Мой личный доктор - Мельникова Надежда Анатольевна

— Николай Иванович. — Мама чуть вскидывает подбородок, вытягивая ногу. Знаю эту её коронную позу — настроение у Натальи Викторовны так себе. — Мы вам очень благодарны, но вы должны понять, что только что стали предметом мести. Моя дочь очень некрасиво с вами поступила. На самом деле ей нравится другой, очень уважаемый человек — доктор. Но, так как столкнулась с подобной конкуренцией впервые, она страдает по этому поводу тревожным расстройством, вот и позвала вас. А так-то вам не на что надеяться, она не разделит с вами кров и постель.

— Мама! — Округлив глаза до размера блюдец того самого парадного сервиза, из которого мы поили чаем Ткаченко, я снова выглядываю из-за кресла и кручу двумя здоровыми пальцами у виска.

Таксист ржёт. Шурик в ужасе.

— Я не хочу, чтобы вы строили воздушные замки насчёт моей дочери. Понимаете, она сопротивляется обоюдной страсти. Но я знаю её целых тридцать пять лет и могу с уверенностью сказать, что доктор её зацепил, именно поэтому она ведёт себя как ребёнок.

— Да мама, елки-моталки! Хватит уже! Он же работает в моей школе! Я же его начальник. Что тебе вколол этот доктор Ткаченко?

— Обезболивающее, — пожимает плечами мама, не в силах простить мне того, что я послала её любимца, выбрав истинного, верного, добродушного поклонника.

Неожиданно меня кидает вперёд. В грудь впивается ремень безопасности. Перед машиной возникает Майка. Она довольно резво оббегает автомобиль, открывает дверь и заглядывает внутрь. Осмотрев всех, кто в салоне, как будто успокаивается.

— Фу-ух. После приёма у Разумовского не нашла Ткаченко в его кабинете и подумала, что Костя с вами.

— С нами бог. — Взглянув в приложение на имя везущего нас таксиста, добавляю, улыбнувшись: — И Прохор.

Таксист снова веселится и кивает мне.

Первый шок, видимо, прошёл и подруга залезает в такси. Хотя её никто не звал, я рада, что она больше не плачет от боли. В итоге Шурик оказывается посередине, зажатым между мамой и Майкой.

— Майя, я не твоя мама, но старше и мудрее, и ответственно заявляю: ты должна взять себя в руки.

— Наталья Викторовна пошла вразнос, — комментирую я фразу матери, которая и раньше Майку недолюбливала. А теперь, когда решила заиметь внуков от Ткаченко, увидела в ней прямого конкурента. — Я предлагаю всем успокоиться.

— А я прошу проявить уважение к моей личной жизни! — Здоровой рукой поправляет подол платья Майка.

— Какая личная жизнь, Майя? — Выглядывает из-за Шурика мама. — Очевидно же, что доктору ты безразлична, вот и не надо ему навязывать чужого малыша! Это гнусно!

— Мама! — охаю. — Базар-вокзал! Бедный Ткаченко там весь, поди, изыкался.

— Вы, пожалуйста, так не говорите, Наталья Викторовна. Вы ничего не знаете, — грустным голосом.

— Может, я ничего не знаю, но я всё вижу.

— Ваша дочь поклялась, что к Косте не подойдёт. Поэтому остаюсь только я.

— Точно. Только ты и остаешься, — прыскаю со смеху, снова высовываюсь из-за кресла, на этот раз сильнее, ведь Майка сидит прямо за мной. — Кроме Леночки, Ирочки, собачницы и медсестры Александры.

— Тише можно? Я вообще-то пытаюсь вести машину, — перебивает Прохор и, покачав головой, смеётся.

— А вы на наш цирк шапито не обращайте внимания, Прохор. У вас тут сплошная творческая интеллигенция едет. Музыканты, учителя живописи и рисунка.

Мама недовольно куксится. И тут в разговор вступает Шурик.

— Скажите, пожалуйста, Ульяна Сергеевна: то, что сказала ваша мама, — правда? — интересуется совершенно убитым голосом.

Смотрю на маму, та гордо отворачивается к окну, никак не простит мне, что я пресекла всякие попытки Ткаченко вручить мне царственное семечко.

— Что именно правда, Николай Иванович?

— Что вам нравится этот доктор!

Оборачиваюсь, глядя на подругу. Майка открывает рот, при этом её физиономия становится серо-буро-малиновой.

— Ульяна! Ты же поклялась! Как ты могла? Ты предатель! Ты врунья! Ты падшая! — визжит Майка.

Ну всё, теперь она плеснёт мне в лицо кислотой на большой перемене. Однако визжит не только Майка, в этом любовном двенадцатиугольнике никак не успокоится Николай, повелитель гобоев и бубнов.

— Я, кажется, понял, вы всё специально устроили! Вы же завуч. У вас очень сильно развита способность организовывать и контролировать.

— Ой, Николай Иванович, давайте как-нибудь обойдёмся без ваших этих домыслов.

Но он меня игнорирует:

— Вы, Ульяна Сергеевна, специально проехали маме по ноге телегой в супермаркете, вы нарочно подвернули ногу на линейке, вы специально сломали себе руку, чтобы встретиться с этим похабным доктором!

Откидываюсь на кресло и последними пальцами бью себя по лбу. Прохор ничего не понимает, но смеётся громче, чем трещит этот табор.

— Так, так, так! Тормозим, товарищи! Что-то вас понесло. Вы, Иванович, сейчас неправы.

Подруга хнычет, шмыгая носом, очевидно поверив оркестровику.

— На меня говорила, Ульяна, что у меня болезни, а сама! Ты что натворила? С ума сойти! Ты маму повредила, чтобы к красавцу Ткаченко пойти?!

Они меня все уже откровенно бесят.

— Да! Да, Майка, ты права и Хиросима с Нагасаки — это тоже я! — Дальше обращаюсь к водителю: — Прохор, я вас очень прошу остановить вот там. Я с этими людьми в машине больше ехать не хочу.

— Я тоже, пожалуй, выйду, — быкует Шурик-Николай.

— Ну уж нет, Николай Иванович, мы без вас не справимся. Как мы доберёмся до нужного этажа?

— Позовёте доктора!

— Доктора мы уже прошляпили.

— Правильно, Николай Иванович, вам нужно на воздух, а то мы тут набились как селедки в бочке, а у вас, похоже, в душных посещениях синдром Шерлока проявляется.

Николай поднимается с кресла прямо на ходу, ударяясь башкой о крышу авто.

— Уля шутит, — пресекает мама его попытку выпрыгнуть во время движения.

— Уля не шутит! Уля размышляет, кого из вас троих отправить к психиатру первым.

— Я разочарован! — Поправляет свои окуляры Шурик. — Я даже представить не мог, что вы, Ульяна Сергеевна, такая хитрая, циничная, изворотливая женщина. Вы пользуетесь людьми для своих целей.

Не, ну это уже обидно.

— Вы, я так понимаю, премию в этом году уже не хотите, Николай Иванович?

— А вы мне, Ульяна Сергеевна, не угрожайте. Я имею право быть разочарованным.

Мама в это время роется в сумке. Охает, ахает.

— Доченька, я забыла в травматологии паспорт! Мне сказали забрать в регистратуре. Но меня так впечатлила твоя подруга, что я совсем запамятовала.

— Только этого ещё не хватало. Прохор, разворачивайте наш дилижанс. Я вас умоляю. Мы должны вернуть паспорт. Давайте, мы вызываем такси по приложению в обратную сторону.

Лихорадочно соображаю, как провернуть эту операцию с наименьшими потерями личного состава. Если мне не отдадут документ, то придётся тащить маму обратно в травматологию. А она уже расстроила Шурика, и он помогать откажется. Остаётся только Прохор. Майка плачет, не понимая, что мы снова у больницы. Как же всё сложно.

Выхожу из машины, перебегаю дорогу, благо нога уже полностью прошла, остался только гипс и повязка на пальцах.

И где-то на пешеходном переходе, возле стоянки служебных автомобилей замечаю чёрную иномарку. Внутри мужчина и женщина, никуда не едут, сидят. Двигая руками и губами, ласкают друг друга. Виден женский профиль и мужской затылок. Я замираю. Тонкие с красными ногтями пальцы перебирают короткие волосы. В груди неприятно ноет, поэтому что это не просто мужчина — это доктор Ткаченко тискает на переднем сиденье какую-то девушку.

Глава 20

Мне кажется, я впадаю в кому, только стоя. Всё быстрее уменьшается количество сокращений сердца, всё реже становится дыхание. Никак не могу себя заставить отвернуться, у меня уже всё расплывается перед глазами на нервной почве. А вроде бы чёрствая, непробиваемая женщина. Профессионал до глубины души. А шок получаю такой, что не соображаю, куда шла до этого.