И солнце взойдет (СИ) - О&#39

Неожиданно она очень сильно захотела увидеть эти дурацкие цифры. Число, что опять, возможно, перевернет ее жизнь, потому что отделаться простым заключением больше не выйдет. Только не в этот раз и не с таким числом прегрешений перед медицинской комиссией. А потому Рене протянула руку и вежливо попросила:

— Могу я взг-глянуть?

Сержант молча, без возражений вручил листы, и Рене уставилась на чуть помятую бумагу. Первое, что бросилось в глаза, — значение в одном из столбцов. Слишком большое, чтобы можно было попробовать настоять на разовом приеме обезболивающего. Увы, но вывод вполне очевиден любому. Растущая резистентность требовала повышения концентрации опиатов, а значит, те употреблялись уже очень долго. Любой новичок попросту умер бы от такой дозы. И Рене вдруг словно наяву увидела заключение о смерти с именем Энтони, пока в черепной коробке эхом звучала фраза из реанимации: «Mortuus est, Роше…» Черт! Она тряхнула головой, поморщилась от взорвавшей ее боли, а потом постаралась вернуть на место нырнувшую в очередные галлюцинации реальность. Все же потрясений для первого дня было больше, чем мозг оказался способен переварить. И Рене уже хотела отдать обратно бумаги, как вдруг взгляд зацепился за следующий лист. А там вместе с химическим анализом содержимого виднелась копия рецепта и этикетки с двумя именами:

«Пациент: Энтони К. Ланг

Лечащий врач: д-р Жан Дюссо»

В голове что-то щелкнуло, словно переключилась железнодорожная стрелка, но поезд мыслей запаздывал. Рене перелистнула обратно и внимательно изучила бланк анализов, чтобы в следующий момент со всей силы сжать один край. Святой боже! Она даже не знала, чем в этот момент восхищалась больше всего — изворотливостью, завистью или убийственным лицемерием, что скрывалось под маской дружбы. Вот кто украл статью и выпустил ту под чужим именем в надежде, что Рене устроит скандал и скомпрометирует Энтони! Вот он! В день, когда наверняка пропал черновик, в кабинете их было трое! Дюссо, как никто, знал об удивительном бардаке на столе главы отделения. И хоть конфликта не вышло, но ведущий хирург все равно остался в выигрыше. Они сами ему помогли, когда запутались в собственных отношениях. Энтони никак не мог доказать свою невиновность, а Рене оказалась слишком разочарована, чтобы немного подумать. Господи! Ведь все так очевидно. Эти разговоры, намеки, попытки заранее опорочить, чтобы она пришла к одному-единственному неверному выводу. И Рене сделала это на радость Жана Дюссо. Именно ее детские капризы повлекли за собой целую череду ужасных событий, что закончились страшным для обоих падением. Что же, пора было признать — она слишком глупа.

Зато Дюссо, который делал анализ, оказался вовсе не дурачком. Да, ему не хватало Ланговой тонкости интригана, но теперь за него все решил случай. И он его не упустил. В тот момент, когда у него были все шансы вытащить друга из передряги, он с гадливой тщательностью провел Энтони по всем кругам наркотического апокалипсиса, хотя прекрасно знал, что именно там найдет. Сам же годами выписывал рецепт! Черт возьми, неужели в тот давний разговор перед слушанием Энтони был уже прав, и Дюссо хотел его подставить? Планомерно и незаметно выживал из отделения, чтобы занять хорошее место. Немыслимо, но…

Руки стиснули и без того смятый лист. И в этот момент привыкшая до последнего видеть в людях только лучшее Рене наконец-то скрипнула зубами от бешенства. От такой ярости, что дедушка недоуменно повернул голову. Но она лишь протянула обратно проклятые бумаги и совершенно ровным голосом произнесла:

— Еще р-раз повторяю: докт-тор Ланг страд-дает от посттрав-вматических болей и… и нуждается в по-одобных лекарствах. Т-такие знач-чения для него совершенно естественны. — Вообще-то, нет, но пусть только попробуют оспорить. Пусть только рискнут!

— Вы достаточно квалифицированы для такой оценки? — с сомнением спросил сержант.

— Я н-нейрохирург в от-тличие от доктора Д-д-у-ссо, который взял на себя… — начала было Рене, но упрямством здесь отличалась не только она одна.

— Неправда, — резко перебил Тони, и из груди сам собой вырвался тяжелый вздох. «Знаю, как надо, но сделаю все наоборот!» — девиз проклятого доктора Ланга.

— Извините, мисс Роше, тогда я не могу использовать ваши слова в качестве аргумента в этом деле. — Дежан вежливо поклонился, но Рене лишь махнула рукой.

— Мои показ-зания не и-изменятся. Я… я не имею к… доктору Лангу каких-либо претензий.

И под донесшийся со стороны подоконника шепот: «Блаженная на всю голову», — Рене поудобнее устроилась на подушке. Думать не хотелось, но мысли уже привычно разматывали нить тревожной теории вероятности — что будет с Энтони? Куда и когда его отправят? Как отреагирует ассоциация хирургов Канады… Рене устало прикрыла глаза, однако в этот момент сержант Дежан вновь откашлялся.

— Что же… — Он полистал свои бумаги и казенно улыбнулся. — У меня больше нет к вам вопросов, мисс Роше. Желаю вам скорейшего выздоровления.

С этими словами сержант кивнул, подзывая Энтони. Он был уже готов взять своего заключенного под локоть, но нахмурился от звука тяжелых шагов. Даже будучи в наручниках и под следствием, Ланг по-прежнему оставался главным, как минимум, в стенах этой больницы, а потому Дежан терпеливо ждал. Энтони же, чуть хромая, подошел к встрепенувшемуся в кресле Роше и напряженно замер напротив. Его длинные руки оказались неудобно сцеплены впереди, лицо осунулось, и весь он был неимоверно грязен после падения, но один только взгляд заставил старого Максимильена выпрямиться и до синевы стиснуть потертые подлокотники кресла.

— Мне нет оправданий, — произнес Энтони. — Но я действительно этого не хотел.

— Пошел вон.

Вот и все. Больше ничего не было сказано. Только данный, словно через силу, ответ застрял в горле сухим комком — не проглотить и не выплюнуть — отныне осталось только привыкнуть с ним жить. Но прежде, чем хлопнула дверь, Роше все же успел зло процедить:

— Mon chien sale! [66]

— Хватит!

От громкости собственного голоса Рене застонала и схватилась за взорвавшуюся голову, но тут в палату наконец-то зашла медсестра. А еще через пять минут неприятной тишины глаза закрылись сами, и навалился тяжелый сон.

Следующие две недели Рене провела в больнице под строгим контролем врачей. Она прилежно делала все положенные тесты, постепенно увеличивала физические нагрузки и к концу третьих суток уже могла встать с кровати без сильного головокружения. Максимильен Роше пробыл с ней пять дней, после чего дела снова позвали его в Женеву, ну а Рене вздохнула от облегчения. Они не обсуждали аварию, не говорили о тех странных и непонятных отношениях, что сложились между главой отделения и его резидентом, но дедушка не был глуп или глух. Разумеется, до него доносились обрывки чужих разговоров. Доктор Ланг был фигурой весьма примечательной, в чем-то одиозной и очень скандальной. Так что сплетни вокруг происшествия все туже закручивались в спираль ДНК, пока наконец доктор Роше не выдержал. Их разговор перед самым отъездом вылился в некрасивый скандал, полный обоюдного непонимания. Один стремился любой ценой защитить, вторая же с упорством макрофага собиралась накопить в себе опыт всех лично совершенных ошибок. В общем, итогом стало натянутое холодное прощание. Рене мучила совесть, но влюбленность оказалась сильнее любого здравого смысла и логики. Впрочем, как и у всех, кто впервые так глубоко провалился в личную феерию чувств.

После отъезда дедушки в палате Рене воцарились мир и долгожданная тишина, которую изредка нарушали медсестры, встревоженный Хакс и, разумеется, вездесущая Роузи. Подруга приносила настораживающие сплетни о разбушевавшемся Дюссо, приправляла их крупицами новостей о нелюдимом Энтони и уже планировала следующий дружеский поход в бар. Однако самая первая встреча прошла между ними в ошеломленном молчании. Роузи положила на стол с трудом полученные копии приговора, к которым Рене побоялась притронуться, и уселась рядом с кроватью. Какое-то время в палате была тишина, прежде чем Морен немного натянуто проговорила: