Прямой эфир (СИ) - Стасина Евгения

— Что за позор! — рухнув на кожаный стул, мать торопливо вырывает шпильки из своей прически. Сбрасывает на пол пузырьки со всевозможными кремами, и что есть силы бьет по выкрашенной в насыщенный синий столешнице. — Эта Иванова бездарность! Чертова кукла с огромными губищами! Забыть текст! Сейчас, когда я такие надежды возлагала на эту премьеру! Ночами не спала!

— Да никто не заметил, — Слава уже не удивляется ее вспышкам, прекрасно зная, какую страсть к драматизму питает Эвелина.

— Не заметили?! В зале полно критиков! Пресса! А эта бестолочь не в силах выдавить из себя пары слов!

Я устраиваюсь на заваленном вещами кресле — изрядно потрепанном, но уже ставшим мне таким родным. В детстве мать часто брала меня сюда: я любил смотреть, как она перевоплощается из молодой красивой женщины в суровую старуху, или мифическое существо, с безобразным вороньим гнездом на голове, любил наблюдать, как она повторяет роль перед зеркалом, то хлопая глазками, то сурово поджимая губы. Когда-то и для меня она была кумиром — яркой звездой на небосклоне, на свет которой хотелось любоваться часами… Когда-то, пока я не стал старше и, наконец, не осознал, что никогда не буду для нее столь же значим, как все эти аншлаги, овации и популярность.

Поэтому и сижу молча, делая вид, что все происходящее меня не касается, словно это не моя мать вопит на весь этаж, грозясь закопать живьем молоденькую актрису, в то время как Лиза, кажется, сейчас упадет в обморок от открывшейся перед ее глазами неприглядной закулисной жизни. Прижавшись спиной к стене, она почти сливается с побелкой, и если бы ни это зеленое платье, ярким пятном выделяющееся на светлом фоне, вполне бы могла и дальше оставаться незамеченной этой фурией, теперь яростно проходящейся гребнем по своим светлым волосам.

— А ты кто? — едва ли не испепеляя взглядом свою преданную фанатку, мама бросает расческу и с жутким скрипом отодвигает стул. Встает во весь рост, уверенно наступая на случайную свидетельницу ее безумия, а девушка уже ищет поддержки во мне, округлив свои глаза, удивительного серого оттенка…

— Лиза, — говорю я, не отрывая головы от своего смартфона, даже не подозревая, что в эту самую секунду Волкова, как никогда, близка к обмороку. — Пересмотрела все твои фильмы и будет тебе очень благодарна, если ты черканешь ей свой корявый автограф на программке.

— Здравствуйте, — пищит Волкова, выуживая из-за спины помятую театральную брошюрку, а я забавляюсь резким контрастом в поведении Эвелины Громовой: в глазах перестает пылать огонь, словно по щелчку пальцев отключились эмоции, оставив после себя безмятежный покой и желание подарить миру улыбку, поэтому-то и уголки ее губ мгновенно поднимаются вверх.

— Лизонька! Здравствуйте. Уж простите мне мою несдержанность, я человек творческий… Где расписаться? — оставив после себя шлейф цветочных духов, женщина возвращается к столу, где перерывает ящики в поисках шариковой ручки. Зуб даю, не найдет. В этом хаосе никому не удастся отыскать желаемое.

— Господи! Ни у кого нет ручки?

— Возьмите, — Славка выуживает из нагрудного кармана свой паркер (подарок отца в честь поступления в вуз) и, подмигнув Лизе, присаживается на подлокотник моего кресла.

— Сейчас начнется, — шепчет, чтоб слышал только я, и прикуривает сигарету, всем видом показывая, что морально готов к десятиминутной пытке.

Я знаю наперед, что произойдет дальше. «Какие картины вы смотрели? Вы слышали, что Козловский снял меня с главной роли, в последний момент заменив на свою любовницу? Не удивительно, что фильм провалился, Павелецкая актриса никудышная!»

— Так приятно осознавать, что молодежь еще смотрит отечественные картины. Сейчас ведь в моде блокбастеры, триллеры, чтоб кровищи побольше! — оставляя размашистые завитушки на бумаге, мама пытается разговорить Волкову.

Я был прав, говорить о собственных достижениях любимейшее занятие моей своенравной родительницы. Уж не знаю, стала ли она такой, познав вкус славы и богатства, или же была такой самовлюбленной с самого детства, но чем старше я становлюсь, тем больше раздражения вызывает во мне ее настойчивое стремление заставлять всех и каждого петь дифирамбы ее посредственному таланту.

— Российские мелодрамы — это ведь кладезь эмоций. Они заставляют сопереживать, окунаться в мир первой влюбленности… Вы ведь согласны со мной, Лизонька?

— Да, — становясь красной, как перезревший помидор, соглашается девушка, бросив на меня странный взгляд. Просит о помощи?

— Вы ведь уже наверняка видели «Объятья страсти»? Как вам?

— Прекрасно. Одна из лучших ваших работ.

— Разве? — заметно погрустнев, мама заканчивает с писаниной и протягивает листочек своей поклоннице. — Признаться честно, мне было скучно. Состав подобрали слабенький. Молоденькие, никому не известные актеры… Хорошо хоть Чернова взяли, с ним на площадке творить одно удовольствие. Вы ведь помните «Реанимационное отделение»? Ох, чудесная была пора!

Эвелина все говорит и говорит, а Лиза становиться мрачнее прямо на глазах. Суетливо бегает взглядом по нашим со Славиком лицам и переминается с ноги на ногу, словно ей невыносимо находиться рядом с народной любимицей. Вот уж не так я представлял себе эту встречу. Встреть я в шестнадцать солиста Limp Bizkit, наверняка прыгал бы до потолка.

— Спасай давай свою подружку, иначе Эвелина живьем с нее не слезет, — доносится уставший голос друга и мне ничего не остается, кроме, как вклинится в их беседу…

***

— Я тебя обманула, — глухо, опустив голову и теперь лишая меня возможности видеть ее лицо, ведь влажные волосы сейчас спадают к ее груди, закрывая от меня наверняка красные щеки. — Я не сморю фильмы с твоей мамой. И до прошлой недели, я даже не знала ее имени.

Я глушу двигатель, впервые чувствуя себя таким растерянным — странное чувство внутри словно предостерегает меня от дальнейших разговоров, заверяя, что это не принесет мне ничего хорошего, но любопытство все же берет верх.

— Вообще, не одного? — странный вопрос, но это первое что слетает с языка.

— Ну, разве что тот сериал про главврача. Осилила пару серий.

— И как?

— Ужасно, — признается честно, и тут же разворачивается, приводя свои локоны в движение: словно пружинки, они приподнимаются и тут же рассыпаются по плечам, в свете уличного фонаря играя теперь переливами — золото, черная бездна и капли растопленного шоколада…

— То есть, мама твоя была неплоха… Можно сказать, на высоте, — Лиза нервно елозит по сиденью, теперь явно не зная, как сгладить эффект сорвавшегося с уст признания, и так отчаянно сжимает в руках свой зонт, что я не могу не рассмеяться.

Пугаю ее своей реакцией, но, уже не в силах остановиться, трясусь от смеха, пряча лицо в сложенных на руле ладонях.

— Брось, Лиз, только не оправдывайся, — успокоившись, решаюсь на откровенность. — Честно сказать, я немного переживал за твое психическое состояние, когда ты написала, что собираешь вырезки с ее интервью. Кто в здравом уме сейчас так делает?

— Света Трофимова, — вызывает еще одну волну неконтролируемого веселья, произнося ни о чем не говорящее мне имя, и теперь и сама еле слышно посмеивается, наконец, расслабленно опустив плечи. — Моя одногруппница. Это для нее я автограф просила.

— Так, почему сразу не сказала, не пришлось бы в театр идти. Я же думал помогу тебе прикоснуться к мечте — увидеть кумира, сделать фото, — недоумеваю я.

— Мне понравилось, правда. И… Я просто очень хотела тебя увидеть, — последнее дается ей с трудом, и она вжимается в кресло, отчего теперь ее глаза скрывает полумрак. А я так оглушен ее откровением, что даже не знаю, стоит ли продолжать этот странный диалог.

Дождь на улице, кажется, не собирается прекращаться, а от дошедшего до меня тайного смысла слов этой шестнадцатилетней девчушки даже в тепле салона я ощущаю каким тяжелым, пропитанным сыростью, становится воздух…

— Лиз, — откашливаюсь в кулак, опасаясь взглянуть на сжавшуюся рядом Волкову. — Где там твоя тетка живет? Поздно уже…