Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна

— Верка, сегодня тренировка отменилась, а ты мне обещала отметить твое возвращение. Совместим два приятных события в одно? — мы так и стоим в обнимку: Димка опирается на подоконник, а я прямо перед ним в кольце его рук. Со стороны, конечно, может показаться, что мы парочка, но для нас, для тех, кто в детстве спал на смежных кроватях в детском саду, такое поведение привычно.

— У меня последняя пара, потом свободна.

— Здорово, у меня еще две, но после этой я буду свободен!

Я смеюсь над другом — он собирается прогулять ради нашей встречи, но говорит с серьезным выражением лица, а оно ему как-то по жизни не идет, больше на гримасу похоже.

— Ладно, тогда после этой пары у входа в корпус.

Димка кивает, чмокает снова, но уже в щеку, заводит в аудиторию и еще долго жестикулирует и гримасничает, смеша нас с Ирой. Если смех продлевает жизнь, то мы свою продлили лет на пять точно. Но вдруг передо мной появляется темная фигура — в смысле Радецкий в черных джинсах и таком же угольном джемпере, и как дементор высасывает из меня всю радость. В последнее время я все чаще упускаю его из виду, и он появляется неожиданно. Видимо, чутье мое сбилось, а это опасно.

— Никогда не видел Фирсова таким нелепым! — говорит и делает такое лицо, словно лимона объелся. Он на удивление один, без своих друзей-прилипал.

— Ну было бы странно, если бы он к тебе так же относился.

— Значит, свидание? — будто не слыша моего ответа, изрекает Марк.

— Тебе-то что? Иди куда шел.

— Да я к тебе и шел! — заявляет он неожиданно, чем вызывает у меня легкое, хотя правильнее сказать, абсолютное недоумение! — судя по моему аккаунту на авито, ты разобралась с шуткой?

— Если ты знаешь ответ, зачем задаешь вопрос? — он молчит буравит недовольным взглядом. Неужели так расстроился из-за блокировки страницы? — Марк, тебе чего? — устало спрашиваю я. Если честно, у меня совсем нет настроения с ним препираться, хочется в хорошем расположении пойти с Димкой, а не выжатой, как апельсин в сок.

— Решил узнать планируешь ли ты извиняться? — нагло заявляет он, отчего у меня непроизвольно брови вверх ползут.

— Я? — уточняю на всякий случай, вдруг послышалось? Но Радецкий кивает, ехидно улыбаясь, и сомнения уходят, — а за что?

— За вчерашнее поведение, за «тупого труса».

— Это я должна извиняться? — переспрашиваю еще раз, буквально надеясь, что это очередная неудачная для меня шутка.

— Конечно, Ворона! Или хочешь продолжения наших боевых действий?

— Слушай Марк, твое конституционное право на свободу слова еще не обязывает меня слушать этот бред. Такое впечатление, что ты придумываешь на ходу.

— Подумай еще раз, Ворона, одно извинение, и я все забуду, или, — он делает театральную паузу, — я продолжу в том же духе. Ты же по школе помнишь какая богатая у меня фантазия?

Я слушаю и не верю в реальность происходящего. Тупейшего поведения в исполнении этого человека я прежде не видела — думала мы достигли дна в школьные годы, но вот, снизу постучали. А дальше что делать? Вроде бы извиниться — банальный и самый легкий вариант, но я себя не пересилю, не могу я просить прощения, да еще и впустую, у этого человека, ведь тогда получается, что я вернулась к тому, от чего так старательно убегала три года назад. Снова прогнуться, унизиться? Ради чего? Чтобы он отстал? Так опять же по школе помню, что такого не будет, он обязательно выдумает что-то новое, докопается до чего-то еще, и снова потребует чего-нибудь унизительного, и банальное «извини» самое невинное из того, что может подкинуть ему его больное воображение.

— Зависла? — он вдруг щелкает пальцами прямо перед моими глазами. Смотрит и ухмыляется, но, когда я начинаю говорить эта ухмылка медленно сползает с его лица.

— Я не знаю, чем ты руководствовался, когда решил подойти ко мне, но логику исключаю сразу. Ты решил, что можешь требовать от меня каких-то нелепых извинений, шантажируя своими глупыми шутками? Марк, мы не в школе, хотя такие твои выходки и там не были смешными. Я не стану перед тобой извиняться, потому что ни в чем не виновата, а вот тебе стоит подумать, чтобы завести такие слова в свой лексикон. Что касается твоих угроз: сделаешь что-то подобное еще раз и запомнишь этот раз надолго! — он поражен, это видно по его физиономии. И мне вроде бы уже можно было бы закончить свой монолог, но я зачем-то громко добавляю, — никто не запрещает тебе считать себя царем горы, но прошу знай свою гору.

Интересно к нашим перепалкам когда-нибудь привыкнут? Опять весь поток глазеет, разинув рты, и Радецкого это совсем не радует — вон как желваки напряглись. Я даже отклоняюсь немного, вдруг он на меня кинется? Но вот он меняется в лице, выдавливает из себя улыбку, облокачивается локтями на стол и наклоняется настолько близко насколько ему позволяет его рост.

— У тебя слишком длинный язык. Пора его укоротить, и поверь, я смогу это сделать. Смотри как бы тебе не пришлось пожалеть.

— Зачем вообще я с тобой связываюсь? Расскажу лучше Диме о том, что ты меня достаешь…

— Ну так расскажи. Мы проведем серьезную беседу и разойдемся с миром, а тебе это только проблем прибавит.

— Ты еще скажи: «ходи и оборачивайся»!

— Я же не авторитет из девяностых. Но, поверь, у меня есть несколько интересных мыслей на твой счет.

— Марк, ты сам ко мне подошел, сам начал конфликт, сам его закончил и сам решил, что меня нужно проучить. Поздравляю — ты стал самостоятельным! Может закончим наш диалог на этом?

— И не надейся, Ворона, для тебя все только начинается.

Радецкий, как герой какого-нибудь фильма сверкает ледяными глазами и неспешно уходит. Черт, ну кто меня за язык тянет? Что еще придет ему в голову? При воспоминании о его изощренности в школьные годы у меня пробегает холодок по спине, повторения я бы точно не хотела. Хотя после его пакости с объявлением я начинаю сомневаться в его фантазии. Если он придумает что-то похожее — не страшно.

— Ты его специально провоцируешь? — шепчет мне Ирка.

— Само получается. Вижу его, и не могу сдержаться.

А еще Марка отчего-то задело мое общение с Димкой. Наверное, чувствует, что за меня есть кому постоять, вот и бесится из-за этого. А Димка ведь просил меня говорить, если Марк будет доставать, может сказать?

Дима, как и обещал, ждет меня на улице у входа в корпус. Мы с Ирой прощаемся, договариваемся созвониться вечером.

— Ну, что, Верка, идем? — Дима по-свойски закидывает руку мне на плечо.

— Куда пойдем?

— Давай в Монпас? — он имеет в виду кафе Монпансье — тихое заведение недалеко от института с хорошей, почти домашней кухней. Оно пользуется спросом у студентов и старшеклассников из-за демократичных цен. Я соглашаюсь, и мы идем через парк на параллельную улицу. На одной из лавочек замечаю парочку — Радецкий с той блондинкой, которую я видела в первый день, у меня на него глаз наточен, я его лицо разглядела с двадцати метров даже за белобрысой головой инста-модели. Девчонка сидит у него на коленях, перекинув ногу на ногу и активно жестикулирует, а Радецкий ей улыбается. Надо же, я никогда не видела его искреннюю улыбку, а ей вот повезло.

По мере того, как мы к ним приближаемся, начинает все четче проявляться ощущение, что меня ведут на экзекуцию. Я, ища поддержки, протягиваю руку и обнимаю Димку за пояс, а тот и не тушуется, хотя, возможно, и не подозревает ради чего я это сделала, и повторяет мой маневр. Мы могли бы пройти мимо, могли бы сделать вид, что не заметили друг друга, но нет, парни — всегда остаются парнями и им непременно нужно обменяться рукопожатием.

Димка протягивает ладонь первый, а Радецкий, я уверена, медлит секунду, будто раздумывает о чем-то, еще так косится на его ладонь, но все же отцепляется от девицы и жмет протянутую руку.

— Привет, Дима, — Боже мой, мои уши едва в трубочку не свернулись от сладости ее голоска.

— Диана, как дела? — Димка ей улыбается, она растягивает свои утиные губки в ответ. Марк по-хозяйски держит ее за талию, и именно от этого, наверное, эта Диана так лыбится.