Вести приходят издалека - Ярославская Татьяна Владимировна

— Каким делом?

— Делом об убийстве Анны Григорьевой.

— Мария Владимировна, никакого дела не будет. Его закрыли, не успев открыть.

— Почему? Ведь человека убили…

— А кто вам сказал, что ее убили? Ваша подруга покончила с собой. Ее нашли в собственной квартире. На столе завещание и записная книжка, открытая на странице с вашим телефоном. Упаковка таблеток «Дигоксина». Там нечего расследовать, — заключила Боброва. — Мне очень жаль…

— Кто ее нашел? — упавшим голосом спросила Маша.

— Соседка. Утром она обнаружила на своем коврике записку с просьбой зайти к Григорьевой. Дверь была не заперта. Ваша подруга все предусмотрела. Вот смотрите.

Следователь достала из сейфа большой конверт, извлекла из него аккуратный большой ежедневник и открыла на заложенной странице.

— Вот здесь ваш телефон, рядом запись «Кладбище» и пять восклицательных знаков. Очевидно, она хотела, чтобы похоронами занимались именно вы. Может, она хотела быть похоронена на каком-то конкретном кладбище, о котором знали именно вы?

Маша подумала и кивнула:

— Пожалуй, да. Теперь только я знаю, где похоронена ее дочка, наверное, Аня хотела бы там же…

— Ну вот, а здесь, на соседней странице — Ставрова Екатерина. И приписка — «година». Я пока не нашла эту Ставрову, если она будет на похоронах, сообщите ей, пожалуйста, что покойная хотела, чтобы через год поминки собрала она. Хотя, как уж сами решите. Родных-то ведь у Григорьевой нет?

— Нет, уже нет, — подтвердила Маша. — Только бывший муж, но он давно в Штатах. Да и не стал бы он этим заниматься. Я все сделаю. В каком она морге?

— Вот адрес, — следователь протянула Маше листок. — Да подождите, вот еще ключи от квартиры, там опечатано, можете вскрывать. Деньги, двадцать две тысячи рублей, изъяты из квартиры, ежедневник и завещание. Давайте паспорт, я все оформлю, вы распишитесь, что получили.

— А почему завещание забирать? Кому его передать?

— Да никому! — рассердилась Боброва. — Вам все завещано, порядок вступления в наследство узнаете у нотариуса.

Маша вышла из здания милиции и не знала, куда ей идти и что теперь делать.

14

Маша Рокотова брела незнакомыми дворами, в полной растерянности разглядывая пробивающуюся на черных газонах настырную травку. Снег давным-давно сошел, а асфальт новеньких дворов казался вымытым и высушенным специально к Первомаю.

Бедная, бедная Аня. Вот она знала, как хоронить близких, всех схоронила: мать, отца, Леночку, Сашкиных родителей. Маша приезжала только готовить поминки. Что же делать? С чего начинать?

Когда Маша не знала, что ей делать, она всегда делала одно и то же: спрашивала у матери. И теперь набрала ее телефон.

— Мама, привет. Слушай, я в Москве…

— Опять в командировке? — вздохнула Алла Ивановна.

— Нет-нет. Мам, Аня Григорьева умерла…

— О, Господи! Как же так, Маша? Как же…

— Мам, я все потом расскажу, но сейчас мне твой совет нужен: мне надо как-то заниматься похоронами, ты же знаешь, мне просто не приходилось никогда. Даже не знаю, за что хвататься.

— Так, где ты остановилась? — мать мгновенно оставила причитания и перешла к делу.

— Не знаю, все так свалилось, я просто не подумала еще.

— А Аня с кем жила?

— Точно! Ни с кем она не жила, квартира теперь пустая, а ключи у меня, в милиции дали. Кстати, я так поняла, что по завещанию Аня все оставила мне. Я сейчас пойду туда. Мам, есть примерно двадцать тысяч, только хватит ли?

— Не хватит. В Ярославле-то не хватит, а уж в Москве — и не думай. Тимку пришлю с деньгами. Лучше всего езжай в морг, он наверняка при больнице, ищи в этой больнице похоронную фирму и заказывай все там.

Алла Ивановна начала перечислять скорбные подробности: гроб, венки, место на кладбище, одежда и обувь… Разъясняла, куда идти за документами, а куда за похоронным пособием.

— Но сначала сходи на работу к Ане. Не исключено, что институт многое возьмет на себя, ни от чего не отказывайся. И поищи там ее подруг, чтоб помогли оповестить всех знакомых и приготовить поминки.

Кивая и переспрашивая, Маша не заметила, как дошла до нужного дома на Дубнинской улице и распрощалась с мамой, уже входя в лифт.

Дверь квартиры Григорьевой, как и сказала следователь, была опечатана. Маше было больно снимать тонкую бумажку, так нарочито ненадежно, но так бесповоротно отрезавшую от действительности ту, совсем недавнюю встречу с подругой.

Квартира была прибрана как-то невероятно тщательно. «Словно в последний раз», — подумала Маша и содрогнулась. Только следы в прихожей, оставленные работниками милиции или санитарами труповозки, забиравшими тело. В спальне Ани кровать была немного смята, а покрывала не было, наверное, в него ее завернули… Даже подушка еще сохранила след Аниного затылка. И голубые тапочки с пушистыми помпонами сиротливо стояли у кровати. И эти тапочки, эти тапочки…

Эти тапочки добили Машу. Слезы потекли по ее щекам, горькие и горячие. Так плачут от отчаянья, от безысходности, когда ничего нельзя поправить и изменить, когда все уже кончено и ни от кого не зависит. Маша Рокотова сидела на полу возле Анькиных беспризорных тапочек и выла в голос, пока слезы не кончились, пока не потемнело в глазах. В комнате стало страшно, и Маша наконец очнулась.

Потемнело не в глазах, а за окнами, и пришлось зажечь свет. Маша умылась в ванной, непроизвольно отметив, что даже флакончики на полках выстроились в невероятном порядке: по росту и цвету, этикеточками вперед. «Это ведь она для меня все оставила, как в юности, когда мы мазались из одной баночки, одной помадой и тушью на брудершафт», — подумала Маша, глубоко вздохнула, похлопала себя по щекам и направилась на кухню греть чайник.

Заварка и сахар нашлись в шкафчике. Холодильник оказался пуст и приоткрыт, чтоб «не задохнулся». Ни одной тарелки или чашки не было в сушилке над мойкой, все аккуратно убрано в шкаф. На крючке — чистое полотенце. Слезы были уже снова готовы политься из глаз, но Маша решительно и громко сказала себе:

— Все, хватит. Дел полно, реветь больше некогда. Марш в магазин, купить пожрать и в аптеку за снотворным.

Перед походом в магазин она позвонила Тимке и Кузе, дала кучу наставлений и распоряжений, совершенно, надо сказать, не нужных привыкшим к ее командировкам ребятам. Но мальчики внимательно выслушали их и клятвенно пообещали все выполнить.

15

Утром Рокотова позвонила самому Стольникову. Раз Аня назвала его первым лицом в институте, с него и надо было начинать. О смерти Анны Стольников узнал от следователя. Оказывается, за день до самоубийства Григорьева «проставлялась». В институте у дам была традиция устраивать чаепитие с тортом и бутылочкой легкого вина по случаю дней рождения или ухода в отпуск. Аня как раз собралась на отдых.

— И представьте, у нее было просто прекрасное настроение! Даже легкомысленное, просто удивительно! — с некоторым раздражением сказал Стольников.

— Да, если учесть ее поступок… — начала было Маша.

— Да уж! Поступок! — взорвался собеседник. — Все же знали, что она собирается увольняться, но я надеялся на ее порядочность! Надеялся, что она передаст мне архивы шефа в полном порядке, а главное — в полном объеме. И что?

— Что?

Маша догадывалась, что его так взбесило.

— Все, что она передала мне, Цацаниди с успехом мог засунуть себе в… в гроб! Мне это не нужно. Все это давно опубликовано и известно. Мне нужно то, что Григорьева украла!

— Вы, Игорь Николаевич, что-то не то говорите. Что она украла и у кого? Если вы забыли, я напомню: Аня умерла. Какая же ей была необходимость что-то красть?

Машу больше удивляло не само возмущение Стольникова, а то, что он все это выплескивает ей, практически первому встречному человеку.

— Я понимаю еще, если б она была медиком, ученым, и рассчитывала сама опубликовать материалы Цацаниди…

Она осеклась, сообразив, что сказала лишнее: откуда бы ей знать, что исчезли именно неопубликованные материалы. Но Стольников ее оговорки не заметил, словно его не удивила ее осведомленность.