Чёрный лёд, белые лилии (СИ) - "Missandea"

Она глубоко вздохнула и замолчала. Тихо потрескивали угольки в буржуйке, завывала снаружи, до костей пробирая, метель.Таня перебирала в пальцах короткие Валерины волосы.

― Плохо?

Валера ответила не сразу; Таня боялась, что она заплачет. Она улыбнулась.

― Не плохо… Декабро.

― Декабро?

― Ага. Декабро.

Помолчав, Таня спросила:

― А Максим Назаров что?

― Я, знаешь, чего боялась? ― Валера подняла голову и блеснула глазами. ― Я, Лисёнок, не того ведь боялась, чтобы любить… Миша ― он бы хотел этого, я знаю. Я любить не боюсь. Я предать боюсь, ― лихорадочно зашептала она. ― Предать, понимаешь? И я думала, знаешь, что Максим мне вместо Миши. На место Миши. Что я его вместо Миши делаю… А это ведь предательство, когда «вместо», понимаешь? Когда заменяешь, предаёшь и того, кого заменяешь, и того, кем, ― продолжила Валера. ― И я этого так боялась… А пару дней назад сидела с ним рядом и понимала: должна я сделать с этим что-то! И спросила… ― она замолчала, взволнованная и раскрасневшаяся, и как будто проглотила слёзы.

― Что спросила? ― тихо уточнила Таня, прижимаясь ближе к подруге.

― Спросила: «В болезни и в здравии?» Я так у Миши всегда-всегда спрашивала. И он… Он всегда мне… Он… ― не в силах справиться с эмоциями, Валера заплакала было, но тут же принялась глотать и утирать слёзы. Таня могла бы её утешать, но знала: не сейчас. Нужно всё сказать.

― Он всегда отвечал: «В богатстве и в бедности», ― осторожно, но твёрдо закончила она за Валеру.

― Да! ― всхлипнула та, утерев слезинки. ― Да, и… И я думала, что если Максим так же ответит, то я… То я, значит…

― Подменяешь им Мишу.

― Да! Я спросила… И так испугалась! А он посмотрел на меня непонятливо, улыбнулся… И спросил: «Что?» ― с трудом договорила Валера и разрыдалась наконец облегчёнными, усталыми слезами. И Таня, уже не сдерживая себя, смогла крепко-крепко обнять Ланскую, зашептать ей на ухо какую-то ересь, словом, утешить её ерундой так, как только женщины это умеют, по-настоящему и надолго.

― Я, правда, не знаю, как дальше будет… И смогу ли я… И он… И что получится… ― в перерывах между подступающими к горлу рыданиями едва выговаривала Валера.

― Ну, ну, ― шептала Таня, гладя Валерины волосы. ― Ну, хватит. Что будет, то будет. Всё наладится. Всё наладится у вас. Вот увидишь…

― А он на Камчатку уедет завтра ночью! ― обиженно всхлипнула Валера.

― Вернётся, вот увидишь, вернётся… И всё у вас будет хорошо.

Валера вдруг разом перестала плакать и выпрямилась. Жалостливо взглянула на Таню красными опухшими глазами.

― Вы когда уходите? ― спросила она.

― А ты реветь не будешь? ― спросила в свою очередь Таня и, получив в ответ не слишком уверенное мотание головой, со вздохом сообщила: ― Завтра с утра.

Валера не всхлипнула, не удивилась, не огорчилась. Она только прикусила губу и кивнула, будто подтверждая какие-то свои опасения или мысли. Потом уставилась на Таню.

― У меня, Танюша, предчувствие плохое.

― Ну, ты нашла, конечно, что сказать! ― возмутилась Таня.

― Нет, послушай, не обижайся, Лисёнок! ― воскликнула Валера, встала, в волнении заломила руки. ― Правда… Не знаю. Не знаю, чего боюсь. А только… вот так.

― Ты, Валерик, этот настрой брось! ― примирительно проговорила Таня, подтягивая Ланскую к себе за руку. ― Ты это брось. Нам подробностей о задании не говорят, но ты сама подумай: кто на опасное задание трёх девок посылать будет?

― Да ещё таких, как вы! ― фыркнула Валера, слегка, кажется, успокоившись, и у Тани на сердце полегчало.

― Вот именно! ― весело поддакнула она. В это время у входа раздался страшный шум, будто внутрь ломилось, по крайней мере, стадо оленей, и на пороге, едва не выломав дверь, появилась почти неузнаваемая из-за налипшего повсюду снега Машка.

― Ну, ну! Дверь закрывай, всё тепло уйдёт! ― строго прикрикнула на неё Валера, всё же повеселев, но Машка и не подумала обратить на неё внимание. Она, стащив с головы шапку и продемонстрировав всем пылающие от мороза щёки и сияющую до ушей улыбку, с разбегу плюхнулась на лежанку.

― Ой как хотела меня мать да за пятого отдать! ― загорланила она, закинув ногу на ногу, и вдруг подскочила, уставившись на девочек совершенно пьяными, ошалело-счастливыми глазами. Таня с Валерой, не сговариваясь, прыснули со смеху. Валера даже потянулась потрогать Машин лоб на предмет температуры, но та, ловко вывернувшись, засмеялась и заговорила снова:

― А кто пятый? Ну? Отвечайте, быстро!

― Пьяница проклятый! ― в один голос выдали они слова давно зазубренной песни, и Машка снова повалилась на лежанку, весело допела оттуда:

― Ой да не отдай меня мать!

― Да что с тобой такое сегодня? ― улыбнулась Валера, вопросительно и в то же время счастливо взглянув на Таню: Машка не могла не заражать своей весёлостью. Таня, так же улыбнувшись, пожала плечами.

― Ничего, ― вдруг, в секунду, успокоившись, ответила Машка. Прижала замёрзшие руки к груди, перевела взгляд потолок, потом снова на девочек.

― Спать давайте! Ты, Валер, вещи свои собери на всякий случай. Ставицкий сказал: может, раньше вы во Владивостоке окажетесь, чем думаете. Может, уже на днях…

Таня с Валерой снова переглянулись, на этот раз обеспокоенно.

― Да что с тобой, Маша, правда? ― взволнованно спросила Таня. Машка только замахала на неё руками, едва не снеся со стола закоптелый чайник.

― Ничего, ничего! ― покачала она головой, потом затихла вдруг и улыбнулась ослепительной, сияющей улыбкой. ― Ничего… А только я так счастлива сегодня, девочки!

Утром Таня, в половине восьмого высунув из землянки нос, решила, что они, наверное, за ночь успели телепортироваться на Северный Полюс: мороз щипался нещадно, и плотная белая пелена укрыла полк, сделав его практически неузнаваемым. Окопы, накануне залитые грязной дождевой водой, превратились в катки, а голые, унылые деревья ― в волшебных величественных великанов. В воздухе витал запах зимы вперемешку с тонкими солёными ароматами океана.

Все, учуяв запахи соли и водорослей, сказали: «Здорово». Никто ничего не сказал о том, что будет, когда за их спинами окажутся только водоросли и соль.

Валера пошла было провожать, но Антон, встретившийся им по дороге, немедленно отправил её обратно. «Никаких проводов и слёз, всё по-тихому», ― сказал он, сердито блеснув из-под шапки глазами. Все знали это его состредоточенно-сердитое состояние собранности и готовности, и никто не стал с ним спорить.

― Лисёнок, ― вздохнула Валера, повиснув у Тани на шее. ― Лисёнок…

Глаза у Ланской подозрительно заблестели, поэтому, чтобы пресечь всякие разговоры о плохих предчувствиях, охи, ахи и вздохи, Таня наскоро поцеловала её и передала в руки старшего лейтенанта Назарова, тоже околачивающегося неподалёку. Назаров с Калужным обниматься и разговаривать особо не стали. Постояли друг напротив друга пару секунд: за спиной Назарова ― Валера, за Антоновой ― Таня, Машка и Рут. Кивнули друг другу. Наверное, поняли что-то без слов.

«Мужчины… Друзья, старшие лейтенанты, защитники. Любимые», ― отстранённо подумала Таня. Конечно, они понимают друг друга.

Она была, признаться, готова к бесконечной волоките, столь свойственной армии, когда сбор назначается на половину пятого утра, а выдвигаются все в половине пятого вечера, когда машины оказываются не поданы или люди не влезают в них, когда начинают проверять списки и оказывается, что кого-то не дописали или вписали лишним…

Но ещё не было и восьми, а у блиндажа Ставицкого уже стоял старенький грязный грузовичок. Возле него разговаривали Ставицкий с Никитиным. Заслышав приближающиеся шаги, оба обернулись и некоторое время молча разглядывали их. Взгляд у обоих был тяжёлый и пасмурный.

― Товарищ подполковник, ― в тон общей суровости и сосредоточенности начал Антон, но Ставицкий оборвал его усталым движением руки.

― Вольно, ― кивнул он, вздохнув. Снова повисло молчание. Не так далеко гремела канонада. Тихо падал редкий снег.