Бывшие. Первая жена (СИ) - Устинова Мария

— Нет! — ору я.

Я плохо помню, что произошло потом. Это было предобморочное состояние, в котором я ничего не соображала, как перепуганный… олененок перед расправой. Я думала, нас будут снимать. То, как эти мужчины делают со мной ужасные вещи. Стояла на куске малиновой тряпки, в которую превратилась моя блузка, ожидая, что сейчас со всех сторон на меня бросятся эти звери.

Меня охватывает дрожь.

Кто-то перехватывает руки горячими пальцами. В ухо дышат и меня валят на пол, одновременно закрывая рот, когда вскрикиваю.

— Дай скотч, — раздается хриплый голос.

Мне хотят заклеить рот, чтобы я не орала. Я надсадно ору в ладонь и пытаюсь извиваться. Но ноги онемели, налились свинцом и больше не слушаются меня. Тело и сознание как будто ватные. Я понимаю, что уже все…

Ощущаю липкий скотч на губах. Его клеят торопливо и грубо. Под него попадают волосы, я ною, ору, чувствуя, что со мной делают похотливые руки этих мужчин. Пока их двое. Они очень торопятся: то ли от похоти, то ли боятся, что не успеют.

Я мечтала об обмороке.

Не хотела я чувствовать, как силой мне разводят колени. Хорошо помню, как я надсадно ору и ничего-ничего не могу сделать — они сильнее меня… Это приговор. Мне. Моей наивности. Личности и, возможно, даже жизни… Я не знаю, чем должна была закончиться та ночь. Что они решили на самом деле. Они вполне могли избавиться от меня, кто знает.

Но мое желание исполняется: я теряю сознание.

Это к лучшему. Я почти ничего не чувствую и не слышу.

Потом помню, что в какой-то момент… дверь ломается. Этот треск и приводит меня в себя.

— Не двигаться!

Почти ничего не вижу, но слышу, как штурмуют студию. Вопли. Стрельба. Руки того, кто издевался надо мной и гнул на полу, исчезают. Я отползаю, раня колени. Трясущимися руками срываю со рта скотч, и он повисает на шее уродливым ожерельем. Я ору так громко и надсадно, что не узнаю собственный голос, полный животного отчаяния.

Только когда отползаю метров на пять и оказываюсь по ту сторону световой завесы, мне удается что-то увидеть сквозь слезы и пыль. Это студия, как я и думала. Свет. Камера. Все устроено профессионально. Есть мебель: диван, кровать и что-то, что я вообще не могу идентифицировать, пока не понимаю, что это цепи, висящие на стене.

Рядом с камерой никого нет.

Ни курильщика, ни черта из ресторана, который вел со мной беседы. Камера стоит без присмотра. Тех уродов уже трое и сейчас их вяжут у стены.

До камеры несколько метров. Я с трудом встаю — меня не держат ноги, но подхожу к камере и нажимаю на дисплей управления, чтобы остановить запись…

Все это время она шла.

Шла, черт возьми.

Пальцы сами нажимают «удалить». Сердце бьется, как ненормальное, словно я умираю от разрыва сердца. Она исчезла. Все, этого нет. Я удалила все, что они записали с самого начала.

Свой позор. Свое голое тело и признание и все, что было потом…

Я даже не могу осознать, что уже спасена.

Ступор. Шок. Я знаю, что, когда отойду, мне будет очень плохо. Но сейчас я ничего не испытываю и это спасение. И завтра или послезавтра, когда станет лучше, я буду знать, что записи нет. Никакого шантажа не будет.

Ко мне подходит Герман — лысый здоровяк в бронежилете. Тогда мы еще не были толком знакомы, я его только мельком видела.

— Вера? — на плечи он набрасывает белую шелковую простынь. — Все нормально?

Это он называет нормально?

Меня трясет, я только сейчас понимаю, что тихо рыдаю. Раньше я не замечала этого.

— Я отвезу вас домой. Все хорошо, мы их задержали. Ян сказал, приедет к вам, когда закончит.

— Ян… здесь? — выдыхаю я, глядя в это каменное лицо.

Герман безэмоционально кивает.

— Он поговорит с вами позже.

Меня спасли.

Все закончилось. Почти закончилось…

Герман отвозит меня не домой — в загородный особняк за глухим забором. Мрачный и пугающий. За воротами охрана, лают псы. Окна темные — никого нет дома.

Дом Яна.

— Он больше не хочет вас упустить, — Герман провожает меня, уставшую и в простыне, в гостиную. — Ждите его здесь.

Потолки, как в оперном зале. Интерьер в серых тонах, шторы цвета асфальта на окна до самого пола. Снаружи не проникает ни лучика света. Даже прислуги нет. Когда остаюсь одна на меня накатывает страшная тишина, словно в огромном доме нет никого, кроме меня.

Мрачное царство Яна Горского.

Я жду.

Выбора нет.

Моя кожа холодная. От нее пахнет бетоном. Пальцы ног промерзли насквозь. Обняв подушку, я тихо плачу на диване. Душу размалывает в крошево — выносить боль так трудно, что я раскачиваюсь.

На телефон приходит смс. На мой телефон. Герман принес мою сумку тоже, она валяется у дивана. Смска уже не первая. Я боюсь смотреть, что там. Не открываю. Хочу спрятаться от всех. Пусть разрывается телефон — хороших новостей не будет.

Закусываю губу и прячу лицо в подушку. От нее пахнет ландышем и мелиссой, травами. Глубоко вздыхаю, чтобы избавиться от наваждения. Мысленно я все еще там: повторяю на камеру признания, и все что началось потом помню тоже…

— М-м-м, — вырывается стон боли.

Я все удалила.

Надеюсь, что все.

Я хочу в душ, но не знаю, где ванная. Мне даже халата не дали. Только шелковую простынь молочного цвета. В ней я кутаюсь, и… Не знаю, чего жду. Просто пытаюсь дышать и научиться жить в новом мире, где тебя каждую секунду разрывает от боли.

Я боюсь момента, когда придется посмотреть Яну в глаза. Я не знаю, правда ли я удалила все или именно в эту минуту он смотрит, как я…

— М-м-м, — снова издаю болезненный стон.

Слышу, как позади распахивается дверь.

Я ждала не меньше часа.

Охрана? Сам Ян?

Я боюсь оглядываться… Но в отражении окна вижу, кто приближается к дивану. Гостиную пересекает Ян Горский, на ходу расстегивая запонки на манжетах, взгляд прикован к моему телу под белой простыней.

Мне хочется исчезнуть. Ян поворачивает меня к себе и, жестко прихватив лицо под подбородок, заставляет смотреть на себя.

Я от этого взгляда умираю заживо.

Всего несколько секунд стального взгляда. В серых радужках ничего не отражается. Только пустота и холод. Пугающие секунды. Потому что я не знаю о чем он думает. У Яна абсолютно непроницаемые глаза.

Он видел или нет?

Ненавидит меня или ни о чем не догадывается?

Взгляд завершается жадным поцелуем в губы. Сначала просто губы, затем глубже — он просовывает язык в рот.

И я поняла, о чем он думает.

Не о видео, видел его или нет — Яну все равно. Он думает о том, что под простыней я обнажена. И он видел меня голой на фоне серой стены. Вот, что его интересует.

Он хотел меня все это время и теперь нам никто не помешает.

Ян целует шею. Простынь еще на мне. Сильные руки держат меня, комкая шелк.

Он не груб, но и не ласков.

Ему нравится смотреть, как я схожу с ума, закрываю глаза и… не сопротивляюсь его рукам и губам. Но и не отвечаю. Не сейчас. Просто позволяю делать с собой то, что он хочет.

Ян стягивает простынь.

Сразу же сжимает грудь. Ему нравятся мои вишневые соски, но больше того нравится делать с ними все, что хочется. Он получил то, до чего не мог добраться несколько свиданий и сейчас наслаждался этим.

Ян привстает, чтобы расстегнуть рубашку.

Я смотрю, как он нависает надо мной. Колени разведены, и я не решаюсь сдвинуть их под пристальным взглядом Яна. Я еще прикрыта простыней, не считая груди. И знаю, что случится дальше.

У него мускулистый живот с полоской волос. Он сбрасывает рубашку, обнажая торс.

— Я не буду больше ждать, прости. И так слишком долго тянул.

Ян расстегивает брюки.

Я закрываю глаза. Рот сам собой открывается, когда Ян накрывает меня собой. Кровь бурлит от эмоций. Это не похоже на секс ни с одним мужчиной, который был до этого… Адреналин. Страсть. Я мгновенно возбуждаюсь, словно Ян переключил выключатель, и сейчас похожа на похотливую сучку, готовую только потому, что он меня захотел.