Глава 15. Она
Полиция приезжает быстро.
Как всегда, когда это совершенно не нужно.
Я едва успела добрести обратно до дома, как ко мне уже стучатся в дверь, а за это время я не смогла привести Романа в чувство.
Крови становится все больше, меня трясет.
Роман лежит неподвижно, его кровь густыми потеками растекается по полу. Стеклянный столик, который еще вчера украшала гостиную, разбит вдребезги, его осколки впиваются мне в ступни.
Повсюду так много крови, будто здесь, действительно, кого-то зарезали. В голове пустота, словно все это происходит не со мной.
Отчаянно пытаюсь привести Рому в чувство.
— Очнись, слышишь? Очнись!
В дверь стучат.
— Полиция! Откройте.
Я вздрагиваю. Краем сознания понимаю, насколько плохо все выглядит, и пытаюсь придумать варианты, как объясниться, но ничего путного в голову не приходит.
— Полиция! Мы заходим!
Грохот от удара сапог по двери оглушает.
— Всем оставаться на местах! — кричит кто-то грубо.
Топот ног врывается в гостиную, разрывая кокон тишины.
— Твою мать! — выматерился один из полицейских. — Походу, тут мокруха. Кровищи, жесть!
Черные фигуры застывают, а потом движутся в мою сторону.
— Это ты его? — в голосе мужчины, возрастом повзрослее, ни капли интереса, только злость и презрение.
А вот напарник, похоже в шоке, и даже позеленел.
— Игорь, твою мать! Ты только не блевани снова! — шипит его мужчина постарше. — Тут буйную бабу вязать надо. Выйди, скорую вызови еще… На всякий случай, — морщится. — Хотя, думаю, скорее понадобятся криминалисты и труповозка.
Младшего сотрудника как ветром сдувает. Мужчина смотрит на меня в упор.
— Без фокусов. Дернешься, я тебя приложу, — показывает мне дубинку.
Хочется крикнуть, объясниться, все отрицать, но из горла вырывается лишь надломленный всхлип.
— Я... Я... Нет! Это не я! Он... он сам... я не знаю!
— Слушай сюда, слезы не помогут. Мы не купимся на это шоу. Ты думаешь, мы такие идиоты?
Полицейский смотрит так, будто меня уже осудили и приговорили.
— Он меня толкнул, — оправдываюсь.
Понимаю, как это звучит со стороны, ведь Роман лежит в луже крови, а на мне — ни царапины.
— Поругались? Из-за чего?
— Нет, вы не понимаете! Все не так…
— А как?
— Он… У него появилась другая, и это…
— Ну, так выгнала бы, нахрена убивать! Во бабы пошли, а! — присвистывает. — Раньше кулака боялись, а сейчас… что? Равноправие, мать его! Тьфу… Бабы в край охамели. Как дело касается полномочий, так у них равноправие, а как нужно вложиться или поработать, так у нее лапки, и она — слабый пол, видите ли! Тьфу!
Он кривится от отвращения.
— Боже, все не так! Совсем не так, клянусь! Я не убивала его! — мой голос дрожит, я уже почти кричу.
— Разберемся. В отделении разберемся. Повернись спиной.
— З-з-зачем?
Меня колотит.
— Браслеты надеть! И давай без фокусов, — угрожает.
Голос полицейского звучит бескомпромиссно, а взгляды такие тяжелые и суровые, что я подчиняюсь.
Руки сковывает холод металла, перед глазами размытый силуэт Романа — неподвижный, беспомощный.
Я просто позволяю себе сковать руки и смотрю на мужа, смотрю и смотрю, в надежде, что он сейчас очнется.
Но время утекает по капле, а Рома все так же лежит без движения.
Что происходит вокруг, откуда берется так много людей, понятые? Еще кто-то…
Не понимаю.
Образы стираются, остается только одна мысль: Роман мертв. И это моя вина.
Все они так думают. А я... как я могла допустить это?
Треск полицейской рации, их разговоры становится фоном, белым шумом.
Меня уводят, двери захлопываются.
Я жмусь к холодному сиденью, чувствуя, как что-то внутри ломается окончательно. Все, чем я жила, рушится прямо сейчас.
Я тону в отчаянии, захлебываясь.
Хочется кричать от ужаса, но у меня нет сил на крик…
В последний момент я вдруг замечаю через окошко оживление.
Полицейский выглядывает, спросив у товарищей.
— Что там?
— Жмурик отменяется. Пульс есть. Скорая уже в пути.
Выдыхаю с облегчением, согнувшись пополам. Меня едва не вырвало от волнения.
***
Процедура оформления долгая, нудная, каверзные вопросы по кругу, одно и то же.
Все, чего я хочу, это прилечь и опереться спиной на что-то.
Из меня будто вынули все опоры.
Потом меня сажают в изолятор.
Я без сил, на нуле.
Даже не обращаю внимания, кто находится рядом. Кажется, проститутка какая-то. Сужу по короткой юбке и колготкам в сеточку.
— Такой кипиш! Ты че, убила, кого-то? — интересуется.
— Мужа. Не убила, но… все думают иначе.
— Это как?
— Мы ссорились, — вздыхаю. — Он толкнул меня, я могла упасть, но потом он дернул меня на себя и рухнул сам.
— То есть, ты не замочила кобеля? Жаль! — вздыхает.
— Почему кобеля? Что ты знаешь?
— Сестренка, все они — кобели. Уж я-то знаю, — хохочет хрипло. — И чем правильнее на вид мужчинка, тем грязнее у него фантазии, я тебе говорю! Все они блядуны, кобели позорные. Сама бы кого-нибудь убила, но… иначе зарабатывать не умею, клиентура, мать его!
— Да, ты права. Кобель, — зачем-то говорю я, хоть глотку дерет. — Спит с подругой дочери. Ей девятнадцать. Подруге… наверное, столько же.
— А ему?
— Сорок пять.
— Самый пик, — хмыкает. — У мужиков в это время фляга свистит!
— Что-что?
Я ее сленг не совсем понимаю, потому что думаю и говорю иначе.
— Крыша, говорю, едет. Всякое бывает. Ну ты давай, держись, что ли… Может быть, повезет, выживет твой кобель и еще бегать за тобой будет, ножки целовать.
Мда, ну и поддержка.
— За что? Ты меня видишь, ага? Я вся в крови. Он вообще в луже крови. Все думают, что я виновата! Что я его убила. Да и он… Такая ссора. Нет, ты что, какие ножки целовать? — смеюсь, слезы снова текут.
А ведь это было.
Было, да, раньше он мне ножки целовал и каждый пальчик на ноге ьыл зацелованным.
— Это в прошлом, — говорю я. — Ничего не осталось. У него там… Котенок нарисовался. Внезапная и страстная, тьфу.
Проститука хрипло смеется.
— И че? Таких кисуль у мужиков, знаешь, сколько бывает?
— Котенок, а не кисуля.
— Один хер, — отмахивается. — Шмара для слива! Кисуля, рыбка, солнышко, малышка, моя девочка. О, это вообще универсальное, всем подходит! Знаешь, терпеть не могу шалав, они мой хлеб отбирают. У нас все четко: заплатил, получил секс, разбежались. Вот пришел бы твой Ромео ко мне, я бы отработала, но в семью лезть не стала. Нафиг оно мне надо? Я свой хлеб честно зарабатываю!
Ее слова проникнуты цинизмом, и зачем я это слушаю?
А что мне еще делать? Я под стражей, за решеткой.
Как преступница!
— Сколько вы в браке? — не унимается.
— Двадцать один год, скоро двадцать два было бы.
— Брак первый?
— Да.
— О, я тебя умоляю! Точно прибежит! Сколько бы ни было у шлюханов кисуль и заек сладких, а тянет всегда домой. К своей родной ведьме! Я тебе говорю, — хлопает себя по груди ладонью. — Он еще бегать за тобой будет. Мой кобель-папаша так всегда делал. Нагуляется, прибежит к матери, руки-ноги целует, букеты, подарки, золото… Помирятся, потом снова его на сторону тянет. Она его поймает и в драку. Один раз голову ему пробила утюгом так, что он целый день не мог очухаться в реанимации. И что ты думаешь? Выжил, приполз на коленях, с букетом в зубах. Люблю-не могу! Вечные драки, ссоры, лямур! — вздыхает. — Романтика.
— В гробу я видела такую романтику, нет. Спасибо, мне такого не надо…
Закрываю глаза, меня тянет поспать, несмотря на ужас этого места.
В голове только одна мысль: лишь бы Рома выжил.
С остальным разберемся.
Не хочу быть убийцей, не хочу!
Лишь бы Рома выжил, повторяю как мантру.
