Укротить ловеласа (СИ) - Сойфер Дарья

Глаза ни в какую не хотели разлепляться, будто кто-то промазал ресницы суперклеем.

— Не-надо-не-хочу-перестань… — пробормотала она одним слабо понятным словом и поморщилась.

Вот точно такое же ощущение было у Нади в губах после анестезии у зубного: собственная плоть казалась куском резины, и хотелось жевать ее, чтобы вернуть чувствительность.

— Уже три часа, — голос Платона настойчиво вклинивался в разомлевший со сна мозг.

— Ты так поздно притащился? — Надя попыталась накрыться одеялом с головой, но оно почему-то уползло вниз. — Имей совесть!

— Так три часа дня, не ночи.

Прохладный воздух окутал разгоряченное тело, и Надю прострелила ужасная догадка: никакой одежды! В смысле, вообще! Надя подскочила и села на кровати, беспомощно озираясь по сторонам.

Платон стоял у изголовья и, тактично прикрыв глаза ладонью, протягивал Наде халат.

— Боже… — она чуть не кубарем скатилась на пол, замоталась в халат и затянула пояс так, что на мгновение стало трудно дышать. — Ты… Я… Что…

— Если ты хочешь знать, что вчера было, — преспокойно начал он. — То ничего такого, за что мне стоило бы просить прощения.

— Твою же, Барабаш! — Надя схватилась за гудящие виски: комната пошатнулась, как корабль в шторм, и к горлу подкатила желчь. — Можно по-человечески?

— Вот, выпей пока, — убедившись, что позориться Наде больше нечем, Платон убрал от лица руку и взял с тумбочки стакан с водой.

— Что это?

— Травить я тебя не буду, хотя после вчерашнего у меня пару раз возникали такие мысли, — ухмыльнулся Платон. Потом, видно, осознал, что она не в состоянии воспринимать сарказм, и добавил: — Да пей же! Сгонял с утра за таблеткой от похмелья. Уже развел.

Надя с подозрением посмотрела на Платона, потом на стакан — и снова на Платона. Нет, жажда была сильнее страха, да и смерть ей сейчас казалась вполне гуманной. Жадно присосавшись к стакану, она опустошила его в несколько глотков. Платон не врал: привкус желчи исчез, а чугунный гонг в голове стих. Вместо похмелья на Надю обрушилась реальность.

— Погоди, — она убрала стакан и выпрямилась. — Три часа?! Дня?! У тебя же генеральная репетиция в половину пятого! И костюм… Господи!.. Почему ты меня раньше не разбудил?!

— Во-первых, я пытался. А во-вторых, — Платон кивком указал на вешалку в чехле. — Я подумал, что тебе надо отоспаться получше, а с костюмом я и сам разобрался. Ты в курсе, что в соседнем доме химчистка? Дерут, конечно, зверски, но все сделали быстро. Кстати, платье твое я заодно тоже сдал.

— Так. Репетиция через полтора часа, надо заказать такси… — Надя лихорадочно пригладила сноп соломы, в который превратились ее волосы, сделала пару шагов по номеру и остановилась перед зеркалом.

Такой она себя еще не видела, даже после школьного выпускного. С алкоголем они всегда были в добрых приятельских отношениях: пересекались иногда на праздниках и мероприятиях, а потом мирно расходились без взаимных претензий. Вчера же Надя позволила себе и шампанскому перейти все границы приличий. Настолько, что теперь из зеркала глядела, щурясь, незнакомая опухшая тетка. Из тех, кто обычно прячет лицо от камер в криминальных хрониках. И как Платон с его любовью к красивым женщинам смотрел сейчас на Надю без содрогания?

— Давай ты пойдешь в душ и почистишь зубы, — осторожно предложил он. — Не подумай, меня и так все устраивает, но, боюсь, в филармонии не поймут.

Надя невольно закрыла рот ладонью.

— А потом, — Платон протянул косметичку, — нам в номер принесут еду, мы перекусим и дружно со всем разберемся. Договорились?

— Но… Что вчера было? — пробубнила Надя, не убирая руки ото рта. — Ты поздно пришел? И эта альтистка… Она тоже меня видела?

— Сначала — душ, — бескомпромиссно отрезал Платон и подтолкнул ее в спину. — Потом — вопросы.

Когда Надя, смыв с себя позорное клеймо алкоголика, уложилась, подкрасилась и уже начала узнавать свое отражение в зеркале, в номере уже стоял передвижной столик с едой.

— Я позвонил маме, — Платон придвинул Наде стул. — Она говорит, что от похмелья лучше всего куриный бульон. Вот, я взял тебе порцию с гренками. Пахнет вроде ничего так.

— О, Господи… Римма Ильинична… — простонала Надя. — Ты и ей рассказал?

— Не волнуйся, она думает, что это я здесь спиваюсь, — Платон ободряюще улыбнулся. — И даже жалеет тебя.

Надя прихлебывала горячий бульон, чувствуя, как к ней возвращаются силы. Римма Ильинична, как, впрочем, и всегда, оказалась права. И если бы не красочный рассказ Платона о том, что он увидел, вернувшись вчера с репетиции, Надя бы избавилась не только от головной боли, но и от стыда. Однако Платон в выражениях не стеснялся и чувств ничьих не жалел, возвращая Наде память со всеми деталями.

А дело было так. Едва заметив пропажу своего любимого агента, — так, по крайней мере, выразился новый Надин биограф, — Платон сразу же распрощался с Викторией и на первом же такси бросился в отель. Там его ожидала знаменитая картина про бурлаков: вода, переливаясь через края ванны, методично затопляла номер, а в центре этого потопа храпело тело.

Платон, конечно, перекрыл кран, выудил из пены свою Афродиту, которая бормотала что-то нечленораздельное, выскальзывала из рук спасителя и вообще вела себя довольно воинственно. Отбуксировав ее на кровать, Платон принялся собирать воду отельными полотенцами, а потом вернулся к Наде с ведерком из-под шампанского, потому как расстаться с выпитым она решила досрочно.

— И все это время я была голой? — Надя очень внимательно изучала кусочки петрушки в бульоне, потому что посмотреть Платону в глаза не позволял мучительный стыд. — В халат бы меня, что ли, одел…

— Вот как бы тебе объяснить попонятнее… — Платон отложил ложку и задумался. — Это как… Намылить тюленя и пытаться запихнуть его в пижаму.

— Чего?

— Когда-нибудь я тоже разденусь и напьюсь, чтобы ты на собственном опыте убедилась, — он, как ни в чем не бывало, хрустнул стеблем сельдерея: ни на минуту не забывал про свою диету. — Короче, мне быстро надоело, и я смирился.

Глава 4 (2)

На этом история Надиного позора заканчивалась и начиналось суровая действительность. До репетиции оставалось сорок минут, а потом концерт, автограф-сессия, фуршет — и с утра уже вылет. Надя хотела с утра пораньше встать, прогуляться по Вене, хоть чуть-чуть посмотреть новые места и насладиться красивым городом. Но нет, сама же лишила себя свободного времени, бездарно продрыхнув до обеда. И ладно бы еще Платон перетянул одеяло на себя и стал виновником ее потерянного дня, винить его Наде было проще и как-то даже привычно. Она давно смирилась с тем, что он подкидывал ей забот: это было так же неизбежно, как восход и закат, приливы и отливы, как Галя с ключом от кассы в любом российском супермаркете, в конце концов. Но испортить все самой… Это вызывало у Нади двойную досаду.

— А знаешь, — неожиданно произнес Платон, промокнув губы салфеткой. — Тебе ведь не обязательно сейчас ехать со мной.

Надя насторожилась: где-то явно крылся подвох. Быть может, Платон вчера спалил Музикферайн, и теперь не хотел, чтобы Надя увидела обгоревший остов? Или из-за него жестоко передралась вся женская половина оркестра, и теперь перед слушателями предстанет почти паралимпийская сборная по музыке?!

— Да я просто предложил! — Платон отшатнулся, захлестнутый волной недоверия. — Хочешь — сиди и слушай, как мы разыгрываемся. Или побеседуй с этим… Шмидтом, Шмерцем… Как его…

— Шульц, — машинально подсказала Надя.

— Неважно. Я подумал, ты захочешь посмотреть Вену, у тебя в запасе часа три. А потом просто придешь на концерт, как гость. Но если ты хочешь…

— То есть в филармонии все нормально? — Надя озадаченно склонила голову набок. — И я тебе не нужна? Ну, на случай, если ты забудешь канифоль или ноты или расческу…

— Я же не маленький, — Платон явно верил в то, что говорил.

И в кои-то веки Надя решила ему довериться. На крайний случай, у него был ее номер, и она почти не сомневалась, что не пройдет и получаса, как Платон начнет атаковать ее звонками и сообщениями с глупыми вопросами из разряда «Где мои концертные ботинки! Срочно!» И все же рискнуть стоило. Так Надя решила отметить грядущее освобождение от проблемного клиента.