Отмель - Крейг Холли

Муж слишком зол, чтобы сосредоточиться и на мне, и на смартфоне, а потому молча продолжает листать сообщения, но ничего не находит и… швыряет мобильный за борт. Я представляю, как аппарат с шумом ударяется о воду и опускается на дно. И словно тону сама. Ведь это был мой единственный способ связаться с Джеком.

Качаю головой и с вызовом смотрю на Чарльза:

– Зачем ты выкинул телефон?

– Чтобы заткнуть твой болтливый рот. Я отвечал за безопасность Матео и его жены. Так что теперь мы в полной заднице. Ты и представить себе не можешь, с кем по соседству мы жили, Эмма. Ублюдок никогда не оставит нас в покое.

– Значит, надо сообщить в полицию.

Чарльз вскидывает руку, как будто хочет ударить меня, но резко разворачивается и бросает:

– Не лезь. Сам разберусь.

Но ведь это нелогично. Стражей порядка избегают только преступники. Чарльз явно недоговаривает. Он связан с убийством Ариэллы и чего-то боится. Пока муж не начал работать на Матео, я ни разу не видела его в таком состоянии. Ни во время моих первых родов, ни когда годовалый Купер подавился виноградиной, ни когда наш старый автомобиль впечатался в кузов другого. Но сейчас Чарльз явно напуган, и от этого тревога только усиливается.

– Но нам не удастся бегать от него вечно, – замечаю я, кладя ладони на живот. Чарльз косится на мои руки и снова поднимает глаза. Ему плевать. Я вижу это по его ленивому взгляду, по крепко стиснутым зубам. Он не хотел третьего ребенка и дал мне это понять, как только я сообщила ему о беременности. Двоих ему вполне достаточно. Их мы, по крайней мере, запланировали. И как я согласилась выйти замуж за этого типа? Как могла проигнорировать все тревожные звоночки? Истина была на поверхности, но я упорно отказывалась признать очевидное. Предыдущий роман оказался неудачным, а в голове продолжали настойчиво тикать часики, напоминая, что пора рожать. Я познакомилась с Чарльзом и очертя голову бросилась в омут брака. А в итоге получила вот это чудовище, ставшее отцом моих детей. И застряла в замкнутом круге семейной жизни, общего дома, общего потомства, откуда нет выхода. Тех из нас, кому все-таки удается вырваться, общество безжалостно клеймит неудачницами. Но мне плевать. Я хочу на волю. И почти нашла выход. Всего одна неделя… Через неделю мы с Джеком собирались переехать в наш дом на пляже.

Но сейчас на меня смотрит ошибка всей моей жизни, горе-муж – нежеланный, непривлекательный, совсем не похожий на Джека. И шипит сквозь стиснутые зубы:

– Мы исчезнем до тех пор, пока я все не улажу.

Два месяца назад

Тяжелый танцевальный бит бьется электрическим пульсом, сотрясая стены нашего дома. Часы на прикроватном столике показывают 2:24 ночи, и я буду очень удивлена, если грохот не разбудит детей. Это Чарльз. Совсем спятил. Забыл, что такое долг, ответственность и уважение к собственной семье. Сердце бешено стучит от потрясения и гнева. Ну вот, как я и думала: растрепанная Кики уже стоит в коридоре и сонливо трет глазки, а Куп, жмурясь, плетется ко мне в спальню.

– А ну-ка возвращайтесь в постель. – Я развожу детей по их комнатам, расположенным чуть дальше по коридору.

Кики зевает.

– Откуда музыка?

Я целую обоих в нежные, мягкие щеки и вру, защищая их безрассудного отца:

– Похоже, ваша папа случайно сломал стереосистему, и музыка заиграла слишком громко. Сейчас попрошу сделать потише.

Купер юркает под одеяло, прихватив своего любимого плюшевого кролика, а Кики переворачивается на другой бок, натянув простыню на плечи. Меня всю трясет от злости, словно в такт психоделической музыке, доносящейся с первого этажа. Да что же он, черт возьми, творит?

В доме такой грохот, что стеклянные абажуры дрожат. Я вынуждена закрыть уши ладонями. Чарльз развалился в гостиной с сигаретой в зубах, туфли скинуты на пол, деловой костюм изрядно помят, а у ног стоит полная бутылка коричневого пойла. Я сразу направляюсь к музыкальному центру и убавляю громкость, отчего муж поднимает голову. Он снова под кайфом. Выглядит даже хуже, чем месяц назад, в тот вечер, когда ударил меня. Развалина, а не человек. Белое как мел лицо, сочащееся потом. Темные брови и глаза, которые так почернели, что кажутся нарисованными тушью. Он страшен, и даже сверх того. Надо было хватать детей и бежать куда глаза глядят.

– Не убирай музыку. Мне надо подумать! – орет Чарльз.

Пожалуйста, угомонись. Надо его успокоить. Не хочу, чтобы нас услышали дети. Я вскидываю руки, словно муж наставил на меня пистолет, и улыбаюсь самой теплой улыбкой, какую только могу подарить тому, кого презираю.

Ты разбудил детей. Слишком громко.

Он потирает висок, и горстка серого пепла падает на белый ковер.

– Мне… мне нужно время. А тебе?

Понятия не имею, о чем речь. Он сосет сигарету, как заядлый курильщик, делая по три затяжки подряд, а затем выдавливает:

– Он совсем меня заездил. Всю душу вымотал.

– Ты о ком?

– А то ты не знаешь, черт бы тебя побрал! – рычит Чарльз и присасывается к бутылке. Спиртное течет у него по шее жидким золотом. Матео? Чарльз говорит о нем? Да, этот человек явно вьет веревки из моего мужа, снова погрязшего в наркотической зависимости. Струйка алкоголя льется у Чарльза с подбородка, и я перевожу взгляд на лестницу. Хоть бы Кики и Купер оставались там, наверху, подальше от своего кошмарного отца. Если они увидят его в таком состоянии, эта страшная картина будет преследовать их всю жизнь: отец под кайфом и в жутком стрессе, какого в жизни не испытывал; из колонок, словно копируя его настроение, грохочет рейв, а до смерти напуганная мать пытается утихомирить никчемного пьяницу. Чарльз изменился прямо у меня на глазах. И все из-за Матео.

– Может, примешь теплый душ и выпьешь чаю…

– Врубай. – Он машет рукой в сторону музыкального центра. – Мне надо подумать.

Я прикидываю, кому лучше позвонить. В полицию? Моему любимому?

– Я вызову Джека.

Чарльз пулей взвивается с дивана и тычет в меня пальцем через кофейный столик – барьер, который я намеренно оставила между нами.

– Не лезь в это, ты поняла?

– Ладно. Пойду наверх.

Он язвительно хрюкает, словно я только что произнесла самую глупую фразу на свете.

– Нет, я сам уйду.

Чарльз берет ключи, лежащие рядом с бутылкой, тушит сигарету и направляется к выходу, оставив ботинки у дивана. Похоже, он действительно уходит. Я знаю, что нельзя позволить ему сесть за руль, знаю, что мой долг – остановить мужа, но не могу. Потому что хочу, чтобы он убрался из дома, подальше от наших детей и ребенка у меня в животе.

Чарльз ковыляет в сторону холла, бормоча себе под нос о давлении, переработках и о том, что ему надо подумать. Как только он выползает на улицу, я бегу к запасному ключу, висящему над кофемашиной, судорожно его хватаю, несусь обратно к входной двери и намертво запираюсь изнутри. Облегчение, которое наступает после того, как я слышу щелчок замка, потом рев заведенного двигателя, стук дверей гаража и постепенно стихающий вдали шум мотора, лишает меня последних сил и едва не валит с ног. Поцеловав ключ, зажатый во вспотевшей ладони, я на мгновение прислоняюсь головой к двери и спрашиваю себя, сколько еще смогу продержаться.

Я ненавижу свою жизнь. Окружающие смотрят на нее словно через винтажную оптику, вроде фотофильтров, при помощи которых можно слегка подкорректировать снимок чашки чая из ягод асаи, ленивого воскресного утра с черным кофе и газетой или маргаритки в вазе из выдувного стекла. Убери фильтр – и останется такая слепящая яркость, что даже изящная маргаритка покажется бесформенной, уродливой, перенасыщенной цветом. Наша жизнь напоминает обработанную такими фильтрами картинку. Соседи могут представить, как я перемешиваю садовый салат на заднем дворе, переворачиваю блинчики на сковороде и трахаю мужа под тихое бормотание джаза. На людях все мы демонстрируем обработанную винтажными фильтрами жизнь, да и сами давно к ней привыкли. Но я ненавижу эту идеальную картинку. Я сама решила завести детей, выйти за Чарльза, родить еще одного ребенка. Сама выбрала профессию, став коучем по здоровому образу жизни. Выбрала пятиуровневый особняк с видом на Сиднейскую гавань из числа тех, которые обычно снимают для вечеринок по выходным.