Но что, если это — мой единственный шанс?
Шанс… на что?
Я не знаю. Просто поговорить. Услышать его голос. Увидеть его. Убедиться, что он настоящий, такой, как сейчас, а не тот модник трехлетней давности, который смотрел влюбленными глазами только на одну женщину — ту, которая, возможно, носила его ребенка и подаренный им бриллиант.
Проходит пять минут. Десять. Дубровский не отвечает.
Я иду на кухню, механически ставлю чайник. Готовлю Сашке чай с лимоном, как он любит — выдавливаю сразу много, а дольку бросаю в мусорное ведро, чтобы не горчила. Несу его в спальню. Но Григорьев уже спит. На моей кровати, на животе, уткнувшись носом в подушку.
Чашку ставлю на тумбочку, а сама усаживаюсь на край кровати, разглядываю, как изредка подрагивают его длинные ресницы, а из приоткрытого рта раздается размеренное дыхание. Набравшись смелости, убираю со лба волнистые выгоревшие на солнце пряди — его волосы до сих пор влажные, а я до сих пор помню, как они завиваются даже просто от влажного ветра.
Мой Сашка. Мое прошлое. Моя боль.
Телефон в руке безмолвствует. Через полчаса, через час и когда стрелки переваливают за полночь.
Слава так и не отвечает. Это впервые, когда он так долго молчит. А я, хоть и знаю причину, стараюсь о ней не думать.
Хотя наша с ним история наверняка подошла к концу — как прочитанная книга, которые мы так любили обсуждать. Мы с ним — сложная и надрывная история под типовой обложкой. История, которую интересно было обсудить, но которую не захочется перечитывать снова.
Я как будто стою на самом главном перекрестке в своей жизни.
И понятия не имею, куда идти.
Конец первого тома
