Двенадцатый рыцарь (ЛП) - Фоллмут Алексен Фарол

— Где же твоя улыбка, Виола?

Я показываю зубы в неискренней ухмылке, и он смеется:

— На днях кому-то придется тебя укротить, — заявляет он.

Хотя он произносит это с игривой интонацией, я напрягаюсь. В его словах сквозит зловещий подтекст, особенно если задуматься, что они могут означать на самом деле.

— Укротить меня?

Двое членов гильдии неподалеку от него хихикают, напоминая, что я здесь одна и в явном меньшинстве. В этот момент я осознаю, что рядом нет никого, кому бы я могла доверять, и быстро отворачиваюсь, собираясь уйти.

— Эй, куда это ты? — Джордж протягивает руку и легко касается моего плеча. Я вздрагиваю. — Боишься своих чувств, Виола? — поддразнивает он.

— Отпусти меня, — я резко выдергиваю руку и отталкиваю его. Возможно, даже слишком сильно. Он пожимает плечами и снова смеется, обмениваясь взглядами с остальными, как будто это я веду себя неадекватно.

— Ты же знаешь, что мы просто играем, девчонка, — теперь Джордж говорит с шотландским акцентом, который у него хорошо получается, и, надо сказать, большинство актеров это просто обожают. Слово «игривый» действительно ему подходит, и, похоже, другим его шутки кажутся безобидными.

К примеру, Антонии, показавшейся из-за угла. Хотя я должна была почувствовать облегчение, на самом деле мне становится только хуже, когда вижу, как она улыбается Джорджу.

— О, привет, Джордж, — говорит Антония, и он кланяется ей.

— Миледи, — с ухмылкой произносит он.

— Милорд, — Антония улыбается той самой улыбкой, которой обычно выманивает лишнюю порцию соуса у курьера из тайского кафе. Затем она переводит взгляд на меня: — Все нормально?

Я открываю рот, чтобы ответить, но Джордж перебивает:

— Леди ранила меня, как всегда, — подмигивает он. — Но мы же друзья, верно?

Они с Антонией смеются, а я наблюдаю за этим, будто в замедленной съемке. Не могу точно объяснить, что творится внутри, но ощущение такое, словно что-то внутри меня что-то холодеет, разрастается, а после рвется на части.

Во мне снова поднимается гнев, острый и едкий.

— Мы не друзья, — говорю я ему. — И если не хочешь, чтобы я подала на тебя жалобу, оставь меня в покое.

— Ого, Ви, — говорит Антония, нахмурившись, словно я специально испортила ей веселье. — Что-то случилось или…?

— Ничего, — его улыбка застывает на месте. — Понял, Ви. Моя вина. Никогда не знаешь, кто способен оценить шутку.

Тревога в моей груди пускает корни, расцветает и тут же начинает гнить. Я резко отворачиваюсь, сославшись на необходимость принести что-то для Баша.

— Извини ее, — тихо говорит Антония, когда я отхожу. — Она просто такая.

Я уже почти скрываюсь из виду, но вдруг останавливаюсь, как будто меня ударили под дых.

— Не беда, — отвечает Джордж. — Виола славится своей… несдержанностью.

— Да уж, можно и так сказать, — Антония смеется, и у меня скручивает живот.

— Ей повезло, что у нее есть такая подруга, как ты, — добавляет Джордж.

— Ой, перестань, — Мне не нужно смотреть, чтобы понять, что Антония снова улыбается своей фирменной улыбкой. — Как вам ярмарка?

Они продолжают болтать, а я спешу прочь, ощущая, как боль постепенно превращается в тошноту.

Она извинилась за меня?

Я просто «такая»?

Конец лета на RenFair должен был стать чем-то веселым. Парад! Мы поднимаем тосты с индейкой за наш успех! Мы притворяемся, что сражаемся друг с другом на мечах! Мы фотографируемся вместе и обещаем быть на связи, хотя через неделю все сведется к мемам в группе на Facebook, которые выкладывает взрослый мужик по имени Кевин.

Но вместо радости к концу дня я ощущаю лишь пустоту и тошноту, словно кто-то воткнул мне нож в спину. Однако если я попробую объяснить это вслух, это прозвучит совсем не так. Как и в случае с Мэттом Дасом и остальными членами нашей группы ConQuest: я всегда кажусь той, кто портит всем настроение, а Антония — той, кто умеет быть милой. Умеет нравиться людям.

Вот только… почему? Почему она так поступает? Ей ведь тоже приходится слышать от парней те же неуместные шутки, что и мне, и читать те же мерзкие комментарии в интернете. Мы с ней находимся в одних и тех же условиях, так почему она не понимает, что ненормально, когда люди ведут себя так, будто я нечто, что они имеют право контролировать? Улыбнись, Ви, тебя нужно укротить…

— Ты в порядке? — спрашивает Баш, когда мы садимся обратно в мою машину.

— Да. — Я сглатываю и сажусь за руль. Антония ведет себя так, словно все в порядке. Она вынимает мой телефон из зарядки и подключает свой, что в обычный день меня бы не задело, но сейчас это как соль на рану.

— Круто, конечно, продолжай, — саркастично бормочу я.

— Что?

— Ничего.

Когда мы наконец доезжаем до дома, Баш сразу выпрыгивает, потому что его социальный календарь, как и всегда, требует, чтобы он был где-то через десять минут или и того меньше.

— Ты сможешь меня отвезти, правда? — выкрикивает он на ходу.

— Не задерживайся, — кричу я ему вслед. Мне нужно срочно избавиться от этих шароваров.

— А после ты отвезешь меня домой? — спрашивает Антония с заднего сиденья. — Не хочу идти пешком.

О, прекрасно.

— Рада быть твоим водителем, — бормочу я.

Она ловит мой взгляд в зеркале заднего вида.

— Ладно, а это сейчас что было?

— Что?

— Мой дом, вообще-то, в двух кварталов отсюда, Ви. Если это так трудно, я пройдусь.

— То есть, если я предложу тебе пройтись, я буду стервой, да? — спрашиваю я, чувствуя, как по коже расползается раздражение. — Даже после долгого дня, когда я просто хочу вернуться домой и переодеться?

— Эм, ты не единственная, у кого был длинный день, — она хмурится.

— О, конечно, как я могла забыть. — Я чувствую, как злость выходит из-под контроля. — Ты ведь целый день была занята важным делом — успокаивала тех, кого я якобы терроризировала.

— Ух ты, — она выпрямляется и открывает дверь машины, покачивая головой. — Похоже, у тебя и правда сегодня дурное настроение.

— Интересно, с чего бы это, — бормочу я себе под нос.

Она делает шаг, как будто собирается уйти, но затем передумывает и останавливается возле моего окна.

— Я тебе не враг, Ви.

«Но ты мне и не союзник», — с горечью думаю я. Злость снова вспыхивает внутри, а затем оседает, превращаясь во что-то еще более тяжелое.

— Я просто устала, — говорю я ей. — Раздражена. На нервах.

— Может, стоит попробовать быть немного добрее? — предлагает она игривым тоном, но все, что я слышу, — это пассивно-агрессивное напоминание о том, что она сожалеет. Она будто бы извиняется, но, конечно же, не передо мной. Она извиняется за меня. Извиняется за то, что я такой ужасный человек. За то, что не может меня изменить. За то, что она вообще со мной дружит. — Может, часть твоего стресса исчезла бы, — добавляет она, — если бы ты просто позволила людям быть собой, не угрожая на них пожаловаться.

Я открываю рот, чтобы возразить, что это была не угроза, но понимаю: даже если я и подам жалобу на Джорджа, ничего не изменится. Он ничего «такого» не сделал — вот и вся суть. Как он это называл? Шутка, да? А настоящая шутка в том, что стоять слишком близко или игнорировать слово «нет» — это даже не преступление. Это просто… «парни — есть парни». Не уверена, что смогла бы объяснить это лучше, чем просто сказав: «он доставляет мне дискомфорт».

Но мне казалось, что хотя бы моей лучшей подруге не нужно ничего объяснять.

— Увидимся завтра? — говорит она с улыбкой.

Прежде чем я успеваю ответить, из дома вылетает Баш, крича так, будто я его личный водитель.

— Поехали! — командует он, слегка подтолкнув меня.

— Извини, Антония, мне надо…

— Ничего страшного. До встречи! — кричит она нам обоим.

Я выезжаю с подъездной дорожки, и она машет нам вслед. Видимо, все в порядке.

(Ведь все в порядке, да?)

Джек

— Итак, колено, — говорит доктор Барнс. — Повреждение очень серьезное: разрыв передней и задней крестообразной связок, мениска — полный набор. Я сделал все, что мог, но потребуется время, прежде чем мы сможем начать реабилитацию.