Я отворачиваюсь от банки и своего раздражения к окну. Неряшливые, густо замешанные дождем облака двигаются быстро, слитно, словно предвещают. Нечто. Хлопает дверь, я оборачиваюсь.
– Ты подслушивала?
Доггер выглядит как облака – черным. Смотрит на меня, ожидая ответа, смотрит на меня, пряча руки в карманы брюк. Что-то случилось. Вопрос не звучит колко, он звучит… Будто Доггер надеется, что подслушала, и ему не придется рассказывать самому.
– Я сразу же ушла. Что случилось?
– Гадалку убили, а я последний, кто видел ее живой. Когда пришел следующий клиент, она была уже мертва. У меня сняли отпечатки, скорее всего, они совпадают с теми, что на подставке для шара. И, скорее всего, меня задержат до выяснения обстоятельств.
Задержат?.. Кладу ногу на ногу, расправляю юбку и смотрю, как дергается мысок туфли.
– Зачем ты ходил к гадалке?
– Ты меня удивляешь, Агата. Не задаешь главного вопроса.
Он садится в кресло рядом, но я не поворачиваю головы.
– Я его задала. Зачем ты ходил к гадалке?
– То есть тебя не интересует, убил я ее или нет?
– Конечно, не убивал. Если бы ты кого-нибудь и убил, то меня в чулане для тканей, а не женщину, которую видишь первый раз в жизни.
Первый? Амплитуда увеличивается. Я ставлю обе ноги на пол.
– Зависит от того, что она мне сказала.
– Так зачем ты туда ходил?
– Неважно. Я не могу это озвучивать. – Я подымаю голову. Перехватывает мой взгляд, но сразу же отводит глаза на тернеровские акварели Харвуд-Хауса 1798 года. Да что это все значит? У меня четкое ощущение, будто спрашиваю что-то неприличное – не могу отделаться. Зачем взрослому мужчине идти к гадалке? Может, хотел узнать результаты скачек? Доггер упоминал, что она правильно их предсказала. Но тогда смысл скрывать? А может…
– Она твоя любовница?
Он резко вскидывает голову, апатии как ни бывало.
– Гадалка? Я видел ее первый раз в жизни. Агата, у тебя навязчивое желание придумать мне личную жизнь. У меня ее нет. Ни с гадалками, ни с кем. Оставим уже эту тему, хорошо?
Прекрасно. Хоть одна хорошая новость за сегодня.
– Тогда почему ты не можешь озвучить…
– Не могу.
– Доггер, не глупи.
Он отворачивается. Волосы растрепаны. Мне хочется запустить в них пальцы. Боже, Агата, да что за неуместные мысли.
– Ты упоминала, что завтра уезжаешь в Лондон. Тебе есть где остановиться?..
Достает из кармана портсигар, но не раскрывает его. Кажется, у него что-то болит – не в состоянии сама себе объяснить, почему так решила. Что-то в развороте плеч, как будто пригибается. Спина? Остановиться в Лондоне?.. У моей несуществующей подруги разве что, или напроситься к тетке и доделать начатое шкафом.
– Ну… Думаю, да.
– Хорошо. – Он откидывается на спинку кресла и едва заметно кривится – то ли от мыслей, то ли от боли. – Оставишь мне адрес. Если пойму, что становлюсь исключен из ситуации, я дам знать своему другу, он приедет и поможет тебе.
– Мне даром не сдались твои друзья.
– Я все сказал, Агата. Не спорь, ты сделаешь так, – смотрит исподлобья, зеленый темнеет, становится почти черным, – как я говорю.
Я чуть воздухом не поперхиваюсь от возмущения. Все. Хватит. Доггер явно меня с кем-то путает, с ковриком для ног или с метелкой для пыли.
– Или что? Если я не сделаю, так как ты говоришь, что случится?
Смотрим друг на друга невозможно долго. По всем правилам я должна сдаться первой, должна опустить глаза, потупиться, но нет, не так просто, Доггер. Что-то держит за подбородок. Что-то. Опыт жизни с графом Харвудом держит за подбородок. Доггер не выдерживает первым.
– Я так подвел Агастуса, боже мой, как я подвел Агастуса, это просто невообразимо. Он на меня рассчитывал, а я так подвел его. И тебя, Агата, черт меня дери. – Упирает локти в колени, закрывает лицо ладонями. И вот тут мое сердце пропускает удар. Я чувствую нежность, жалость, сочувствие, все сразу. И это так же невыносимо, как и его слова. Меня сковывает такое сильное дежавю, что за грудиной становится больно. «Я больше не могу, Агата, я не доживу до следующей весны». Нет уж. Такое – слом мужского характера – Агата Ласселс пережить второй раз не в состоянии. У Агаты Ласселс не настолько крепкие нервы. Руки холодеют, сжимаю их в кулаки.
Я встаю. Я делаю шаг. Я присаживаюсь на ручку кресла – только бы не обломилась, давно не реставрировали. Я глажу Доггера по спине, по плечам. Не имею представления, что делать в подобных ситуациях, единственное, что приходит на ум – паникующая лошадь. Если лошадь боится, дичится, надо уверенно подойти, взять под уздцы, властно и миролюбиво потрепать по холке и, может быть, дать сахарок. С моим пони Фердинандом этот метод всегда срабатывал. С первой частью вроде бы справилась, остается понять, что для Доггера сахарок.
– Отец никогда бы так тебе не сказал, Доггер. И я тебе так не говорю. Я не знаю, зачем ты ходил к гадалке. Но уверена – то, что произошло там, произошло по независящим от тебя обстоятельствам. Если хочешь, я завтра же уеду, как ты просишь.
– Спасибо, Агата.
Сахарок, как всегда, покорность, а моя покорность, как всегда, вранье. Я поеду в Лондон, а после вернусь, как и планировала. Еще не было такого, чтобы Харвуды покидали Харвуд-Хаус – без веских на то причин, конечно же, – ни один из Харвудов идиотом не был. А я, как никак, их неотъемлемая часть.
Глава 5
Жаба в норке
«Красный поезд на платформу
Направляет машинист.
“Ах, спасибо! До свиданья!” —
Прощебечет наша мисс
И сбегает по ступеням,
Не теряя ни мгновенья,
Вдаль, туда, где возле дома
Каждой веточкой знакомый
Ждет родной и безмятежный —
тихий сельский уголок». [11]
И правда, скорее бы уже приехали. Но добираться на такси до Лондона мало того, что дольше, так еще и дороже. Потираю лоб и закрываю глаза. Жаль, я не в состоянии прочувствовать оптимизм и жизнелюбие лирической героини – они могли бы принести облегчение, потому что…
Отвратительная поездка в британскую библиотеку в Коллингдэйле. Отвратительная встреча с Блэквудом. Он вдруг решил в середине разговора, что если отец умер, а я не замужем, то может делать скользкие намеки на ужин в Савое с последующей увеселительной программой. Вероятно, на Хайгетском кладбище: Блэквуду шестьдесят три, в молодости пописывал готические романы – Хайгет подходит по двум пунктам из двух. В «Фойлз» на Черинг-Кросс идти уже не было ни сил, ни желания. Еще хотела присмотреть себе брюки… Без разницы, какие на мне брюки. Без разницы, в моде ли широкие или уже нет – хоть пятьсот каталогов пролистай, – указаний, как вести себя в сложившейся ситуации, там не найти. [12]
С такой ненавистью смотрю на пожилого джентльмена напротив, что тот смущенно смотрит в ответ и решает пересесть. Ну и славно. Все же эти поезда… слишком грязные, даже снаружи. Не знаю, как остальным, мне «велосипедный лев», забрызганный грязью, кажется оскорбительным. [13]
Доггера уже, наверное, арестовали, а ты, Агата, занимаешься делами сомнительной важности. И даже их, Агата, ты умудряешься сделать кое-как: отыскала ответы лишь на тридцать семь вопросов. То, что ты чуть не ослепла, глядя в оверхед, тебя совершенно не извиняет, как и то, что ты искала особенно мерзкие подробности старого убийства. Неважно. Дела, поиски, беседы – предлог, попытка растянуть время. [14]
Возможно, Доггера не арестовали. Но, чтобы ни происходило в Харвуд-Хаусе, надо собраться. Один раз получилось – когда отец заболел, самое время повторить. Веселую Агату оставим до лучших времен, сейчас нужна Агата деятельная.
