– О другом давай.
– О чем?
Вскидывается.
– Обо мне, – отвечаю.
– А что о тебе говорить? – хмыкает.
Достаю пачку сигарет. Щелкаю зажигалкой. Закуриваю. Тянусь в сторону, подхватываю один из стаканов. Сбиваю туда пепел.
Она наблюдает за мной.
– Давай, – бросаю. – Слушаю тебя.
– А что я должна сказать?
Хмурится.
– Ну расскажи.
Вопросительно выгибает бровь.
– Ну расскажи, какой я хуевый, – развожу руками.
Зависает. Щурит глаза. Едва заметно. А потом ее красивые губы дергаются. Совсем слегка.
– Подожди, – говорит она, палец поднимает. – Сейчас.
Наливает водку. Разбавляет соком. Делает первый глоток, второй. Кривится и отставляет стакан. Больше не может.
Нихуя пить не умеет. Но упертая, блять. Набирается дальше.
Не мешаю. Пускай.
Она расслабляется.
А я приглядываю.
Катя опять поднимает палец.
Пьяная. Пиздец.
Блядь. А я пьяный от нее. От запаха, который даже сигареты не забивают. От глаз ее ярких. Кошачьих. От губ. От шеи. От каждого блядского движения.
Коротит. Охуеть.
– Ты зачем пришел? – бросает она. – Тебе мало того, что ты мне уже принес? Столько боли. Несчастий. Что тебе еще надо?
Качает головой. Нервно. Пучок на затылке распадается. Пряди рассыпаются по плечам. А запускает ладонь в волосы, проходится по затылку, растрепывая еще сильнее. Прикрывает глаза. Прикладывает:
– Лживый мерзавец.
– Почему лживый?
Кривится. Обнимает себя руками, натягивая чуть съехавшее вниз платье обратно на плечи. Закусывает губу.
Молчит.
А потом распахивает глаза. Взглядом обжигает.
– Лживый, да, – заявляет твердо. – Ты мне слово давал. Завязать. Закончить все свои грязные дела. И что? Завязал? Закончил?
– Катя, ты…
– Ни черта ты не завязал! – обрывает. – Только сильнее увяз.
– Ту бойню не я устроил.
– Ты был там.
– Подстава, – бросаю. – Меня накачали каким-то дерьмом. Очнулся в одной из комнат клуба. Когда туда спецназ вломился.
– Молчи!
Руку поднимает.
– Просто молчи, – повторяет она. – Ты врал мне. Каждый день. А я как идиотка верила. Мечтала. Строила планы.
– Я тебе не врал.
– Да неужели?
– Да.
– Значит, ты в тот день на “дело” не собирался? – губы кривит, вся вздергивается и дальше буквально выплевывает: – Ограбление не готовил со своими людьми?
– Это тебе Лебедев напиздел?
– Отвечай.
– Катя…
– Да или нет? – спрашивает резко и глазами давит. – Говори.
– Я должен был вернуть свое, – чеканю. – Все было четко. По плану. Это даже не ограбление, а…
– Хватит, – отрезает она. – Не юли.
– Там подстава была.
Качает головой, откидывается назад.
– Так ничего и не понял, – выдает глухо. – Врал, что с криминалом закончил, а сам новый план разрабатывал. Последний. И даже повод нашел. Красивый, наверное. Только ты же мне обещал. Забыл? Когда мне предложение делал. В глаза смотрел, держал за руку и… врал.
Блядь.
Молчу.
Бить это нечем.
– Все бы гладко прошло, – продолжает она. – Ну так ты думал. Так планировал. И я бы ничего не узнала. А значит, ничего и не было. Да?
Сука.
И опять не перекрыть.
– А дальше было бы новое дело. Еще и еще. Ты бы не остановился. Такие, как ты не умеют останавливаться. У тебя же совсем берегов нет. И не было никогда.
Глаза у нее как фонари.
Нет, блять. Гребаные пули.
– Ты же после первого срока в офис ворвался. С оружием. Тоже свое возвращал. Справедливость восстанавливал, – припечатывает и с горечью выпаливает: – Ну просто герой. Освободился. Сразу на дело.
Берет стакан. И еще не пригубив, морщится. Делает пару глотков. Отставляет. Смотрит мимо меня.
– Дура я была, – усмехается. – Идиотка. Верила, что ты поменяешься. Бросишь все это дерьмо. А ты…
Дергается. Взглядом полосует.
– Да какая разница, – отмахивается.
Сильнее на стул откидывается. Голову запрокидывает. Будто потолок изучает.
А я вижу.
Как ее ресницы дрожат. Как пальцы судорогой сводит.
– Не понимаю, – бормочет. – Правда. Зачем ты вернулся? После всего. Скажи, как у тебя совести хватает? Нормально тебе это все? А?
Резко поворачивается. Снова прямо смотрит.
– Думаешь, ты такое великое счастье? – ее подбородок болезненно дергается. – Ты порадовать меня решил?
Молчу.
– Ты сделал достаточно, – тихо говорит она. – Правда. Мне хватит. До конца дней хватит.
– Я тебя любил.
Замирает. На пару секунд. А потом отворачивается, ладонями по плечам ведет, рефлекторно платье подтягивая.
– Любил, – повторяет глухо, содрогается. – Так мне твоя любовь аукнулась, что мало не было.
Голос ее режет. По живому. Тихий, надтреснутый.
Но блядь, дело уже даже не в голосе. А в том, чем он пронизан насквозь. И жесты ее, и глаза. И все, сука. Пиздец.
Тут меня и срывает.
Сигарету в кулаке давлю. Отбрасываю. Встаю, отталкивая стул. Шагаю к ней. Вниз. Опускаюсь. Бедра ее обнимаю. Ноги сжимаю.
Не отталкивает. Но смотрит так, что тяжело не отпустить.
– Скажи, – говорю. – Все сделаю.
– Все? – точно эхом.
– Говори.
Крепче сжимаю.
Взгляд ее держу.
– Что мне сделать, Катя? – спрашиваю прямо.
Зеленые глаза как в тумане. Губы приоткрыты. Дыхание сбитое напрочь. Чуть ведет головой. Волосы падают вперед, обдавая ее ароматом.
– Пожалей меня, а? – роняет она.
Прикрывает глаза. На миг.
А потом точно насквозь прошивает.
– Пожалей меня. Уйди, а? И больше не появляйся.
Выстрел.
В лоб.
Но мне уже похуй.
Когда она такая.
Я сам будто мертвый.
И блядь, это ебануться просто, но живой я тоже только рядом с ней. Даже такой. Отстраненной. Чужой. Но… моей. Родной. До кончиков пальцев. Ресниц. До каждой гребаной клетки.
Так что некуда мне идти, Катя. Некуда.
– Нет, – говорю.
Она молчит.
А потом вдруг смеется. Тихо. Нервно. Обреченно. Губы покусывает.
– Лживый, – бросает. – Видишь, какой ты.
– Такой, да.
– Обещал…
– Этого – не обещал.
– Ну вот, – вздыхает.
Ногами двигает.
– Пусти, – выдает хмуро.
Хер.
– Ты слышал? – бровь приподнимает.
Нихуя.
– Ясно.
Перегибается через стол, пачку моих сигарет с другого края подхватывает. Вытягивает одну. Щелкает зажигалкой.
– Ты какого хера делаешь?
Затягивается. И закашливается. Горло прочищает. И снова подносит сигарету к губам.
Дым в потолок выдыхает.
– Блядь, Катя, – рявкаю. – Ты же курево не выносишь.
– И что? – глазами сверкает. – Тебя тоже не выношу, но ты до сих пор здесь. И плевать на мои слова хотел.
– Дай сюда.
Отпускаю Катю, только чтобы сигарету отобрать.
А она не дается, на ноги вскакивает. Пьяно ухмыляется. Уворачивается. Еще и пытается сделать затяжку. Сучка.
– Верни! – выпаливает, когда все же отбираю. – Буду курить!
– Будешь?
– Да!
Ну хорошо, блять. Сейчас ты у меня накуришься. По полной.
Прикладываюсь губами к сигарете там же, где прикладывалась она. Затягиваюсь. До предела. А потом тушу сигарету в кулаке. И в рот Кати вбиваюсь.
Дым выдыхаю. За скулы ее держу. Не разрешаю отодвинуться.
Дергается. Закашливается. Царапает меня.
Так и будешь курить. Поняла?
Вырывается. По роже мне заезжает. Хорошо так прикладывает. До звона в ушах. И глазами добавляет.
Разошлась.
А я ухмыляюсь.
Но недолго.
– Охренел? – резко бросает она и тянется к пульту, чтобы вызвать охрану. – Пошел отсюда…
– Это что за выражения?
Встаю так, чтобы бедрами зажать ее бедра. Вжимаю в столешницу, не разрешая дернуться.
– Охуел, да, – говорю. – Сейчас еще больше охуею.
Довела.
А я предупредил. Честно.
Так что нехуй теперь вырываться.
Обхватываю за горло. Накрываю ее губы ртом. Теперь иначе. По-настоящему. Языком по ее языку. Жадно. Глубоко. До дрожи. Так, чтобы задохнулась.
