Это, конечно, до сегодняшнего дня было трогательно и мило, но теперь я вижу в решении Богдана быть со мной, как с женой, не его любовь, а желание насолить отцу-самодуру, который планировал его женить после учебы за границей, но... на ком?
— Но и не на Кристине он бы тебя женил, — клокочу я, в злобе вглядываясь в лицо самодовольного мерзавца-мужа. — На ком?
Я не могу рационально оправдать это желание выяснить, кого мой свекр готовил в жены Богдану.
Наверное, пора признаться, что неодобрение свекра меня, восемнадцатилетнюю девчонку, сильно ранило и обидело. Поэтому мне, пусть и больно, но любопытно узнать, на ком хотели женить Богдана.
Я, как и любая другая, хотела бы, чтобы меня приняли в семью мужа с радостью, теплом и любовью, но моей беременности никто не был рад.
Кроме Богдана, и то я сейчас сомневаюсь в его искренности.
Может, он и в восемнадцать лет был продуманным говнюком, который хотел уйти из-под власти отца, а меня он просто использовал.
Хотя... кто же так целует нелюбимую невесту? Кто так шепчет на ухо, что мы справимся и что не надо плакать, ведь мы есть друг у друга.
Не сходится. Ничего не сходится, и я ничего не понимаю.
— Разве сейчас это имеет значение? — спрашивает Богдан, с легким пренебрежением вскинув бровь.
— Тогда зачем ты мне об этом сказал? Что бы что? — повышаю я голос. — Чтобы унизить меня?!
В следующее мгновение он сгребает меня в охапку и крепко прижимает к себе.
Уткнувшись в его грудь лицом, я от его терпкого и густого парфюма теряю связь с реальностью на несколько секунд.
А еще меня обдает жаром женской растерянности от его внезапных удушающих объятий, в которых я чувствую свою слабость и уязвимость перед ним.
Что это?
Прилив чувства внезапной вины перед беременной женой?
Замираю, когда он прижимается горячей щекой к моей макушке и задерживаю дыхание.
— Вот и ты будешь меня также обнимать спустя двадцать и тридцать лет, — слышу голос Светы. --
И сорок лет.
Ясно.
Это очередная игра на публику. Мне становится так горько, что аж сердцебиение затихает от отчаяния.
Какая же я дура. Я опять приняла порыв Богдана обнять меня за чистую монету, а на деле он вновь продолжает лицедействовать перед дочерью и будущим зятем.
— Пока, пап! — кричит Света. — Пока, мам! Мы, может, вечером на ужин заскочим?
— Мы будем только рады! — отвечает Богдан, продолжая крепко стискивать меня в объятиях, в которых мне мучительно больно. С меня будто содрали кожу живьем.
— Тогда с вас десерт.
— Принято! — доносит ветер голос Андрея. — И я помню, Любовь Константиновна любит малиновый чизкейк!
Я, конечно, могу сейчас оттолкнуть Богдана с криками, что он козел и урод. Могу устроить некрасивую сцену с истерикой, которая, возможно, закончиться преждевременными родами и лужей крови на брусчатке, но по факту... что это изменит?
Я окрашу жизнь моих детей в безрадостные тона трагедии, ненависти, криков и отчаяния, но по итогу я как была дурой, так и останусь. И к тому же после моей истерики мне точно прилетит от
Богдана и даже от его отца, который никогда не был на моей стороне.
Поэтому я мягко отстраняюсь от обманщика-мужа и поднимаю ладонь, чтобы попрощаться с дочкой, которая с улыбкой до ушей машет мне, а после прижимает к Андрею.
— У меня вопрос, Богдан, — поправляю волосы дрожащими пальцами, — если Андрюша поступит с нашей дочерью так, как ты поступил со мной, — поднимаю на ‘него обреченный взгляд, — то ты... — хмыкаю, — был бы рад?
Глава 21. Пора взрослеть
— Нет, я бы не был рад, — отвечает Богдан и с явным агрессивным раздражением приобнимает меня к машине. — Ты задаешь глупые вопросы, Любаш. Если ты не заметила, то я и сейчас не особо счастливый и радостный.
Последние слова уходят в хрипловатый рык злости.
— Ах, глупые вопросы я задаю...
Я все же Богдана отталкиваю.
Андрей и Света скрылись за углом цветочного и нас уже не видят, поэтому терпетьблизость
Богдана я не хочу.
— Не трогай меня! — рявкаю я полушепотом. — Что ты ко мне лезешь?! Мне противно от тебя!
Меня опять начинает трясти, а Богдан прищуривается как хищник в засаде:
— В твоих интересах, Любаш, успокоиться. Дыши, милая. И если ты забыла, то я тебе напомню, мое солнышко, ты на поздних сроках.
'Опешив в очередной раз от его наглости, я возмущенно моргаю и шепчу:
— Ты специально...
— Что именно?
— Ты все подстроил, чтобы я опять забеременела? Да?
Цыкает и со вздохом немного приподнимает брови, чтобы выразить мне свою мужскую снисходительность, которая подтверждает мои догадки.
— Возможно.
— Возможно?! — Охаю я и мне становится липко между лопаток, куда сегодня с утра целовал
Богдан.
— Я всегда хотел троих детей, Люба. Для тебя это новость? Мы это с тобой обсуждали, разве нет?
У меня голова кружится и тошнота усиливается. Кажется, обед просится на пиджак и белую рубашку Богдана.
— У тебя как раз и три ребенка было... — цежу я сквозь зубы, — или мне напомнить о Доминике...
М? Имя-то какое вы ей выбрали... — смеюсь, — у тебя со мной как-то все попроще, а с Кристиной вы такие выдумщики, куда деваться.
— От тебя хотел троих детей, — голос Богдана вновь становится стальным, а глаза холодными и отстраненными.
Он подходит ко мне, решительно берет меня под локоть и доводить до машины. Он и сам сейчас будто весь из стали. Ни крупинки мягкости или нежности:
— Тебе надо выпить таблетку.
— Оставь меня в покое...
— Я подумаю над этим, но после твоих родов, — цедит он сквозь зубы и сжимает мой локоть крепче, до боли, — и после свадьбы нашей дочери.
— Зачем тебе от меня трое детей... — сдавленно спрашиваю я и предпринимаю попытку выдернуть руку из его жестокого захвата. — ты меня использовал...
— Если ты продолжишь разговор в том же духе, что я тебя использовал, что я тебя подставил с беременностью, — он мягко, но уверенно разворачивает меня к себе и с угрозой заглядывает в глаза, — что я подстроил все и что лучше бы ты сделала аборт, то я сделаю неутешительный вывод, что ты не любишь нашего третьего малыша, а мать, которая не любит ребенка...
— Прекрати немедленно...
— Ты прекрати, — сейчас его зрачки не расширены и говорят мне о том, что мой муж разъярен.
Я должна быть осторожной. Я не смогу взять его истериками, слезами и обидой, которая провоцирует в нем ответную агрессию.
Через несколько секунд напряженного молчания Богдан помогает мне сесть в машину, но затем не торопиться захлопнуть дверь и оставить меня. Он достает из кармана пиджака блистер с таблетками.
— Какой же ты бессовестный.
— Ты меня таким и полюбила, — поднимает взгляд.
Я выхватываю блистер из его пальцев, выдавливаю на ладонь таблетку и закидываю ее в рот.
Он прав, истерики мне не помогут, и на мне слишком большая ответственность за новую жизнь.
— Я все-таки предупрежу отца, чтобы он был с тобой помягче, — говорит Богдан, внимательно наблюдая за мной.
Поворачиваю к нему лицо, и он улыбается:
— Лишь попрошу просто не быть резким. В подробности вдаваться не буду, Любаш, а то будет все выглядеть так, будто я ябедничаю.
— Я справлюсь с твоим отцом, — зло рассасываю травяную таблетку, и рот наполняется горечью.
— Думаешь? — его взгляд опять меняется.
Опять он темнеет мужской заинтересованностью.
— Да, — сглатываю горькую слюну. — Пора взрослеть.
— Хорошее решение, — подается в мою сторону, придерживая дверцу рукой. —Сорок лет уже, как никак. Важный рубеж жизни.
Глава 22. Мне не нравилась твоя семья
— Я сегодня познакомилась с внебрачной дочерью Богдана, — смотрю на сухую узловатую ветку, что торчит из высокой белой вазы, стоящей на полу. Перевожу взгляд моего свекра Алексея
