Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74

– Прекрати!

Он едва не поперхнулся.

– В чем дело?!

– Прекрати! Ведешь себя так, будто ничего не случилось!

Арсений покорно отодвинул тарелку:

– Хорошо, прекратил. Только разве что-то случилось?

Хотя видел, конечно: случилось. Настя никогда еще не выглядела так жалко. А на ее лице Арсений заметил свежий кровоподтек. Повинуясь приступу любви и жалости, он протянул руку через стол, погладил ее по щеке. Она на секунду прислонилась к его руке, а потом вдруг зло оттолкнула ее.

– Так что все-таки стряслось, Настя? – участливо спросил он.

Она вдруг уткнулась лицом в ладони. Однако плакать не плакала. Оторвала руки от лица, сказала глухим, ненавидящим голосом:

– У него есть любовница. Я давно это знала.

– У Эжена?

Настя смерила Арсения презрительным взглядом:

– У кого ж еще!

– Тебя это трогает?

– Да! Меня это трогает! – с вызовом выкрикнула Настя. – Потому что он – мой муж! Он!!! А не ты!

– Сейчас у всех есть любовницы. – со спокойненькой усмешкой произнес Арсений.

– Да уж. По твоему поведению я это поняла.

Арсений оставил ее выпад без ответа. Он понимал: Насте надо выплеснуть эмоции.

И ее рассказ не заставил себя ждать:

– Мы с ним были дома. На Бронной. Мама с Николенькой – на даче. И, знаешь, кто-то повадился звонить по телефону. Звонит – я беру трубку: алло, алло – не отвечают. И это не сбой на линии. Слышно, как кто-то дышит, а однажды даже хмыкнул презрительно. И вроде бы женский голос. И так раза три подряд. Я говорю Эжену: снимай сам трубку, пожалуйста. И в следующий раз звонок – он ответил. И с ним – заговорили. Я слов не слышала, но по всему: по тону его, по усмешкам – поняла: звонит женщина. Поговорили они, и Эжен сразу засобирался: белую рубашечку надел, галстучек. А сам веселый, насвистывает…

«Кажется, Настя перевела меня в разряд своих „подружек“, – подумал Арсений. – Подружек, которых у нее нет. И не было. Ну, кроме Милки… Она решила, что теперь со мной можно обсуждать свои семейные дела и жаловаться на проходимца-мужа. Ну, что ж: если это шаг для того, чтобы снова покорить ее, я согласен. Согласен слушать».

– …Я спрашиваю Эжена: ты куда? Он говорит: по работе. «Что за работа в воскресенье?» А он только хмыкнул и ушел. А я… Я решила за ним проследить… Тем более, что машина в сервисе, он на метро собрался ехать… Ну, я оделась – и быстро за ним… Нагнала. Он в метро спустился – на «Пушкинскую», я за ним. Он едет – я в соседнем вагоне. Он ничего вроде бы не замечает, газетку читает… Ну, доехали мы так с ним до «Юго-Западной»…

– Слушай, – прервал ее Арсений, – а ты с Фетисовым играть в хоккей не пробовала? Или там петь дуэтом с Пугачевой?

– Ты к чему это? – уставилась она на него подозрительным взглядом.

– Да ни к чему. Проехали. Продолжай, пожалуйста.

Настя секунду помолчала, словно колебалась: обидеться на Арсения или продолжать. Решила все-таки сделать вид, что не поняла его выпада и продолжила:

– В общем, довела я его до самого дома. Здоровенная такая девятиэтажка, длинная, серая. Он совсем уже собрался было в подъезд зайти – а потом вдруг разворачивается и быстро ко мне идет. Я не то что убежать, даже подумать ни о чем не успела. Так и замерла на месте. Он подходит вплотную. Рот оскален: ах ты, – говорит, и добавляет по-матерному, – следить за мной вздумала? Домашней полицией себя вообразила? Я тебе покажу полицию! И бьет! Прямо в лицо! Кулаком!…

Губы у Насти задрожали, на глаза навернулись слезы. Однако она справилась с собой и закончила:

– Я упала, а он, ни слова не говоря, спокойненько развернулся и пошел своей дорогой!… Даже подняться мне не помог!

– Бьет – значит любит, – ровным тоном резюмировал Арсений. Против воли он почувствовал злорадство. «Вот ты и получила, Настя, что хотела. Любящий муж, здоровая советская семья, и дом полная чаша».

Настя посмотрела на него взглядом, полным обиды, и тихо сказала:

– Напрасно я, наверное, к тебе пришла… Но, понимаешь, Сеня, мне просто некуда больше идти…

– А мама? Мамочка твоя, Ирина Егоровна?

– А мама – она всегда за него! Что бы у нас с ним ни произошло, она считает: я во всем виновата. Она всегда за него заступается. Всегда! Как будто не я ее дочка, а он – ее сыночек! Любименький сыночек! Она бы и сейчас сказала: чего полезла? По заслугам получила! Зачем, мол, унижаешь человека недоверием?! Ох, Сенька, я не знаю, что мне делать…

– Остаться у меня. – сказал он, твердо глядя на нее. – И жить со мной.

В ее глазах мелькнул испуг.

– А мама? Эжен?… И Николенька?

Арсений пожал плечами – насколько мог равнодушно. Уговаривать, дескать, не стану: мама и Эжен – это твои проблемы.

– Ну, расскажи, как ты съездил? – переменила она тему.

Арсений отделался несколькими словами: получил паспорт, сохранил квартиру, прописался, побывал у стариков на кладбище…

– Мне так жаль твоих… – В глазах у Насти блеснули слезы. – Мы так подружились тогда, год назад, с твоей бабушкой, Татьяной Дмитриевной… Она мне столько всего рассказала…

– О чем?

Настя пожала плечами.

– О молодости. О том, как она с твоим дедом, Николаем Арсеньевичем, познакомилась. О том, как они с моими стариками дружили.

– Расскажи.

– А ты не знаешь?

– Нет. Со мной они избегали вести разговоры на эти темы. Да и я, честно говоря, не особо интересовался.

Чтобы отрешиться от собственных проблем, Настя начала пересказывать то, что узнала год назад в Южнороссийске от Татьяны Дмитриевны. О молодости стариков, о любви Татьяны Дмитриевны и Николая Арсеньевича, о компании, куда входили они вчетвером – Челышевы и Капитоновы… Она поведала Арсению о том, как работали молодые врачи, и о тайных изысканиях его деда… Когда разговор зашел об исследованиях деда Николая, глаза Арсения удивленно округлились:

– Я ничего об этом не знал. Они не говорили об этом никогда. Пожалуйста, расскажи подробней.

– Насколько я поняла, – сказала Настя, – твой дед изобрел что-то вроде лекарства против рака. И, как мне рассказала Татьяна Дмитриевна, его опыты оказались довольно успешны. Для своей панацеи он использовал настои из трав, вытяжку из плавников акул… Ну, не акул – а этих ваших, катранов. Он даже лечил пациентов этим лекарством, и многие даже выздоравливали… Но потом, после того, как отсидел, твой дед дал зарок: никогда больше не экспериментировать. Забросил свое детище… Тем более, что посадили его во многом из-за него… А рецепт лекарства, что он изобрел, кажется, даже сохранился – он так и пролежал все сорок лет в их квартире на полатях…

– Поразительно… – прошептал Арсений. – Поразительно…

Из глубин памяти всплыла ярчайшая картинка из далекого детства.

…Ему лет восемь. Кажется, он уже учится во втором классе. А мама… Мамы нет. Наверно, она уже умерла. Во всяком случае, ее нет рядом, а присутствующие если упоминают о ней, то с грустью и в прошедшем времени.

Они все втроем – Сеня, дед, бабуля – находятся в кухне в их квартире в Южнороссийске. Кажется, они обедают. Или только что пообедали – и ждут десерта. Дед вроде сидит за обеденным столом. Он на вид спокоен, хотя маленький Арсений чувствует, что дедушка раздосадован, рассержен. Бабушка тоже сидит за столом – на своем месте у плиты. И она, похоже, тоже взволнована и даже с трудом сдерживает слезы. Ее руки мнут льняную салфетку. Арсений впервые видит, как взрослые – а не дети – испытывают столь сильные чувства: раздражение, гнев. И особенно неприятно Арсению, что эти чувства вызывает у деда с бабушкой не кто иной, как его собственный отец – Игорь Николаевич Челышев.

Отец стоит у притолоки. Он в брюках и синей майке. Глаза у него неприятные, красные, бешеные. И еще от него пахнет. Пахнет резким, противным запахом. Перегаром. Отец кричит на деда. Речь у него какая-то бессвязная и непонятная:

– Ты!… – кричит он. – Это ты не помог ей!… Ты не захотел!… Ты побоялся, струсил!… Ты не дал ей шанс!… Ты мог бы, мог бы спасти ее! Ты! Ее! Погубил!…

Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 74