый, жилистый. Тёмные волосы, тёмные глаза. Моя копия в одинадцать.
Видит меня. Останавливается как громом поражённый. Лицо белеет. Глаза наполняются слезами мгновенно.
— Папа? — шёпот, еле слышный.
— Привет, сынок.
Он стоит. Не двигается. Трясётся. Слёзы катятся по щекам, но он не вытирает их.
— Ты… вышел?
— Вышел. Раньше срока. Амнистия.
— Почему… почему не сказал?
— Хотел… — голос срывается. Ком в горле не даёт говорить. — Хотел сюрпризом.
Сын стоит. Борется с собой. Видно, как он пытается сдержаться. Быть сильным. Не плакать.
Но не выдерживает.
Лицо искажается. Он закрывает глаза. Из горла вырывается рыдание — такое же дикое, как у матери.
— ПАПА!
Бежит ко мне. Врезается в нас с Ариной. Обхватывает обоих руками. Мы стоим в обнимку втроём — трясущаяся груда из тел и слёз.
Сын рыдает мне в плечо. Громко, некрасиво, как маленький. Плечи ходят ходуном.
— Двенадцать лет… двенадцать лет я ждал… думал, никогда… никогда не обниму… по-настоящему…
— Обнимаешь, — говорю сквозь собственные слёзы. Да, я плачу. Впервые за двенадцать лет плачу открыто, не стесняясь. — Вот я. Живой. Твой.
Мы стоим так — не знаю сколько. Минуту? Десять? Час? Время остановилось. Есть только мы трое и двенадцать лет боли, которые выходят из нас слезами.
Арина первая отстраняется. Лицо опухшее, красное, в слезах. Она смеётся и плачет одновременно.
— Идиоты мы… стоим тут ревём… соседи услышат…
— Пусть слышат, — говорю. — Плевать.
Сын вытирает лицо рукавом. Глаза красные, нос распух.
— Пап, ты… ты реально здесь? Не пригрезилось?
Протягиваю руку, щипаю его за щёку.
— Больно?
— Больно.
— Значит, не пригрезилось.
Он снова обнимает меня. Крепко, отчаянно.
— Я так боялся, что ты умрёшь там… что никогда не увижу… — голос ломается снова.
— Не умер. Вернулся. И никуда больше не уйду.
Арина обнимает нас обоих со спины. Мы стоим в обнимку посреди прихожей. Вокруг осколки разбитого стакана, на полу половник. Но нам плевать.
Мы вместе. Наконец-то вместе. И это единственное, что имеет значение.
Потом Арина говорит:
— Идите, сядьте. Я чай сделаю.
— К чёрту чай, — говорю я. — Просто побудь рядом.
Садимся на диван. Я посередине, Арина с одной стороны, сын с другой. Они прижимаются ко мне, как будто боятся, что исчезну.
— Расскажи, как ты, — просит сын. — Как вышел?
Рассказываю. Про амнистию, про последние дни в колонии, про дорогу сюда.
— А дальше что? — спрашивает Арина.
— Дальше жить. Нормально жить. Найду работу, сниму квартиру побольше, буду рядом с вами.
— У тебя судимость, — говорит сын. — Работу найти будет сложно.
— Найду. Как-нибудь найду.
Арина гладит мою руку:
— Главное, что ты здесь. Остальное неважно.
Смотрю на них обоих. Жена, которая ждала двенадцать лет. Сын, который вырос без отца, но не возненавидел меня.
Отцовство начинается не с зачатия, а с принятия. Двенадцать лет я принимал роль отца через стекло, через письма, через редкие звонки. Теперь буду принимать её каждый день. Рядом.
— Пап, — говорит сын. — А я отличник и чемпион по бокусу в своей весовой категории!
Ком в горле.
— Я горжусь тобой, — говорю хрипло.
— Я тоже тобой горжусь, — отвечает он. — Ты выдержал. Не сломался. Вернулся к нам.
Арина встаёт:
— Ладно, хватит соплей. Камран, ты небось голодный?
— Как волк.
— Сейчас накормлю. Борщ варила, как ты любишь.
Иду на кухню. Она суетится у плиты. Я стою за спиной, обнимаю.
— Спасибо, — шепчу.
— За что?
— За то, что ждала. За то, что растила сына. За то, что не бросила.
— Я же люблю тебя.
— И я тебя.
Целую её в шею. Она прижимается спиной к моей груди.
— Знаешь, о чём я мечтала все эти годы? — спрашивает она.
— О чём?
— О том, чтобы готовить тебе завтрак. Обычный завтрак, каждое утро. Чтобы ты сидел за столом, читал газету, а я жарила яичницу.
— Будешь. Каждое утро.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Ужинаем втроём. Борщ, хлеб, всякая домашняя еда. После тюремной баланды это рай. Ем и не могу наесться.
Сын рассказывает про школу, про друзей, про жизнь. Я слушаю и понимаю — я многое пропустил. Но ещё больше впереди.
После ужина сын уходит к себе — даёт нам побыть вдвоём. Остаёмся с Ариной на кухне.
— Двенадцать лет, — говорит она. — Кажется, прошла целая жизнь.
— Прошла. Моя старая жизнь кончилась, когда меня посадили. Сейчас начинается новая.
— И какая она будет?
— Честная. Без криминала, без крови. Просто нормальная жизнь с семьёй.
Она смотрит на меня с надеждой:
— Правда?
— Правда. Тюрьма многому учит. Главное — что важно, а что нет. А важна только семья.
Берём её за руку. Свадебное кольцо до сих пор на пальце. Пять лет носила, не снимала.
— Пойдём, — говорю.
— Куда?
— В постель. Двенадцать лет нас разлучали. Хватит.
Она краснеет:
— Сын дома…
— Сын не услышит…мы тихо!
Веду её в спальню. Закрываю дверь на замок. Раздеваю медленно. Платье, бельё. Она стоит передо мной голая.
Тридцать лет. Тело изменилось — растяжки на животе, грудь не такая упругая. Следы материнства и времени.
— Я не такая, как была, — говорит она неуверенно.
— Ты прекрасна.
— Постарела.
— Стала ещё красивее.
Укладываю её на кровать. Целую везде — губы, шею, грудь, живот. Спускаюсь ниже. Она выгибается, стонет.
— Камран… боже… так долго…
— Знаю.
Вхожу в неё медленно. Тепло, влажно, родное. Как же я ждал этого момента. Свидания это ничтожно мало.
Двигаемся медленно. Не спешим. Впереди вся жизнь. Можем не торопиться.
Она кончает первой. Я следом. Выплёскиваюсь внутрь неё с приглушенным рёвом.
Лежим потом обнявшись. Дышим тяжело.
— Я дома, — говорю.
— Наконец-то дома, — отвечает она.
Засыпаем вместе. Первый раз за двенадцать лет засыпаем в одной постели.
Просыпаюсь утром от запаха кофе. Арина на кухне, готовит завтрак. Сын сидит за столом, листает телефон.
Обычное утро. Семейное утро.
Подхожу, целую жену в макушку. Сажусь рядом с сыном.
— Доброе утро, пап, — говорит он.
— Доброе.
— Как спалось?
— Лучше, чем за двенадцать лет.
Арина ставит на стол яичницу, кофе, тосты.
— Вот, — говорит она. — Как мечтала. Готовлю тебе завтрак.
Смотрю на них обоих. На жену, которая стала крепче и мудрее. На сына, который вырос мужчиной.
Мы прошли через ад. Двенадцать лет разлуки, боли, ожидания. Но мы выжили. Остались семьёй.
Некоторые истории любви рождаются в райских садах. Наша — в огне испытаний. Но даже цветы, выросшие на пепелище, могут быть прекрасными.
Мы вместе. И это единственное, что имеет значение.
Эпилог
Три года спустя
Москва встречает рассветом. Я просыпаюсь от того, что Арина ворочается рядом. Семь месяцев беременности дают о себе знать — спать неудобно в любой позе.
— Опять не спится? — шепчу, обнимая её сзади.
— Малыш пинается, — она берёт мою руку, кладёт на живот. — Чувствуешь?
Чувствую. Под ладонью что-то толкается изнутри. Мой второй ребёнок. Ещё один сын — УЗИ показало на прошлой неделе.
— Активный, — улыбаюсь.
— В отца. Наверное, тоже будет упрямым.
Встаю, иду на кухню. Квартира трёхкомнатная в хорошем районе. Снимаем пока, но копим на свою. Бизнес идёт неплохо — строительная фирма, легальная, без криминала. Медленно, но верно поднимаемся.
Варю кофе, делаю ей чай. Приношу в постель. Она улыбается:
— Спасибо. Ты слишком балуешь меня.
— Компенсирую двенадцать лет отсутствия.
Сажусь рядом, обнимаю. Она прижимается, кладёт голову мне на плечо.
