Секс-символ (СИ) - "Darina Naar"

— Ко мне домой! Срочно! С полицией! — кричала Фэр, пытаясь оседлать мотоцикл. Её всю колотило, и она не могла закинуть ногу. — Он у меня дома! Маньяк у меня дома! Это не Джерри Анселми, не Маркос Феррер! Мы ошиблись! Я ошиблась…

Молниеносно Фернанда домчалась до Сан-Тельмо, забив на дорожные знаки. Благо была ночь, скопления транспорта не наблюдалось, и она чудом никуда не врезалась. И парковаться не стала. Кинув «Дьявола» на асфальт, перезарядила пистолет и шмыгнула в чуть приоткрытую дверь…

Комментарий к Глава 41. То, что простить нельзя -------------------------------

[1] Зеркало-шпион (Зеркало Гезелла) — стекло, выглядящее как обычное зеркало с одной стороны, и как затемнённое с другой. Сквозь него можно видеть происходящее в смежной комнате, оставаясь незаметным. Такие зеркала применяются для оборудования переговорных комнат, комнат допросов в полиции, службах безопасности и у психологов.

[2] Отпуск по уходу за ребёнком в Аргентине длится 90 дней с первого дня декретного отпуска. Можно взять отпуск без содержания от 3 до 6 месяцев с правом сохранения рабочего места.

====== Глава 42. Лети, невеста! ======

Онемевшей рукой толкнув дверь, Фэр проникла в дом. Свет не включила, чтобы не спугнуть убийцу, и зажгла фонарик. Обшарив холл, гостиную и кухню и не найдя ни души, она прокралась наверх. Осмотрела ванную у балюстрады — пусто. В спальне Агус ни девушки, ни маньяка не оказалось. С лихорадочно бьющимся сердцем Фернанда прошлась по второму этажу — всё чисто. Она залезла и на крышу, но обнаружила только кадки с погибшим цветником тёти Фели.

Привлёк её нечеловеческий вопль Эдди. Когда Фэр вломилась в детскую, в глаза ей ударил свет — взрослые ушли, оставив у младенца включенными люстру и две лампы. Подгузники, соски, обувь, игрушки были разбросаны по углам.

Держа наготове пистолет, Фернанда кинулась к ванной и у порога на что-то наступила. Белая роза хрустнула, раздавленная тракторной подошвой её ботинка.

Вода… Алая, она лилась на пол, заполняя пространство. И всюду лепестки. Лепестки белых роз, утонувшие в кровавом озере смерти.

Агустина лежала в ванне. Обнажённая, испещрённая уколами ядовитой иглы. Чёрные волосы, извиваясь, как щупальца осьминога, плавали в воде. Глаза были плотно закрыты. И Фэр вмиг поняла, что навсегда.

Она подошла ближе. Пощупала пульс — нет. Дыхание отсутствовало. Зрачки на свет не реагировали, но тело ещё не остыло.

Фернанда не могла плакать — в глаза будто песка насыпали. Автоматически вышла она из ванной, ещё поблуждала по дому — маньяка и след простыл. Наконец она услышала полицейские сирены, но вниз не спустилась. Дверь открыта, её коллеги сами войдут. Эдди орал, и у Фэр звенело в ушах. Бросив пистолет, она села на пол детской. Почему Агустина? Почему он убил её в комнате Эдди? И как она ухитрилась написать смс? А как три взрослых женщины могли уйти, оставив с больным младенцем неопытного подростка? И почему они не возвращаются? Столько вопросов, а ответов нет.

Слух Фернанды, хоть и был заторможен, уловил шаги и крики — это полицейские ворвались в дом.

— Гонсалес, Варгес, Исагирре, быстро за мной наверх! — чётко и отрывисто распоряжался комиссар. — А вы ищите здесь!

Фэр слышала его возгласы, как со дна бочки. Маньяк убил Агустину. Она не спасла её, хоть и приехала молниеносно. Ей это снится! Это не может быть правдой! Эдди опять заорал, и чаша терпения Фернанды оказалась переполнена.

— Заткнись, не до тебя сейчас, — пробормотала она, машинально сунув в колыбель руку.

Пошарила там. Нащупала что-то твёрдое, плоское, прямоугольное… Телефон! Телефон Агустины, где были открыты исходящие сообщения. Её последнее смс…

Фэр снова вчиталась в него: «Тётя! Без полиции домой не приходи! Он в маске. У него длинные волосы. Орудие — заколка и порошок. Читай мой дневник. Я вас всех очень люблю. Простите меня за всё».

Длинные волосы, дневник, заколка, порошок… Надо бы поискать дневник в комнате Агустины. И у этого типа длинные волосы. Настолько, что он пользуется заколкой. А у Амадо волосы короткие. Значит, он отпадает. У Джерри они отросли до плеч, но заколкой их не собрать. И у него алиби — в момент убийства он лежал в палате интенсивной терапии. А Иван-Конрад носит хвост, длинный, до лопаток. Неужели он?

Когда вернулись Маргарита и тётя Фели с Барби, комиссар отпаивал Фернанду чаем — она тяжело приходила в себя. Он разрешил ей не заниматься осмотром тела — в доме уже работали эксперты-криминалисты. Дневник Агустины нигде не обнаружился, и Фэр подумала, что девчонка его спрятала в каком-нибудь тайнике.

Тётя и Маргарита остолбенели, увидев полицейских. А когда комиссар с прискорбием сообщил о смерти Агустины, тётя Фели упала в настоящий обморок, а Марго завыла. Давясь слезами, она рвала на себе волосы и билась лбом о мягкую мебель. Фэр понимала реакцию женщин, но злилась — они обнажали её собственные чувства. И, пока комиссар кудахтал над тётей, Фернанда убежала из дома. Поймав такси, вернулась в клинику доктора Гильермо. Она действовала машинально. Так гадко было на душе, что Фэр изумилась, найдя себя у палаты интенсивной терапии.

Плюнув на запрет медиков, она вошла внутрь и села у кровати Джерри. Он был так бледен, что выглядел мёртвым, но пикающий кардиомонитор давал надежду на благополучный исход.

Фернанда схватила его за руку, прижалась к ней щекой. Эти красивые пальцы, гибкие и ласковые. Так она их любила! И всё сломала, не дав Джерри и шанса оправдаться.

— Прости меня, прости, я такая дура… Вернись ко мне, пожалуйста. Я знаю, что заслужила твою ненависть, но когда я говорила, что люблю тебя, это было правдой. А сейчас ты мне нужен, так нужен… — давно сдерживаемые слёзы покатились по щекам — злость, шок, непонимание, боль, которые Фэр копила неделю, хлынули водопадом.

Она плакала навзрыд, касаясь губами руки Джерри и умоляя его вернуться. Но он был глух — состояние не менялось ни на йоту. Фэр не верила ни в бога, ни в чёрта, ни в загробную жизнь, но сейчас подумала: душа Агустины где-то рядом.

— Агус, — шепнула она в воздух, — может, это глупо, но если ты слышишь, не забирай Джерри с собой. Я знаю, он тебе нравился, но оставь его мне. Я люблю его. Очень.

Дежурный врач и медсёстры не являлись, и Фернанду вырубило прям на стуле. Но утром пришёл доктор Гильермо.

— Вам кто позволил тут сидеть? — воскликнул он, гневно растолкав её. — Ну-ка выметайтесь! Здесь посторонним нечего делать!

— Я… я только хотела увидеть Джерри, — пролепетала Фэр, кое-как разлепив глаза.

— Вы отлично постарались, чтобы довести его до комы, — доктор был настроен агрессивно.

— Но я… я не знала… Он в коме, потому что не принимал лекарства?

— Кома случилась в результате болевого шока. Во время этих приступов пациент может бросаться на стены, кричать и даже умереть. Но у Хермана эта боль носит психосоматический характер. Она имела место раньше, когда болезнь находилась в запущенной стадии. Нынче боль возникает, словно по памяти, когда он не принимает лекарств. Хотя ретиноиды, анаболики и кортикостероиды лишь поддерживают регенерацию и количество тромбоцитов в крови. У Хермана очень плохая свёртываемость.

— Но он поправится?

— Если выйдет из комы, безусловно. Но кома может длиться два дня, а может двадцать лет, — окончив рассказ, доктор Фернанду выгнал.

Возвращаться домой Фэр не хотела, поэтому бродила по улицам, оплакивая Агустину, надеясь на выздоровление Джерри и ругая себя. А к восьми утра явилась в комиссариат — он только просыпался, и в коридорах было тихо и пусто.

В кабинете её обуяла ностальгия. Два года она провела здесь, разгребая тучу дел: серьёзных и дурацких, жутких и глупых, интересных и смешных. Но она упустила что-то важное. Главное в работе полицейской — быть честной перед законом, людьми и собой. А она обманывала себя и миллион раз превышала полномочия, лелея своё тщеславие и губя жизни. Она не справилась с должностью.

Фэр села в кресло. Взяла белый лист бумаги и долго в него пялилась. Затем вывела: «На имя комиссара федеральной полиции Буэнос-Айреса Сантоса Альберто Гальяно заявление. Прошу уволить меня по собственному желанию…».