После любви - Платова Виктория

Ознакомительная версия. Доступно 23 страниц из 112

Вообще – на доске полно сердец. Они выполнены с разной степенью мастерства и больше похожи на слова из песни, чем на иллюстрацию к анатомическому атласу. Разбитые сердца. Сердца, пронзенные стрелой. Сердца, соединенные друг с другом; сердца, входящие друг в друга; сердца, истекающие чернильной кровью.

Сердце – самый популярный мотив в «Cannoe Rose».

Есть еще несколько мотивов, не таких востребованных: нехитрые шифры, состоящие из набора повторяющихся в произвольном порядке букв и цифр; оттиски губ, фаллические символы (их забавная и почти всегда экстравагантная стилизация не вызвала бы протеста и у пуритански настроенных сельских священников), клочки с нотной записью, диски без конвертов, осколки винила, густо исписанные банкноты неведомых мне стран.

Я нахожу то, что мне нужно, как раз между одной из банкнот и эксгибиционистским манифестом «Don't let me be lonely tonight» 45. В отличие от большинства записок, чье содержание скрыто от любопытных взглядов, этот – распахнут настежь, не оставляй меня одну этой ночью, ты никогда не делал этого прежде, так что же изменилось? Я? да нет же, я осталась прежней, и мои глаза по-прежнему видят только тебя, и мои губы по-прежнему чувствуют вкус только твоих губ… ты?., читать признание дальше – все равно что возвращаться к когда-то наизусть затверженному тексту, нечто похожее переживала я сама, нечто похожее переживает каждый или почти каждый, за исключением разве что Спасителя мира Алекса Гринблата и двух дельфинов-афалин, самца и самки; в историях, которые случаются с людьми после любви, нет ничего принципиально нового. Что можно было купить на банкноту, пришпиленную к панели по соседству? Книгу «Из Африки», билет на поездку в фуникулере, футболку с изображением медвежонка Тедди, ночь любви? Ее номинал (50) ни о чем мне не говорит, банкнота слишком цветиста, чтобы считать ее серьезной, она имеет хождение в стране, чья валюта никогда не была и не будет конвертируемой, да и само название страны заляпано кляксами, занавешено строчками, написанными вкривь и вкось: должно быть, они повествуют о совместной покупке книги «Из Африки», о поездке в фуникулере, о потрясающей ночи любви, футболка с медвежонком Тедди оказалась безнадежно испорченной томатным соком. Меня не должно это волновать.

И все же справиться с волнением я не могу. Виной тому – не купюра, похожая на персидский ковер, и не «Don't let me be lonely tonight», а то, что находится между ними.

Листок из блокнота.

Он не имеет адресата, как все прочие листки, никаких «Моему котику Бэбэ», «Моей киске «Пулу», «Девушке, заказавшей виски в 22.15 восьмого июля», «Королю океана»; никаких «Прочти это, стерва!», никаких «Никогда не читай этого, подлец!». Но тот, для кого предназначен блокнотный листок, наверняка выделил бы его из всех остальных.

Дельфин, выпрыгивающий из воды, – и это не просто рисунок от руки, скорее – нечто похожее на оттиск, личную печать, упрощенный вариант экслибриса. Я уже видела такого дельфина. Он являлся мне не в образе Фрэнки (хотя мог бы) и не в образе Алекса (хотя мог бы) – он являлся мне дельфином, выпрыгивающим из воды.

Книга, подаренная в Librairie.

Дельфин с листка – точная копия дельфина с обложки. Чтобы убедиться в этом, достаточно вынуть книгу из рюкзака и сличить оба изображения. Я проделываю нехитрые манипуляции быстро и (как мне кажется) – незаметно для не-Шона. И я не просто вынимаю книгу, я раскрываю ее на первой попавшейся странице – лишь для того, чтобы сунуть туда листок из блокнота. И снова захлопнуть.

Дело сделано.

А пустота, образовавшаяся между испорченным дензнаком и рукописным одиночеством в ночи, – вряд ли она надолго останется незаполненной. Не пройдет и дня, как на нее наслоятся иные чувства и иные переживания, и иные листки с любовными каракулями, в «Cannoe Rose» все помешаны на любви, и на отсутствии любви, и на игре в любовь, в каких бы причудливых формах это ни выражалось.

Дело сделано. Мне остается лишь заплатить за кофе и джин и элегантно покинуть заведение.

– Сколько я должна? – спрашиваю я у не-Шона самым независимым тоном.

– Должны? Вы должны вернуть то, что взяли, красотка.

До этого момента бармен был исключительно любезен, он проявлял искреннюю заинтересованность в клиенте, он хотел расшевелить меня, поразить мое воображение – от прежней любезности и следа не осталось. Более того – прямо на глазах лицо добродушного балагура не-Шона трансформируется в лицо головореза не-Шона. Он мог бы ударить женщину, пнуть собаку, свернуть голову птице, сжечь муравейник. А о том, что сделал бы головорез не-Шон с мужчиной, даже подумать страшно.

Хорошо, что я – не мужчина.

Хорошо, что в баре полно людей и играет музыка («Я похоронен под дождем» – Sacha Distel и правда веселит, да еще как!), при малейшей опасности я всегда смогу найти защиту… не у Жан-Клода, Жан-Анри и просто Жана, нет. У молодых людей в военной форме, к примеру.

– …То, что я взяла? Ничего я не брала.

– Вы взяли записку. Которая предназначалась не вам.

– Откуда вы знаете…

– Знаю, и все тут.

– Вы ошибаетесь.

– А мне сдается, что нет. Здесь не принято совать нос в чужие дела…

– Вот именно…

– Здесь не принято совать нос в чужие дела, но принято следить за тем, чтобы письма всегда доходили до нужного адресата, вне зависимости от того, сколько бы времени ни прошло. И я не вижу повода нарушать традицию, даже ради такой красотки, как вы.

«Красотка» – вовсе не комплимент, а первое подвернувшееся под руку слово, оно призвано заменить имя, которое отсутствует; с тем же успехом не-Шон мог назвать меня брюнеткой, куколкой, сучкой, дамочкой в стиле ретро, похитительницей спичек, теперь к спичкам прибавился еще и листок из блокнота. Я взяла его тайком, я не думала, что бармен заметит это. Но он заметил, так что отпираться глупо. Лучше попробовать договориться с ним.

– …Вообще-то записка предназначалась мне. Я и пришла сюда из-за нее. Я надеялась найти ее и нашла.

Стойка, разделяющая нас, придает уверенности: в открытое столкновение он не сунется, хватать красотку за руки? хватать ее за горло? ха-ха. не-Шон ничего не знает обо мне, как ничего не знает о побудительных мотивах, которые заставляют людей совершать те или иные поступки. Он ничего обо мне не знает, а строить предположения – неблагодарный и плохо оплачиваемый труд. Я могу оказаться обыкновенной влюбленной женщиной; могу оказаться психопаткой, разыскивающей ветреного любовника, чтобы пустить ему пулю в лоб; могу оказаться домохозяйкой, тайком изменяющей мужу. Но также я могу быть крупным специалистом по дельфинам, или крупным специалистом по промышленному шпионажу, или тайным агентом. Сколько тайных агентов в эту минуту, в эту секунду встречаются друг с другом по всему миру, передают сведения, микрофильмы, флэш-карты и электронные чипы с информацией? – скромный бар «Саплое Rose» уж точно не вместил бы всех.

– …Вы мне не верите?

Бармен медлит с ответом.

Чтобы успокоить его и склонить на свою сторону, я достаю книгу со вложенной в нее запиской и аккуратно постукиваю пальцем по обложке с дельфином:

– Видите этот рисунок?

– И что?

– А теперь давайте сравним.

Извлеченный из толщи графиков, схем и таблиц листок с оттиском я кладу прямо на обложку.

– Похоже, правда?

– Ну… В общем – похоже.

– Претензий больше нет?

– Нет.

– И я бы все-таки хотела расплатиться. Сколько с меня?

– Девятнадцать пятьдесят, включая кофе.

Не слишком дорого, если учесть культурную программу, душещипательные музыкальные вставки и экскурсы в историю.

– Чаевые не включены?

– Чаевые не обязательны. Чаевые – добрая воля клиента. Так обстоят дела в нашем замечательном баре, красотка.

Не-Шон хорошо потрудился, выложился по полной, что заслуживает отдельного вознаграждения, вопрос лишь в том, на сколько это вознаграждение потянет. Можно воспользоваться методом Алекса и выложить сразу десятку; в номинации «Тот, кто удивил нас на этой неделе» бармену, несомненно, досталось бы самое высокое место. В отсутствие Алекса Гринблата и моего друга Доминика Флейту. В отсутствие Слободана Вукотича, кота Сайруса и чудо-машины Мерседес.