Пламенный лед (СИ) - Борискова Ольга

Самойлов искоса посмотрел на Лизу. И это же надо было пойти у нее на поводу… Сейчас эта затея с четверным казалась чем-то немыслимым. Немыслимым вне зависимости от того, смогут ли они воплотить ее в жизнь или нет. Одиночниц, делающих четверные прыжки, в истории мирового фигурного катания единицы. Пальцев на одной руке и то больше. Про пары и говорить нечего, их просто нет. И если они смогут сделать четверной тулуп и при этом сделать его чисто, они станут первыми парниками, которым это удалось. При всем скептицизме, с которым Макс относился к данной затее, это подстегивало, раззадоривало. И все же он скорее сомневался в том, что у них что-нибудь выйдет, чем верил в успех. Он сомневался даже в том, что они смогут стабильно делать четверной на тренировках, что уж там говорить о соревнованиях, где все зачастую получается совсем не так, как хотелось бы, и спортсмены порой допускают неожиданные и просто досадные ошибки.

Дорога была свободная, машина плавно ехала вперед, шурша шинами по влажному из-за снега асфальту. Боковым зрением Макс видел, как Лиза поерзала в кресле, вздохнула, поправила лямку ремня безопасности и снова уставилась в окно. Подумал, что ей, наверное, не терпится домой. Сидит себе спокойная, а у него в голове рой мыслей, жужжащих не хуже озлобившихся пчел из растревоженного улья. И это на фоне дикой усталости и желания доехать наконец до дома и растянуться на прохладных простынях своей широкой кровати.

Но Макс был не прав. Вернее, прав он был на треть или даже на четверть. Лизе и в самом деле хотелось быстрее оказаться дома, но она совсем об этом не думала. Совсем. Она думала о Ксюше и о том, что через пару месяцев у нее появится животик. Пока положение Мироновой выдавали лишь ее прикосновения к животу. Как будто так она лишний раз давала своему малышу понять, что мама рядом. Ксения ходила счастливая, носила в кармане лимонные леденцы и иногда жаловалась, что малышу не нравится рыба, а от запаха пельменей ее и вовсе тошнит по полчаса. Еще она очень переживала, что растолстеет и что некоторое время после родов не сможет работать в школе. Насчет последнего, правда, Элина просила ее не беспокоиться и заверяла, что спуска подопечным не даст.

Лиза искренне, всем сердцем, желала Ксюше и Жене счастья. Они стали для нее близкими, почти родными людьми, второй семьей. Новость о скором прибавлении была для нее полной неожиданностью. Тепло поздравив будущую мамашу, Лиза обняла ее, а потом заставила пообещать, что если потребуется какая-либо помощь, та тут же скажет об этом. И вот теперь она думала о Ксении, о том, что через пару месяцев у нее появится животик…

Проснулась Лиза от истошного детского крика. Распахнула глаза, стала приподниматься на локтях и только тогда поняла, что в комнате стоит гробовая тишина. Рухнула на подушку и тихо застонала, накрыв лицо ладонями. В груди бешено колотилось сердце, голова ныла, руки и ноги казались тяжелыми, как будто налитыми свинцом. Она сделала несколько глубоких вдохов и убрала руки от лица. Вспомнить, что ей снилось, она толком не могла, только ощущения. Ощущение полнейшей беспомощности, необходимости прижать к себе свое дитя, успокоить, защитить и… невозможности это сделать. Во сне ей было страшно, она кричала и плакала, куда-то бежала, пыталась дотянуться до ребенка, но не могла.

Давно ей не снились подобные кошмары. Она думала, что это осталось в прошлом, что все закончилось, что она пережила это, смирилась. Так оно и было. Лиза понимала, что тогда у нее не было выбора. Она убедила в этом себя, заставила поверить, принять. Почти. Почти заставила. Но иногда разум грызло предательское «а если…». И все же она оставила это в прошлом. Устала травить себя, устала плакать по ночам, устала с мазохистской настырностью представлять себе своего малыша, мальчика с небесно-синими глазами, устала повторять себе, что она убила своего ребенка, а потом, сжав зубы, рыдать, давясь всхлипами и собственной болью, которая, в отличие от самой Лизы, была совершенно взрослой.

Ветер скребся в окно, часы показывали начало пятого. Лиза тяжело вздохнула, проглотила вязкий комок застрявших в горле слез и повернулась на бок. Несколько минут лежала, разглядывая темноту. Кровать казалась холодной, неуютной и слишком большой. Почему-то она никак не могла заставить себя закрыть глаза, хотя ей сильно хотелось спать. Перевернулась на другой бок, но ничего не изменилось, только подушка обдала щеку холодом. Она шмыгнула носом и села на постели, прижимая одеяло к груди. Стало ясно, что уснуть у нее не получится. Спустила ноги на пол, пальцы коснулись пушистого ворса ковра. Ощущения от сна не отпускали, Лиза поежилась и еще крепче прижала к себе одеяло. Просидела так несколько минут, пока не поняла, что голые плечи замерзли, а руки покрылись мурашками. В комнате было тепло, и обычно она не мерзла, даже когда оставалась в нижнем белье, а сегодня почему-то чувствовала себя неуютно. Встала, накинула халат и вышла в коридор. Остановилась возле приоткрытой двери в комнату Макса. Как бы она хотела сейчас лечь рядом с ним, прижаться к нему… Сжала руку в кулак и опустила голову. Вздохнула и отошла от двери. Не нужно. Не нужно хотя бы потому, что утром придется что-то объяснять, а она этого не хочет. И он тоже этого не хочет.

Тихо ступая по коридору, она прошла в кухню, подогрела молоко и налила в высокий стакан. Теплое молоко приятно грело руки, пока она задумчиво смотрела, как на стекло падают снежинки. Ветер крутил их и кидал в окно, а они опускались на небольшой выступ по ту сторону стекла. Лиза положила руку на живот и погладила пальцами чуть ниже пупка. Накрыла живот ладошкой. Глаза смотрели сквозь темноту ночи, а мысли были далеко.

- Ты почему не спишь?

Голос прозвучал неожиданно, но Лиза не испугалась. Обернулась и посмотрела на Макса. Тот сразу заметил и стакан в ее руках, и ладонь, лежащую на животе.

- Пить захотелось, - ответила она.

Макс смотрел на нее с каким-то подозрением, но она не могла понять почему.

- Все в порядке? – поинтересовался он, не сводя с нее внимательного взгляда.

И до Лизы вдруг дошло. Она убрала руку, сделала глоток молока.

- Да, - посмотрела она ему в глаза. Взгляд у нее был болезненный и грустный. Она вообще была задумчивая, совсем не похожая на ту девушку, которой он видел ее еще несколько часов назад, девушку, которая с запалом доказывала ему, что она – лучшая. – Или тебя что-то конкретное волнует?

- Да так, - Самойлов хмыкнул уголком рта. Лиза отпила молоко, ожидая, пока он продолжит. Он правильно понял ее прямой взгляд и не стал тянуть. – Мне проблемы не нужны, Лиз. Мы с тобой уже об этом говорили. Я надеюсь, ты не забываешь пить свои таблетки?

- Не забываю, - неспешно отпив еще молока, ответила она.

Облизнула губы и сделала еще глоток. Старалась казаться спокойной, хотя внутри была пустота. Такая темная-темная, пустая-пустая, темнее, чем ночь за окном. В этой ночи мелкими крошками в окно хотя бы стучался снег, а у Лизы в душе сейчас был кромешный мрак. И даже от стакана, который она держала в руках, уже не исходило тепло. Только самые синие на свете глаза обжигали холодом до костей, и собственное сердце, казалось, разгоняло по венам что-то мерзлое, похожее на ошметки талого снега, может быть, именно того, что сейчас бился в стекло за ее спиной.

Лиза обошла Макса и скрылась в своей комнате. Села на кровать и вновь почувствовала тепло, исходящее от стакана. Но оно уже не грело. Допила молоко и забралась под одеяло, укуталась до самого носа. И хорошо, что не пошла к нему. Потому что… потому что просто не нужно.

Несколько минут Макс простоял у окна. Крупинки снега бились в стекло и падали на выступ за окном. Он думал о Лизе. Кажется, он снова обидел ее. Не стоило говорить про таблетки, да и вообще… Их ребенку уже могло быть… шесть лет. С ума сойти. Он опустил голову, громко выдохнул и отошел вглубь кухни. На плите стояла кастрюлька с остатками молока. Самойлов допил его в пару глотков и поставил кастрюлю в раковину.