Сила любви - Спенсер Лавирль

Музыка… Она разбередила душу. Эта песня была самым последним увлечением Грега, и вот сейчас ее слушали по всей Америке, и в каждом человеке она пробуждала добрые, романтические чувства. Но только не в Греге. Грег ее больше не услышит. Интересно, что чувствовал он, когда слушал ее? О ком он думал? Была ли у него девушка, которую он любил и потерял и по которой тосковал? Девушка, на которой он мог бы когда-нибудь жениться? Иметь с ней детей? Быть счастливым?

Мелодия вновь воскресила в ее душе мысль, которую она гнала от себя все эти семь месяцев:

Если бы только…

Если бы только…

Если бы только…

Она расплакалась уже в дороге, так и не дотянув до дома. Джои на кухне был занят макаронами – он как раз закладывал их в кипящую воду, когда она вошла.

– Будешь макароны с сыром, мам? Тогда поторопись. Я должен быть в… – В лице его промелькнул испуг, когда он увидел ее слезы. – Мам, что-то не так?

Он кинулся к ней, и они обнялись.

– Грег, – пожаловалась она, – мне сегодня его ужасно не хватает.

Он крепче прижал ее к себе.

– Мне тоже. Интересно почему.

– Не знаю. Нолан звонил. Сказал то же самое.

– Почему вдруг мы все подумали о нем в одно и то же время?

– Кто знает? Ритмы Земли, биоритмы, расположение звезд. Мы думаем, что уже оправились от горя, а выясняется, что еще очень далеки от этого.

– Да, – произнес он надтреснутым голосом, уткнувшись ей в волосы. – Проклятье!

Она погладила его по спине, печально улыбнулась и повторила вслед за ним:

– Да… вот уж воистину проклятье.

За последние полгода Джои перерос ее почти на целую голову. Мысль об этом добавила ей грусти: скоро и он станет взрослым и покинет ее. Она с трудом заставила себя не думать об этом.

– Ну что ж. Ты, кажется, намекал на макароны с сыром? – Она достала несколько салфеток и протянула пару Джои. Оба высморкались, утерли глаза, и она, повернувшись к плите, успела ее выключить, прежде чем кипевшие макароны перелились через край кастрюли. – А тебе в семь тридцать надо быть в школе.

– Да, – без особого энтузиазма сказал он. – Анока играет с Кун-Рэпидз. Это величайшая схватка года.

Она взяла его лицо в свои ладони и нежно чмокнула.

– И очень скоро мне уже не придется отвозить тебя на такие мероприятия.

– Сегодня вечером нас отвезет мама Денни.

– Хорошо. А теперь давай-ка приготовим сырный соус.

Когда Джои ушел, она убралась на кухне и переоделась в голубые джинсы и пуловер. В доме было очень тихо. Лишь посудомоечная машина напоминала о себе: тум-тум-тум, извергая лимонный аромат кипящего моющего раствора. Домашние растения нуждались в поливке, но ей вдруг стало мерзко на душе от одной мысли о том, что придется полить еще хотя бы один цветок, коснуться хотя бы одного листочка после того, как целый день – да что там день – дни и годы занималась этим. Внезапно она ощутила жгучую тоску по Дженис, даже сдавило грудь – и что это она так расчувствовалась? Она, которая уже свыклась с отсутствием дочери.

Ли набрала номер телефона Дженис, но никто не ответил: пятница, вечер, и как же такой молодой, здоровой, хорошенькой девице не веселиться где-нибудь с друзьями? Ли повесила трубку, облокотилась на кухонный прилавок и ткнула пальцем в макароны с сыром, которые остывали в пластмассовом блюде.

Тык… тык… тык…

Сдерживаясь изо всех сил…

Сдерживаясь… сдерживаясь…

Пока жестокие рыдания наконец не прорвались наружу и она не рухнула на прилавок, уронив руку на блюдо с макаронами.

Кристофер приехал, когда она уже утирала лицо. Он вошел, держа в руке две взятые напрокат видеокассеты и красную коробку с пирогом из кондитерской на Бэйкерс-сквер.

Он задал тот же вопрос, что и Джои до этого.

– Ли? Что-то не так?

Она шмыгнула носом и сказала:

– А, глупости.

Он отложил в сторону кассеты и пирог.

– Какие еще глупости? Иди-ка сюда…

И вместо этого сам подошел к ней, обнял, прижав к холодному нейлону куртки, пропитанному запахами зимы. Нежно обхватив ее шею, коснувшись губами ее лба, он вновь спросил:

– Какие глупости?

– Грег, – только и вымолвила она, захлебываясь в новом потоке слез.

Он был единственный, кто ничего не сказал, и именно это молчание подействовало на нее магически. Ей просто нужно было, чтобы он, этот мужчина, держал ее в своих объятиях, любил, покачивал, ласкал. Утешения других она тоже принимала с благодарностью, но весь сегодняшний день она ждала именно этой минуты – когда сможет свернуться клубочком в его руках и обрести успокоение. Он действительно стал для нее незаменимым. Так же, как когда-то он в тяжелые минуты своей жизни пришел к ней за утешением, так теперь она тянулась к нему.

Он позволил ей вволю поплакать, потом развернул и медленно повел в гостиную, где они сели на диван, в темноте, слегка разбавленной розоватым светом, проникавшим из кухни. Она тесно прижалась к нему, свернувшись, как змейка в густой траве, и он положил ее ноги к себе на колени, коснулся щекой ее волос.

Вскоре она уже смогла рассказать ему, как прошел день, о том, что навеяло такую тоску: о своем сне, звонке Нолана и любимой песне Грега. Она призналась в том, что, к сожалению, вовсе не избавилась от своей боли.

– Наверное, я все еще принадлежу к категории «особо ранимых», как говорят. Хотя прошло уже столько времени.

– Кто так говорит?

– Книги, журналы, люди, выступающие в ток-шоу. Все они говорят, что должно пройти много времени, прежде чем ты сможешь смириться с утратой и изменить что-то в своей жизни.

– Ты хочешь сказать, что и я так считаю, что я всего лишь жалею тебя?

– О, Кристофер, я сама не знаю, что хочу сказать. Я просто думала, что самое худшее позади, вот и все. А прошло целых семь месяцев, и вновь такая острота страдания. Все возвращается на круги своя.

– Едва ли. Ты с тех пор очень изменилась.

Его здравомыслие, как всегда, придало ей уверенности в себе.

– Может, ты и прав. Но в глубине души я сознаю, что все еще склонна к меланхолии и мелодраматическим сентенциям. Хотя все это и не похоже на мелодраму. Просто я чувствую, что во мне навечно поселилась боль.

Он прекрасно понимал, что на самом деле произошло с ней сегодня. Она столкнулась с очередным приступом тоски, и спасовала перед ним, и тотчас нахлынули сомнения – а не явились ли ее сексуальные «фантазии» болезненной реакцией израненной души? Может быть, их отношения – всего лишь жажда вырваться из цепких лап пережитого кошмара, провозгласить превосходство жизни над смертью? Не обманывают ли они себя, заверяя друг друга в своей любви, которой на самом деле и нет, и любовные признания – лишь попытка оправдать свои постельные игры? И, когда уйдет в прошлое долгий период траура, не станет ли очевидным, что они просто использовали друг друга, пытаясь совместно преодолеть эту тягостную полосу их жизни?