Измена. Ушла красиво (СИ) - Исай Ася

Ставлю машину через дорогу. Глушу мотор. В салоне становится очень тихо — слышно только собственное дыхание.

Моросит мелкий дождь — осенняя морось, больше похожая на туман. Капли оседают на лобовом стекле, сливаются в извилистые ручейки. Не включаю дворники — пусть заливает, пусть скрывает.

Выхожу. Холодный воздух бьет в лицо, забирается под водолазку. Дождь сразу же пропитывает волосы, стекает за шиворот. Не открываю зонт — он лежит в машине, да и не нужен.

Подхожу к калитке. Кованая решетка, золоченые вензеля. Открыто. Палец зависает над кнопкой дверного звонка. Перламутровая, подсвеченная изнутри.

Последний шанс передумать. Развернуться, сесть в машину, уехать. Сделать вид, что ничего не знаю. Продолжить играть роль идеальной жены еще день, неделю, месяц, год.

Нет. Хватит.

Нажимаю. Мелодичный перезвон где-то в глубине дома — Вивальди, Весна "Времена года". Изысканно.

Жду. Сердце колотится где-то в горле. Ладони мокрые — то ли от дождя, то ли от пота. Во рту пересохло, язык прилипает к небу.

Щелчок замка. Дверь открывает улыбающийся Иван.

Глава 8. Спектакль окончен

OST - Лолита "Раневская"

Его улыбка гаснет, когда он видит мое лицо. Медленно, как в замедленной съемке. Сначала замирают губы — те самые, что тысячи раз целовали меня по утрам, шептали нежности в темноте спальни. Потом меркнет свет в глазах — карих, с золотистыми искорками, в которых я когда-то видела целый мир. Брови сдвигаются к переносице, оставляя знакомую морщинку — я часто разглаживала ее пальцем, когда он хмурился над чертежами. Он всегда был проницательным, мой Иван. Бывший мой Иван.

— Уля? — В голосе появляется настороженность. Слышу, как он сглатывает. Кадык дергается — я знаю все его жесты, изучила за эти годы как азбуку. — Ты почему здесь. Что случилось?

Я же, наоборот, пытаюсь улыбнуться. Получается горько — чувствую, как кривятся губы, будто их стягивает невидимая нить. Мышцы лица не слушаются, подрагивают. Наверное, выгляжу как плохо нарисованная кукла — фальшивая улыбка на лице.

Он делает шаг ближе. Инстинктивно отступаю назад.

— Не подходи, — шепчу, и голос предательски дрожит. — Пожалуйста.

Молчу несколько секунд, собираясь с силами. В горле ком размером из битого стекла. Твердый, колючий, не дает нормально дышать. Пытаюсь сглотнуть, но он только увеличивается. Меня колотит от озноба.

Смотрю на него и вижу не только мужчину передо мной, но и тысячи его образов, наслоившихся друг на друга за эти годы. Вот он в смокинге на нашей свадьбе, нервно поправляет галстук-бабочку. Вот в старой футболке красит стены в спальне — мы только переехали, и на его щеке мазок голубой краски. Вот держит мою руку в больнице, когда у меня был аппендицит — не отходил три дня, спал в кресле.

— Я ухожу. — Голос срывается на последнем слоге, превращается в хрип. Приходится откашляться. — От тебя. Навсегда.

Слова падают в тишину прихожей, как камни в воду. Слышу, как из глубины дома доносится смех. Я прервала их праздник? Становится стыдно, будто это я ворую у бедной женщины мужчину. А не он рвет сердце сразу двум семьям.

Лицо у него меняется. Недоумение сменяется испугом, испуг — отчаянием. Вижу, как расширяются зрачки, как бледнеет кожа, проступают скулы. Рот приоткрывается, будто он хочет что-то сказать, но слова застревают где-то внутри. Нижняя губа подрагивает — совсем чуть-чуть, но я замечаю.

— Что ты... Уля, я не понимаю. — Он качает головой, словно пытается стряхнуть наваждение. Волосы — все еще густые, с легкой проседью на висках — падают на лоб. Машинально поднимает руку, откидывает их. Жест, который я видела тысячу раз. — Мы же... мы только вчера… Я думал наконец все наладилось.

Это была агония, милый.

Почти смеюсь. Звук получается странный — не смех, а какое-то карканье. Серьезно? Он правда не понимает? Или притворяется? Последние шесть лет брака научили меня читать его как открытую книгу, но сейчас я не могу понять — искреннее ли это недоумение или игра.

Вижу, как что-то мелькает в его глазах. Узнавание? Страх? Исчезает так быстро, что я не успеваю разобрать. Уже неважно

Достаю из кармана пальто конверт. Бумага немного размокла от дождя — я стояла у ворот минут десять, прежде чем решилась войти. На белой поверхности расплываются чернила — мои инициалы, которые я написала час назад дрожащей рукой.

Подхожу к нему — ноги деревянные, каждый шаг дается с трудом. Будто иду по глубокому снегу или вязкому песку. Мышцы напряжены до предела, в икрах покалывает.

Останавливаюсь в полуметре от него. Чувствую тепло его тела, запах — смесь дорогого парфюма и чего-то неуловимо родного, того, что я узнала бы из тысячи. Кожа, мыло, которым он пользуется, легкий аромат кофе.

Беру его руку. Сколько же раз я держала ее? Знаю каждую линию на ладони, каждую родинку, шрам на указательном пальце — порезался, когда собирал мебель в нашей первой квартире. Пальцы длинные, изящные — руки пианиста, хотя он никогда не играл. Только однажды, на мой день рождения, выучил "К Элизе". Играл с ошибками, сбивался, но это было самое прекрасное исполнение, которое я слышала.

Рука теплая, сухая. Моя — ледяная и влажная от пота. Контраст такой сильный, что хочется отдернуться, но я заставляю себя не двигаться. Когда-то эти руки дарили мне нежность. Гладили по волосам, когда я болела. Обнимали по ночам. Теперь думаю — касались ли они ЕЁ так же нежно?

Вкладываю конверт в его ладонь. Бумага шуршит, и этот звук почему-то кажется оглушительным. Кожа к коже — последнее прикосновение. По телу пробегает дрожь, начинается где-то в солнечном сплетении и расходится волнами до кончиков пальцев. Мурашки бегут по рукам, по спине, даже кожа головы покалывает.

— Прочитаешь потом, — говорю глухо. Голос чужой, будто не мой. Низкий, хриплый, как после длительной болезни. — Там всё написано. Коротко.

Снимаю с безымянного пальца кольцо.

Оно соскальзывает легко — слишком легко. Похудела. Металл холодный, тяжелый — белое золото с небольшим бриллиантом. Не вычурное, элегантное — именно такое, как я хотела. Он угадал тогда, принес его в бархатной коробочке, встал на одно колено прямо на кухне, пока варились макароны. Я смеялась и плакала одновременно, говорила "да" сквозь слезы, а макароны разварились и пригорели. Потом заказывали пиццу и праздновали с вином из пластиковых стаканчиков — все бокалы были в коробках, мы как раз переезжали.

Кручу кольцо в пальцах, смотрю, как преломляется свет в камне. Внутри выгравирована дата нашей свадьбы и инициалы. Все эти годы я носила его не снимая. Загар лег неровно — под кольцом белая полоска кожи, призрак прошлого.

И я признаюсь себе сейчас, глядя на эту белую полоску — все эти шесть лет все еще любила. Вопреки всему. Вопреки подозрениям, которые я гнала прочь.

Любила как дура, как слепая, как те женщины, над которыми я смеялась в юности. "Я бы никогда не стала терпеть", — говорила я подругам. А стала. Терпела. Верила. Надеялась. На что?

Как это ни парадоксально, до вот этого самого момента верила. До секунды, когда кольцо соскользнуло с пальца. Будто с ним ушла последняя иллюзия, последняя ниточка, связывавшая меня с прошлым.

Кладу кольцо поверх конверта, стараясь не касаться его руки. Но все равно задеваю кончиками пальцев — случайно, на долю секунды. И это прикосновение обжигает, как раскаленный металл. Дергаюсь, словно от удара током. По руке пробегает импульс боли — не физической, но такой яркой, что перехватывает дыхание.

— Уля, подожди! — Он пытается схватить меня за руку, пальцы сжимаются в воздухе в сантиметре от моего запястья. Я уже отворачиваюсь. Резко, рывком. Волосы хлещут по лицу. — Объясни! Я имею право знать! Что происходит? Что я сделал?

Имеет право. Наверное, это справедливо. Но справедливость сейчас — последнее, что меня волнует.

Не отвечаю. Если начну говорить — сорвусь. Чувствую, как внутри поднимается волна — горячая, темная, разрушительная. Закричу, заплачу, может быть, даже ударю. Уже вижу себя со стороны — размазываю тушь по щекам, кричу как безумная, бью его по груди маленькими кулаками. Нет. Только не это. Хочу уйти с достоинством, пусть внутри все рвется на части. Пусть потом, когда останусь одна. Но не при нем. Он не заслужил моих слез. Больше не заслужил.