Беспринципная (СИ) - Резник Юлия

Смотрю в небо. Тучи медленно ползут над головой, время до утра тянется монотонно. Как вдруг резко светлеет. Подбираюсь, понимая, что у Гаспарянов включился свет. Сердце делает сальто и замирает. Что-то случилось. Наверное, тете Ануш опять плохо. Невольно поднимаюсь со своего места. Стою, щурясь в темноту. Гадаю, что же произошло…

Свет гаснет. Следом вспыхивает в другой комнате. А потом я отчетливо слышу, как хлопает дверь. Бегу к воротам. А там уже голоса. Мужской. Тихий, но оттого еще более властный. Седкин. Мигая, ко двору подъезжает скорая. Тетю Ануш выводят под руки. С одной стороны ее держит муж, с другой — рослый парень в медицинской робе. Вся эта компания дружно грузится в карету неотложки и отчаливает, а я стою, как долбаный часовой.

— Зой, это ты? — замечает меня подруга.

— Ну, а кто? Случилось что?

— Температура, — шепчет Седа. — Обычно мы сами справляемся, но тут прям беда.

— Ничего, в больнице ей непременно помогут.

Седа мотает головой.

— Не уверена. Мне кажется, они с папой от меня что-то скрывают.

— Почему ты так думаешь?

— Он был на взводе весь день. А сейчас — сам не свой. Ты его видела? Да и у мамы руки опустились! Она знаешь что делает?

— Что?

— Пишет письма! — Седка утыкается мне в плечо и как давай рыдать! Я молчу. Просто утешающе вожу ладонями по ее плечам. У меня язык прилип к небу — что тут скажешь?

— Какие еще письма?

— Прощальные. По одному на каждое важное событие в будущем. На окончание универа, свадьбу, рождение детей…

Почему-то злюсь! Не могла она это втайне сделать?! Зачем заранее бередить душу? Седке, Арману Вахтанговичу… Мне!

Как вообще можно сдаться, когда они все ждут, что она выздоровеет?

Нехорошие это мысли, знаю. Я не была в ее шкуре, не переживала отмерянных ей страданий, а значит, не мне судить, но не судить как-то не получается.

— Тише-тише, не реви, как будто все кончено.

— Нет, мы еще поборемся, правда? — Седка шмыгает носом.

— Конечно.

— Побудешь со мной? Я не усну одна.

— Эм… Ну, ладно. Только мне в душ надо.

— А что такое?

— Да я… хм… на мне вода закончилась.

Глава 10

Зоя

Лето, которое могло бы стать самым счастливым периодом в моей жизни, по факту совсем безрадостное. Кажется, оно не закончится никогда. Жара стоит такая, что мозги плавятся. И в этой жаре, как в плошке меда, вязнут дни, ожидание, тревоги… И слезы. Чужие, не мои, но все же.

— Год потеряли, представляешь, Зой, год! Она с этой химией так намучилась, а толку — ноль. Опухоль даже больше стала.

— А что говорят врачи? Наверняка же у них есть какой-то запасной план? Почему они ее, в конце концов, просто не вырежут?!

— Нельзя так, — качает головой Седа. — Сначала надо было попробовать уменьшить ее в размерах, чтобы хоть шанс на операцию появился.

— Но ведь она не уменьшилась! — психую я.

— Вот именно. В такой ситуации резать — только хуже, — глухо отвечает Седка. — Нет гарантии, что химия уничтожила метастазы, которые могли разойтись по организму.

Седка ревет, некрасиво икая. И я, глядя на это, начинаю думать, что, может, Арману Вахтанговичу и тете Ануш все-таки не стоило рассказывать дочке правду.

— Я так боюсь! И я та-а-ак устала…

— Любой бы на твоем месте устал. Это нормально, слышишь?

Седа кивает, но по глазам видно — не верит ни капельки. Я глажу её по волосам, а сама думаю: как же хочется отключиться. Просто забыть. Пару часов не быть частью всей этой боли. Убежать. Спрятаться. Но нельзя. Я ведь обещала, что не оставлю. Седку, да. Тетю Ануш. Но еще и Армана Вахтанговича. Ну и что, что с нашей последней встречи он ни разу не посмотрел мне в глаза? Ему сейчас не до меня — я понимаю. Я — напоминание о слабости. О том, как он сорвался. О боли, которую он никому не позволил бы увидеть по своей воле. А я подсмотрела… Прикоснулась к личному, потаенному… Разделила трагедию, которую он переживал. Да, весьма своеобразно — кто же спорит. Но так ли это важно, если оно помогло? Сейчас, правда, он в этом не признается. Ни себе, ни мне. Да я и не жду этого. Я просто делаю, что могу.

Тем летом все наши разговоры с Седкой начинаются с вопроса: «Как она сегодня?»…

Примерно через неделю тете Ануш становится лучше. В том смысле, что последствия химии сходят на нет, и у нее появляются силы выйти из комнаты. Это и близко не победа. Врачи на ходу меняют план. Предлагают новые протоколы лечения, но… Мне кажется, тетя Ануш не особенно верит, что это поможет.

— Ей предлагают облучение. Обычно это делают после операции, но тут или пробовать, или сдаваться, — говорит как-то неуверенно Седка.

— Значит, надо пробовать, — убежденно киваю я.

Подруга слабо улыбается. Меня изрядно утомляет, что все наши разговоры крутятся вокруг темы болезни и умирания, но я понимаю, что в текущей ситуации это неизбежно.

— Чем думаешь заняться завтра?

— Съездить в город. Я оформляюсь в общежитие. Надо посмотреть, в каком состоянии комната, познакомиться с соседками и решить, нужен ли ремонт.

Седка ощутимо сникает.

— Ясно.

— Ну-ка, посмотри на меня! — командую я.

— Что?

— Ты чего скисла?

— Ничего. Все нормально.

— Ну да! Как будто я тебя не знаю! Кому-нибудь другому ври! — возмущаюсь я.

— Мне просто страшно, что ты уедешь, и все изменится.

— Все меняется постоянно. Просто сейчас у нас такой этап, когда изменения кажутся кардинальными.

— Ты переезжаешь в город! Думаешь, мы теперь будем часто видеться?

— Ну, ты же тоже будешь учиться там, — смеюсь я. — Эй, ты что? Выше нос! И встречаться будем, и созваниваться… И на выходные я буду домой возвращаться. Я же не на Луну собралась.

— И правда, — без особого энтузиазма соглашается Седка.

— Смотри на это с положительной стороны! У тебя появится столько новых знакомых! Может, наконец, парня себе найдешь, — тычу подругу в бок и с намеком шевелю бровями. Седка прыскает в ладошку:

— Не уверена, что ко мне решится кто-нибудь подкатить с таким папой.

— Он что, тебя и в универ за ручку отводить будет? — смеюсь.

— Не дай бог! — Седка осеняет себя крестным знаменем. Хватаюсь за живот, покатываясь от смеха — так комично у нее это выходит. — Я, знаешь ли, не хочу умереть девственницей.

Все еще глупо хихикая, поворачиваюсь, чтобы сорвать с куста ягоду малины, и натыкаюсь на тяжелый взгляд Гаспаряна. Щеки обжигает румянец. Интересно, давно ли он так стоит? Сколько успел услышать? Какие сделал выводы, хотя… как раз об этом догадаться нетрудно. Вон как его перекосило. Решил, что я его драгоценную доченьку сбиваю с пути истинного, да?! Я опять плохая?

Сую малину в рот и вскакиваю с качелей, отряхивая руки.

— Ты куда?

— Вспомнила, что забыла кое-что Генке сказать, а он вот-вот уйдет на работу.

Шагаю в тень кустов. Между деревьев… Останавливаюсь, лишь когда опять его замечаю. Задираю подбородок.

— Что не так? — упираю в бока кулаки.

— Все так.

— А то я не вижу!

— Я и слова тебе не сказал, — Арман Вахтангович поворачивается к чурке, на которой колет дрова. — Ты сама за мной увязалась. Теперь пытаешь вот…

Ну и что тут скажешь? Со стороны-то все действительно так и выглядит. Стою, пыхчу, как боевой еж.

— Подслушивать нехорошо, тебя не учили, что ли?

— Нехорошо приличных девочек подталкивать ко всяким непотребствам! — Арман Вахтангович презрительно сплевывает в траву, обозначая тем самым свое ко мне отношение. Класс! Просто великолепно!

— И чему же такому непотребному я ее научила?! — закипаю я. — Это просто смешно! Твоя гиперопека — просто какая-то клиника!

— Я разве интересовался твоим мнением? — акцент Гаспаряна усиливается.

— Нет! Но я скажу. Седке всего восемнадцать! Самое время жить свою лучшую жизнь! На полную катушку жить, понимаешь?! Веселиться, влюбляться, ошибаться, совершать глупости! А вместо этого она день и ночь сидит у постели умирающей матери, чтобы, не дай бог, не нарваться на твое осуждение! — Я задыхаюсь. Слова сами рвутся наружу, а я и не подозревала даже, как много во мне скопилось.