Моногамист (СИ) - Мальцева Виктория Валентиновна

— Не двигай руками. Что, больно?

Я знаю, кому принадлежит этот голос — это Тони, мой друг, мой доктор и мой соратник. Я утвердительно киваю на заданный мне вопрос и вновь слышу тот же голос:

— Для смертельной потери крови достаточно и одного надреза на каждой вене, но лучше вскрывать артерии — будет быстрее. Это на будущее, если тебе вдруг вздумается повторить: сделай милость, не добавляй медикам работы, её итак хватает! Вместо того чтобы спасать людей, жаждущих жизни, хирурги вчера 5 часов кряду творили чудеса, восстанавливая твои вены и спасая твои руки. Так вот, в связи с этим у меня к тебе личная просьба — делай всё так, чтобы не усложнять жизнь другим!

Один мощный флэшбэк единственным рывком сметает желания, возвращая мне память, а вместе с ней и осознание своей жизни…

Чёрт… Не понимаю, как это могло произойти, как так вышло, что я не убил себя? Ведь руки резал так, чтоб уж наверняка…

— Почему я здесь? — спрашиваю и слышу свой слабый голос словно издалека.

— Твоя жена нашла тебя и на твоё счастье… или несчастье, это уж тебе решать, она знает элементарные принципы оказания первой помощи и проделала тебе полный комплекс мероприятий сердечно-лёгочной реанимации, вызвала emergency, пыталась остановить кровь. И снова тебе повезло — на острове оказалась дежурная машина, и даже с донорской кровью твоей группы, и даже твоего резус — фактора. Ты, может, и решил что-то там для себя, но только этот мир имеет возражения, как видишь.

Не отпустила… Снова не отпустила меня. Несмотря ни на что опять вернула, и вновь не спрашивая моего мнения и не считаясь с моими желаниями. Лера…

Поворачиваю голову на бок и сквозь стёкла большого больничного окна вижу тусклый свет обычного пасмурного Сиэтлского дня, мелкие капли типичной туманной мороси.

— Тут твоя…

От личного местоимения «ТВОЯ» вздрагиваю всем своим телом, встрепенулась и моя душа в ожидании заветного имени «Лера», но вместо него слышу:

— … другая жена Габриель дежурит со вчерашнего дня, хочет поговорить. Что ей сказать?

— Ничего…

— Ничего, так ничего.

Дверь нервно хлопает, но то, что живёт во мне вместо прежнего меня, не отрывает взгляда от мелких шариков воды на оконном стекле, собирающихся в большие капли и стекающих по нему ручейками. Я словно живу в этом незамысловатом физическом явлении, живу без чувств и эмоций, без мыслей. Мне нравится пока так. Нет сил думать о том, что кроется за поворотом с табличкой «А что же дальше?».

Внезапно снова дверь, и теперь уже другой знакомый голос:

— Алекс!

Да что ж такое…

— Алекс, любимый, что же ты натворил, что наделал…

Женщина, наверное, в каком-то смысле моя женщина, сжимает мою руку в своих:

— Я всё поняла, всё-всё поняла! Я больше никогда не полезу к вам, только… Только не делай так больше! Нет в этом никакого смысла, Алекс! Зачем забирать себя и у меня, и у неё? Выбери сам… Я знаю, что ты всегда выбирал её, выберешь и на этот раз… Но я теперь пойму это, только живи! Живи с ней, ищите то, что она там собиралась искать с тобой, но только живи!

И в это же мгновение нечто мягкое, горячее и влажное касается моей ладони, я тут же выдёргиваю её, невзирая на острую боль в руке — поцелуй словно обжигает меня, возвращая прежнюю болезненную чувствительность, а я не хочу больше чувствовать, не желаю!

— Зачем ты так, Алекс… Я же сказала, что всё поняла… Я много думала в эти часы, и знаешь, как бы сильно не любила, мысль убить себя из-за этой любви никогда бы даже не посетила мою голову…

Chasing Dreams — Departures

Ну как же, злорадствует моя память, а ребёнка моего ты убила, да ещё как легко…

— Мне страшно даже думать о том, как сильно ты её любишь, если совершаешь такое… И этот твой стеклянный взгляд… Алекс!? Ты будто умер… но всё равно живой…

И это правда, я умер, но почему-то живой. Странное ощущение тумана в голове, раздвоенности или даже растроенности восприятия, тупая боль в руках и острая, жгучая, высасывающая душу тоска, обречённость и тяжесть пустоты, одновременно с ними безразличие и лёгкость, безынициативность, дикая слабость и полное отсутствие воли.

В следующий раз осознаю себя едущим в своей же машине, но почему-то на пассажирском сидении, Габи за рулём. Она всё время что-то говорит, щебечет и щебечет, но для меня это — нечленораздельный поток звуков. Я не слышу и не понимаю её. Иногда она трогает меня за руку или бедро, пытаясь всё же привлечь моё внимание, но мне плевать и лень реагировать на её попытки. Я в бутылке.

Габи опять что-то трещит, а я лежу на диване в гостиной её дома… Как давно и не помню, но судя по затёкшим мышцам, уже достаточно.

— Хочешь, я позвоню ей?

Этот вопрос заставляет меня очнуться и вновь вдруг очутиться в живой реальности, и даже почувствовать, что давно хочу в туалет, пить, есть, мимо проносится лихорадочная мысль «А какого чёрта я делаю в этом постылом доме, когда у меня есть свой?» и тут же её в прах раздавливает другая: «Она позвонит ей…»

Надежда — очень странная дама, Вы не находите? Является нежданно и без приглашения…

Я сажусь в кресле, не произнося ни слова, но по моему движению Габи, очевидно, понимает, что её предложение на время вырвало меня из забытья, и я снова на какое-то время человек. Я так отупел за эти дни, что даже не понял, на какие жертвы идёт эта девочка, ставшая мне женой и матерью моего ребёнка, ради меня, взрослого и опытного мужчины, обязанного иметь мозги и нести ответственность и за неё в том числе, коль скоро уж назвал её женой и зачал ребёнка…

Но не в тот момент. Тогда я вообще ни о чём не думал, и, кажется, даже не был в состоянии что-либо понять, кроме одного: «Она звонит ЕЙ!».

Габи долго, неуверенно, явно борясь с тысячами сдерживающих её желаний и страхов, набирает заветный номер, а я весь, целиком превращаюсь в одно — слух. И эта женщина, словно почувствовав мою концентрацию и жгучую потребность услышать их разговор, включает громкую связь, давая мне возможность услышать тот самый голос:

— Привет.

— Привет.

— Его отпустили сегодня.

— Хорошо. Что с руками?

— На месте.

— Хорошо. Как он?

— Плохо. Очень плохо!

Габи уже не плачет, а рыдает, лихорадочно вытирая свои глаза и щёки и тихо, так тихо, что даже сидящий рядом я едва её слышу, просит:

— Забери его!

Но та, кому была адресована эта просьба, прекрасно её слышит и даёт свой судьбоносный ответ:

— Не могу. Теперь не могу.

И мой зыбкий мир, проживший какие-то жалкие минуты, в очередной раз летит ко всем чертям в уже знакомую пропасть безнадёги. Но на этот раз спасительная пустота и беспамятство более не принимают меня в свои объятия, нервно отшвырнув обратно — в реальность: будь добр, разбирайся со своей жизнью сам.

И я делаю это, перебирая в голове варианты. Есть такие таблетки, Кристен однажды давала мне их и коньяк, ещё нужен коньяк… Сколько их там было… восемь, кажется. Можно выпить двадцать или тридцать…

— Алекс, Алекс, Алекс, — плачет Габи, прижимаясь мокрой щекой к моему лбу. — Я вытащу тебя, я смогу. Я всё сделаю, вот увидишь. Может так даже к лучшему — она больше не хочет тебя, а я… я хочу, всегда хотела, всю свою жизнь! Пусть я не знаю, что это такое, то, как вы с ней любите, но разве она правильная, такая любовь? Разве она нужна такая? Калечащая, причиняющая столько боли? Я выдерну тебя из неё, я спасу тебя, только не смотри так, словно тебя здесь нет, прошу, не смотри!

Можно ещё наркотики, просто сильно увеличить дозу… И пена изо рта…

— Я знаю, что мы сделаем! Поедем куда-нибудь отдохнуть вместе, только ты и я. Я вытащу тебя из этого дерьма, я не позволю этой болезни сожрать тебя! К чёрту такую любовь! Это не чувства, это болезнь!

Можно заплыть на яхте далеко в океан, лучше в ветреную погоду, чтобы волна повыше, не опустить трап и спрыгнуть, или просто уплыть далеко и прочь, пока силы совсем не иссякнут… Этот вариант мне нравится, он не плох. Очень не плох.