Осмыслить не получалось ничего.
Первая неделя прошла в странном ожидании, что сейчас, вот-вот, дверь откроется, и Пьер войдёт. Скажет, что отказался от своей затеи и не поедет никуда, решил остаться в городе, рядом с ним.
Эдмон понимал, насколько глупо это, и старался изжить подобные мысли изо всех сил — но поделать ничего не мог. Ожидание поселилось в его доме вместе с ним.
Прошло чуть больше недели, и дверь открылась.
Эдмон, стоявший по привычке у камина, вздрогнул и развернулся резко, в бессмысленной надежде — но тут же понял, что обманулся.
На пороге стоял мальчишка, которого он видел у Пьера, но не сам Пьер.
Зато в руках Рико держал письмо.
Эдмон прочитал листок и с глухим рыком бросил в огонь.
— Господин Бросо… — произнёс Рико тихонько, неожиданно остро ощутив близость обещанного наказания, — мне приказано спросить, каков будет ответ?
— Убирайся. Ответа не будет.
Эдмон метался по дому остаток вечера и добрую половину ночи. Пьер явно не собирался давать ему возможность подумать, да и вряд ли думал о чём-то сам. Как будто мало было Эдмону того тянущего чувства, которое обволакивало его всю прошедшую неделю — теперь он вынужден был думать о письме, прочитанном и тут же брошенном в огонь, но оставшемся гореть в памяти ярче огня.
«Проклятый мальчишка…» — думал он про себя. Других слов не было. Только проклятия.
На следующий день Рико снова стоял на пороге.
Эдмон испытал непреодолимое желание вышвырнуть его вон — но представил себе лицо Пьера и его тонкие пальцы, выводящие каждую букву, и не смог.
Он почти что вырвал письмо у Рико из рук и с криком:
— Ответа не будет! — захлопнул перед его носом дверь.
С тех пор письма приходили каждый день.
Если первые две недели подарили Эдмону хотя бы видимость покоя, то теперь голова у него кружилась круглые сутки.
Весь вечер он прокручивал в голове прочитанные строки, а всё утро ждал нового письма.
К концу июня он понял, что всё происходящее в любом случае выходит за рамки той привычной и размеренной жизни, которую он пытался сохранить изо всех сил, и приказал заложить экипаж.
Эдмон сам не знал, какой эффект произведёт на него вид Пьера — запыхавшегося, раскрасневшегося, с растрёпанными после скачки волосами, пахнущего не фиалками и розовым маслом, а мускусом и свежей травой.
Он бросился к Пьеру и уткнулся носом в его волосы, принялся целовать макушку и виски, и даже не услышал сквозь шум в висках тихого бормотания:
— Вы приехали…
Осторожно, стараясь не причинять боли, но с трудом сдерживая себя, Эдмон оттянул назад волосы Пьера и прикоснулся к его губам. Почти секунду это касание оставалось нежным и невесомым, а потом его будто бы ударило молнией.
Эдмон рванул в стороны полы дорожной куртки Пьера, срывая крючки и не обращая внимания, как трещит под его пальцами дорогая ткань. Он немного пришёл в себя, лишь когда обнаружил, что прижимает Пьера к стене и шарит ладонями по его бокам, уже обнажённым и подающимся навстречу каждому касанию.
Заставив себя оторваться от шеи Пьера, которую целовал в этот миг, Эдмон посмотрел ему в глаза, и тут же услышал протяжный стон.
— Нет! Только не останавливайтесь! Я не хочу ничего знать…
Эдмон сдался.
Он рванул вниз брюки Пьера и принялся шарить по его ягодицам, сминая и до синяков впиваясь пальцами в нежное тело.
Мягкие половинки расступались под его напором, будто то, что находилось между ними, только и ждало, когда пальцы Эдмона проникнут внутрь.
Пьеру было больно. И было обидно, когда Эдмон развернул его лицом к стене — но он не спорил, потому что ничто не заставило бы его в тот миг отступить назад.
А потом его промежности вместо грубых пальцев коснулось что-то мягкое и влажное, и Пьер едва устоял на ногах, моментально погружаясь в бесконечную негу.
Эдмон удержал его за бёдра, и Пьер прогнулся, подставляясь сильней, наслаждаясь каждым касанием языка.
Потом он почувствовал, что к языку присоединяются пальцы. Вернулась боль, но уже не столь сильная, и Пьеру хотелось, чтобы эта боль стала сильней. Чтобы Эдмон проник ещё глубже — хотя смысла этого желания он и не мог понять.
Эдмон ласкал его недолго, и когда он вошёл целиком, Пьеру показалось, что сейчас его разорвёт на части. Боль была такой, что он заскулил, и только когда руки Эдмона вернулись на его грудь и принялись пощипывать соски, отвлекая от того, что творилось внизу, немного расслабился, снова ощутив незнакомый и острый приступ удовольствия.
