Дьявола не существует (ЛП) - Ларк Софи

Лесли - старейшая подруга моей матери. Они вместе работали во «Французской горничной». Мама говорила Рэндаллу, что она была официанткой, но, судя по фотографиям в старых альбомах Лесли на Facebook, я уверена, что они обе были стриптизершами. Это было еще до моего рождения.

Чем дольше моя мама будет оставаться в доме Лесли, тем сильнее будет злиться Рэндалл. Пока я заперта здесь с ним.

Как только я переключаюсь на домашнее задание по математике, бейсбол становится еще сложнее игнорировать. Понимая, что это риск, я вставляю второй наушник и включаю музыку погромче, чтобы заглушить игру.

Я только начинаю постигать свойства параллельности, как наушники вырывают из моих ушей.

Я вскакиваю с кресла, чуть не споткнувшись о ноги, пытаясь убежать от Рэндалла. Он держит мои наушники за шнур, его глаза так налиты кровью, а лицо так перегружено, что я в одно мгновение понимаю, что он тихонько напивался, пока я работала здесь, глухая и беспамятная.

— Я пытаюсь с тобой поговорить, — рычит он.

— Прости, — вздыхаю я, беспомощно, отчаянно поднимая руки перед собой.

Рэндалл сжимает кулаки по бокам. Я понятия не имею, насколько он опьянен и насколько зол. Он пьет не так много, как моя мать, но когда выпивает, это может быть так же ужасно.

К счастью, он еще не качается на ногах.

— Ты знаешь правила, — рычит он.

Он забирает мой iPod и запирает его в шкафу в гостиной.

Мне хочется плакать.

Кто знает, как долго он будет держать его там. У меня не будет музыки, вообще никакой, пока он не соизволит вернуть его мне.

Я не пытаюсь умолять - я и так знаю, что это не работает.

И вот Рэндалл встает со стула. Теперь он сосредоточен на мне.

— Твоя мама явно не придет домой к ужину, — ворчит он. — Тебе придется его приготовить.

Я не умею готовить. В этом доме никто не готовит регулярно. Иногда это делает моя мама, но с неохотой. Чаще Рэндалл заказывает еду, или мы выгребаем остатки из холодильника.

Судорожно порывшись в шкафах и холодильнике, я решаю приготовить спагетти.

Не успеваю я наполнить кастрюлю водой, как Рэндалл уже кричит мне с порога кухни.

— Мало воды.

— Почему она еще не закипела?

— Без соли? Идеально - при условии, что ты хочешь, чтобы твои спагетти были безвкусными, как гипс.

— Не ломай лапшу, ты что, охренела?

Он не говорит мне, что я должна делать. Как должна заставить лапшу поместиться в кастрюлю, если она слишком длинная и, судя по всему, ее нельзя ломать? В отчаянии я тыкаю в нее ложкой, пытаясь заставить ее опуститься под бурлящую воду.

Лапша сгибается, и мне удается закрыть крышку кастрюли. Мгновением позже она закипает, заливая плиту пенящейся водой из-под макарон.

— Ты чертова идиотка! — рычит Рэндалл.

Он срывает крышку с кастрюли и убавляет огонь.

Мне хочется крикнуть ему, чтобы он сделал это сам, раз уж он такой кулинарный гений. Но чтобы не терять голову, я до крови закусываю губу и прячу лицо в холодильнике в поисках толкушки для сыра пармезан.

Рэндалл погрузился в угрюмое молчание, яростно срывая крышку с банки с соусом и выливая его в кастрюлю с такой силой, что он разлетается по кухонной плитке.

— Убери это, — приказывает он.

Мне приходится опускаться на колени, чтобы вытереть соус влажным бумажным полотенцем. Я чувствую, как он наблюдает за тем, как я ползаю по полу, вытирая все брызги.

У меня ужасное предчувствие, что он достаточно зол, чтобы опрокинуть кастрюлю с кипящей лапшой мне на спину. Быстро, как только могу, я заканчиваю уборку и выбрасываю бумажные полотенца.

Я накрываю стол на троих, надеясь, молясь, что мама уже едет домой.

Мое горло слишком сжато, чтобы есть. Рэндалл делает один укус, затем выплевывает лапшу и отталкивает свою тарелку.

— На вкус как гребаное игровое тесто, — фыркает он. — Сколько соли ты туда положила?

— Я не знаю, — жалобно всхлипываю я.

Он зыркает на меня, его бледные поросячьи глазки почти исчезают под тяжелыми бровями.

— Ты так же бесполезна, как и твоя мать. Единственное, в чем она хороша на этой земле, — это сосать член. Ты знала об этом, Мара? Ты знала, что твоя мать - хуесоска мирового класса?

Нет такого ответа, который не привел бы его в ярость. Все, что я могу сделать, — это уставиться в свою тарелку, кишки мечутся, руки дрожат на коленях.

— Как, по-твоему, женщина может добиться такого успеха? — требует он.

Когда я молчу, он бьет кулаками по столешнице, заставляя меня подпрыгнуть.

— ОТВЕТЬ МНЕ!

— Я не знаю, — тихо говорю я.

— Тренируйся, Мара. Так много практики. Я должен был догадаться, когда она впервые взяла мой член в рот, глядя на меня и улыбаясь, как профессионал. Я должен был догадаться, что тогда она была просто шлюхой.

Мысль о старом морщинистом члене Рэндалла подводит меня к грани рвоты. Мне приходится сглатывать желчь, не отрывая взгляда от тарелки. Теперь это единственная форма сопротивления - молчать. Игнорировать его. Не давать ему ничего, что могло бы оправдать то, что он на самом деле хочет сделать.

Он тоже это знает.

Сейчас мы находимся в той части ночи, когда он сделает все возможное, чтобы сломить меня.

Он встает, подходит ко мне, нависает надо мной. Захватывает мое пространство, дышит мне в макушку.

— Это и есть твой план? — ворчит он, каждый вздох вырывается горячим потоком, который будоражит мои волосы и заставляет мой желудок вздрагивать. Он тяжелый, а его дыхание еще тяжелее. Я слышу его по всему дому, куда бы он ни пошел. — Я видел твои оценки. Ты не станешь ни врачом, ни адвокатом. Я сомневаюсь, что ты сможешь правильно упаковывать продукты.

Теперь он склоняется надо мной. Пытается заставить меня пошевелиться или издать хоть звук. Пытается заставить меня расколоться.

— Нет, для тебя есть только один карьерный путь. — Он жестоко усмехается, и слюна попадает мне на щеку, когда он наклоняется еще ближе. — Ты будешь сосать член утром, днем и вечером. Прямо как твоя мать.

Он сует палец в рот и смачивает его с громким хлопком. Затем он засовывает его мне в ухо.

Вот что заставляет меня взвизгнуть.

Я вскакиваю со стула, уже крича на него: — НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ! Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

Мой крик прерывает рука Рэндалла, ударившая меня по уху, от чего я впечатываюсь в стену, как он сделал это с моей матерью на их свадебном завтраке.

Он бьет меня так сильно, что я теряю сознание. Когда я поднимаюсь, тряся головой, все, что я слышу, — это приглушенный гром с высоким воем на вершине.

Должно быть, я потеряла сознание на минуту, потому что Рэндалл смотрит на меня с неопределенной тревогой, словно прикидывает, как глубоко ему придется закопать мое тело в своем саду.

— Хватит уже выделываться, — ворчит он, когда я хватаюсь за край стола и пытаюсь встать.

Голова болит. Острая боль в левой части шеи. И еще влажность. Я дотрагиваюсь до уха. Кончики пальцев ярко окрашены кровью.

Боже мой. Если он заставил меня оглохнуть, я убью его на хрен.

Нет, я убью себя. Я не могу жить без музыки. Это все, что у меня есть.

В этот момент я слышу, как мамин ключ скребется в замке. Царапает и скребется так долго, что мы с Рэндаллом оба знаем, насколько она будет пьяна, прежде чем заглянет в дверь.

Моя мама уже не так красива, как раньше. Раньше она хвасталась, как хорошо держит себя в руках, как может веселиться всю ночь напролет, а утром вставать так рано, как ей вздумается, и у нее почти не болит голова.

Наконец время догнало ее. Вокруг ее некогда стройной талии тянется жировая трубка, растягивая облегающее платье. Темные круги затеняют глаза. Ее волосы уже не длинные и блестящие, а растрепанные от постоянной смены цвета и длины.

Она мрачно смотрит на нас, бретелька платья сползает с одного плеча.

— Вы ели без меня? — говорит она, ее голос кашеобразный и рыхлый.

Либо она не замечает кровь на моей руке, либо предпочитает не обращать на нее внимания.