Княжна (СИ) - Дубравина Кристина "Яна .-."

Холмогоров с важным видом смотрел на циферблат часом, хотя во мраке, почти не прерывающимся светом фонаря, не увидел движения стрелок.

— Вверх! — приказал голос Саши Белого из толпы, и тогда, как по сигналу «пли!» с коротким свистом вверх взметнулась петарда, расчертившая тьму московской ночи белой полосой пороха.

А за нею ввысь устремились ещё и ещё другие кометки, многочисленные шашки. Аня успела воздух губами схватить, а выдоха её уже никто — даже сама Пчёлкина — не услышал за первым хлопком салюта.

Цветами крупных бутонов, напоминающих пионы, — те самые, какие девушка сегодня в толпу незамужных дам бросила, угодив ими прямо в руки Лариной — в небе, где-то на высоте десяти этажей, взорвались петарды. Оседали вниз цепочки пороха, переливаясь белыми, синими цветами, и под восторженные ахи приглашенных гостей, под радостные вскрики невесты, жмущейся к боку жениха и рефлекторно зажимающей уши, взрывались, разлетаясь искрами в стороны, другие цвета.

Вперёд всех, наперевес с камерой, выскочил Макс Карельский и в объектив пару взял. Они не сразу заметили наведенный на них прицел, всё на небо смотрели со ртами, раскрытыми в удивлении и улыбках, и правую руку Белова заметили, только когда кто-то — вроде, Кос — их окрикнул, отвлекая внимание от громкого, красивого и дорогого салюта:

— Пчёла, блин, рукой помаши!

— Поцелуй для истории! — гаркнула беззлобно мама, чуть ли не за спиной Аниной выросшая, и Пчёлкина, вздрогнув в руках супруга, опять засмеялась — слишком много, слишком часто для самой себя.

Витя выразительно Коса подразнил, глядя в камеру, а потом, не чувствуя стеснения перед толпой, взял Анну за талию, на себя дёрнул. Поцеловал сразу глубоко, лишь сильнее подстёгивая желание своё и Анино, и под хлопок очередной салютной шашки вдруг понял, что пора бы им закругляться.

Гости, в конце концов, все люди взрослые, понять должны, почему молодые так стремятся закончить танцы.

Пчёлкина рассмеялась прямо в поцелуй, будто, чертовка, мысли его читала по слогам.

Витя окончательно сдался.

На плечах ощущалась тягость дня, подошедшего к концу. Аня в зеркало смотрелась, плохо себя в полумраке прибранной спальни видя, едва различая на лице своем какие-либо цвета. Всё темень, всё мрак… И только белое платье с едва помявшейся сзади юбкой было во тьме спальни светлым, контрастным пятном.

За стеной слышалось что-то негромкое; кто-то ходил, дышал, не храбрясь ближе подобраться. И это ожидание, которое и без того долго на нервах Аниных, натянутых до состояния каната, сидело, размахивая ножками, ощущалось равно как пыткой, так и сладостью. Сердце о грудину билось изнутри, каждый ударом отдавая тремором по обратной стороне коленей, и руки малость дрожали, когда Пчёлкина вынимала из причёски красивые шпильки-цветочки, когда снимала с шеи многослойное украшение, оставляя на себе лишь обручальное кольцо и свадебное платье.

Витя признался ей на ухо, сидя в лимузине в окружении друзей, сопровождающих их до дома с песнями и ещё двумя бутылками шампанского, что сам хочет на жене развязать корсеты.

Противиться его желанию Анна не собиралась.

Хотя, признаться, и переживала, что Пчёла долго разбираться не будет — просто дёрнет шнуровку сильно, отчего затрещат швы и выточки, и платье к её ногам спустит тряпкой, которая станет пригодной лишь для мытья полов.

Переживала и, дьявол, в то же время была бы совсем не против.

Последняя шпилька, очень сильно ощущающаяся своей остротой, выскользнула из прически. Локон, потяжелевший от лака, упал за спину, оставляя лишь часть волос в собранном состоянии. Аня подцепила резинку, стягивать стала ту, но силикон порвался быстро, ударил по пальцам, вынуждая шикнуть, и выпустил пряди.

Пчёлкину замурашило ни то от касаний волос, защекотавших кожу шеи, ни то от тени, которую на пол отбросила фигура, остановившаяся у порога.

Витя смотрел на Аню недолго, меньше десяти секунд, но и этого времени ему хватило, что увидеть в жене — в очередной раз — эту её точеную хрупкость, красоту тонких запястий и взгляда, сосредоточенного даже на мелочах. У неё грудь поднималась и опускалась от участившегося дыхания, и Пчёла волей-неволей засмотрелся на эти движения.

Бюст у Ани был небольшой, но когда Витя в руках грудь сжимал, то она идеально укладывалась ему в ладони. Стон бывшей Князевой, исправно срывающийся с искусано-оцелованных губ от ласк его, только картину завершал, вынуждая Пчёлу с самим собой бороться, чтоб шею новоявленной жене не искусать.

Вероятность, что сегодня он себя сдержит, близилась к нулю.

Бригадир прикрыл дверь, не туша света в коридоре. Прошелся неспешно до зеркала, остановился за спиной Аниной и, поглядывая в отражение, снял с себя часы, убрал их на комод. Пчёлкина медленно гнула пальцы, поправляла волосы, словно понять пыталась, насколько их терпения хватит.

Они столкнулись взглядами в отражении. Ладони Витины на бёдра Анины легли, скользя к талии, и она поняла тогда вместе с жаром взорвавшихся дендритов, что терпения осталось на минуту. Две — максимум.

Шестьдесят секунд обещали стать невыносимо долгими.

На миг кольнула какая-то неловкость, одновременно злящая и смешащая — они ведь, чёрт возьми, не в первый раз в этой спальне оказываются, не впервые друг к другу тянутся. Так отчего тогда щёки вспыхивают, будто за ними наблюдает кто?

Аня вздохнула, явно понимая, что всему виной кольцо на безымянном, из-за которого на все вещи стала смотреть, как через призму, ранее ей не знакомую, и на выдохе ощутила поцелуй Витин на изгибе шеи. Он волосы не откинул, через тугие пряди поцеловал, чем, кажется, только сильнее Пчёлкину вздёрнул.

Девушка дыхание перевела тихо-тихо, не заметив вздрагивания ресниц, и на грудь Вите откинула голову.

Пчёла губами скользнул выше: шея, вкусно пахнущая духами, линия нижней челюсти, чуть подрагивающей, как от холода, скула… Руки его сами скользнули к животу, сходясь и сжимаясь на декоративных пуговицах.

Он представил, как они по полу рассыплются, если атлас в разные стороны от декольте дёрнет. Ах, какая была привлекательная фантазия…

Анна с прикрытыми от мелкой дрожи глазами завела руку куда-то назад, пальцами зарываясь в русые пряди мужа. Горло скрутилось многочисленными узелками, мешая слово сказать, но собственная тихость отчего-то привлекала.

Будто была главным правилом их игры, подстёгивающей уровень адреналина чуть ли не с каждым движением.

Пчёлкина закусила губу, пока могла, и второй ладонью попыталась мужа, медленными и малость щекотными от сухости губ поцелуями двигающемуся к её уху, погладить по груди. Руки заломило. Аня так же неспешно, будто дразня и себя, и его, повела пальцы выше, к шее, к затылку.

Она за головой его скрепила руки, подтягиваясь под поцелуи. Вздох сложно было назвать не томным.

Витя, коротко сжав ткань платья под пальцами, развернул бывшую Князеву к себе лицом.

В спальне был полумрак, но Пчёлкину лампочки и ночники заменяли искры в глазах Ани. На миг ослеп в яркости её глаз, а потом, на выдохе ругнувшись коротким «блять», поцеловал невесту, и та, зараза, панацеей залечила резь, бальзамом на душу щедро полила.

Одно плохо — жаркая тяжесть от близости тела, которое в ту ночь думал любить, пусть и с перерывами, но до самого рассвета, скатилась к солнечному сплетению, давя дыхание.

— Как оно снимается? — спросил губы в губы Пчёла. Анна поцелуя разрывать не хотела, но выпуклость ниже пряжки ремня, ощутившаяся животом, с ответом поторопила.

Девушка скользнула ладонями, прижатыми к груди мужчины, за жакет, на плечи пальцы повела, сбрасывая пиджак мужа на пол почти бесшумно.

— Надо расшнуровать. Потом замок…

Пчёлкин кивнул и вернул губы Анины на свои. У неё мелко-мелко затряслись пальцы, отчего расстегивание пуговиц обещало стать серьезным испытанием; Витя концы шнуровки нашел, первый узел распутал, когда невеста, чёрными волосами щекоча, взялась за галстук, растягивая «удавку», которую Пчёла навряд ли ещё хоть раз наденет.