– Поздно, Вера. Из руин ничего нового и свежего не построить. Всё. Это конец, ясно? – он взялся за дверную ручку.
Я сделала шаг, руки дрожали, горло перехватило – внутри комок слёз.
– Я люблю тебя… – сорвалось с дрожащих губ. По лицу потекли горячие слёзы. – Я люблю тебя! Слышишь? Нам нужен шанс… Влад!
Дай мне шанс! Дай НАМ шанс! Я ведь беременна!
Но вслух сказала другое:
– Прошу тебя, не уходи. Прошу… Я не выдержу без тебя. Я тебя любила и люблю, я тебя не предавала и не предам, никогда… Я не идеальна, но я твоя, Влад.
– Ты была моей, – бросил он резко и обернулся ко мне. – Теперь ты для меня – никто. Прости за эти слова. Но я так чувствую.
– Так не честно. И очень жестоко, – уронила лицо в ладони и заплакала. – Вла-а-ад… Но я не хочу тебя терять…
Посмотрела на него через пелену слёз.
– Умоляю…
– Я не хочу ничего от тебя, Вера. Ни тебя. Ни твоей любви. Ни-че-го.
Он снова взялся за дверную ручку.
И я упала на колени, схватилась за его ноги, прижалась щекой, лицом.
Не отпущу. Не отдам. Мой!
Он стоял, молчал. Не уходил и медленно обернулся.
Посмотрел на меня и поднял с пола.
Схватил за подбородок – жёстко и больно. И вдруг с ненавистью прорычал:
– Тебе не противно от самой себя, а? Ты – на коленях, как жалкая неудачница. Ты всегда была гордой и сильной. А теперь что? Посмотри на себя, Вера. Ты сейчас как побитая псина. Старая и страшная.
И отпустил меня.
Я снова упала на колени. Не от слабости. От отчаяния. Я больше не знала, как его остановить.
Но сказать о беременности язык не повернулся. Появился страх, что он может что-то сделать нехорошее. Ударить в живот. Или отправить на аборт.
Он открыл двери. Посмотрел на меня сверху вниз.
– Собери себя в целое, Вера. И живи дальше.
И ушёл. И оставил за собой тишину, в которой звенело каждое не сказанное мной слово.
Глава 2
* * *
– ВЕРА —
Не знаю, сколько я просидела на полу в прихожей.
Минуту, две. Или час, а может, вечность?
Но потом я медленно и тяжело поднялась на ноги, добрела до накрытого праздничного стола.
Долго смотрела, а потом, закричала – с надрывом!
Схватила со стола конверт со снимком УЗИ, разорвала его и бросила в тарелку с салатом.
С каким-то диким остервенеем достала из шкафчика большой мусорный пакет, развернула его у стола.
Схватила скатерть за углы, и, рыча, всхлипывая и подвывая, как раненная волчица, собрала её как мешок.
Тарелки, бокалы, приборы, закуски, бутылка с вином, подсвечники с потухшими свечами, – всё, что было на столе, теперь оказалось в скатерти, как в мешке.
Полилось сквозь ткань вино. Но мне плевать.
Бросила всё в мешок. Завязала его и пнула.
Я осталась одна.
Снова упала на колени. Прижала ладони к животу и завыла.
Словно хотела защитить от боли хотя бы своего малыша.
Выла я долго. Слёзы лились нескончаемо, но рано или поздно всё заканчивается. И слёзы тоже кончились. И голос уже не слушался. Хриплый стал и сиплый, будто я простыла.
Подняла себя с пола и потащилась в ванную, как старуха держалась за стенку.
Умылась, шумно высморкалась и посмотрела на своё отражение.
Я была похожа на смерть. Нежеланная, уродливая, старая.
И такая жалость к себе пришла, что стало ещё гаже на душе.
Я прижала ладони к опухшему от слёз лицу и потянула их вниз.
Когда-то я была невероятно красивой. Но годы не щадят женщин. Годы уродуют нас. Это мужчина всегда – мужчина. А женщина после сорока – уже старуха.
Он нашёл себе молодую, горячую. А меня, как старый хлам – на помойку.
– Сука. Какая же ты сука, – прохрипела надломлено. Не знаю, к кому я обращалась, то ли к его любовнице, то ли к себе.
Сорвала с себя праздничное платье и швырнула его в корзину для белья.
Стянула бельё и забралась под упругие струи воды.
Грелась я долго, но всё равно меня трясло, будто вода лилась не тёплая, а ледяная.
Обнимала себя за плечи и снова рыдала, но уже беззвучно.
Потом завернулась в махровый халат.
Достала из комода фотоальбом и нашла одно фото.
Как будто я механическая, сделала себе чай, села на подоконник, сделала глоток и посмотрела на фото.
Мы здесь на отдыхе на Мальдивах вдвоём.
Красивые, счастливые. Молодые.
Я смотрела на наши лица.
Долго смотрела.
Потом – медленно, спокойно – порвала его, приоткрыла окно и выбросила.
– Ты был частью моей истории, Влад… Но что же ты натворил?
И снова всхлип и снова ком в горле, но слёз больше не было. Была пустота в груди – страшная, чёрная, ледяная.
Я решила пойти и лечь спать, а обо всё подумать завтра, потому что сегодня я не знаю, что делать.
Мне больно. Мне страшно. И я не могу понять – за что?
* * *
Утром проснулась внезапно, как от внутреннего толчка.
Я лежала, прислушиваясь в огромной постели. Без него.
Квартира пахла тишиной. Глухой, почти мёртвой.
Внутри было пусто. Как после взрыва. Остались одни руины. И пыль, что оседала и душила, душила меня.
Погладила свой ещё плоский живот. Там растёт мой малыш. Он ещё не знает, что снаружи – руины.
Я слышала свой слабый внутренний голос:
«Вера, встань. Просто встань. Ради него. Ради себя. Ради будущего, которое тебя ждёт».
Но тело не слушалось.
Грудь сжималась, как при астме. Боль сидела в клетке рёбер.
Глаза снова зажгло от слёз и обиды.
Я вспоминала, как Влад смотрел на меня сверху вниз, как будто я пыль под ногами.
И как он сказал: «Ты для меня – никто».
Я поднялась.
Медленно. Неуверенно. Как после болезни.
Голова закружилась.
Затошнило.
Подошла к шкафу и открыла дверцу с зеркалом. Посмотрела на себя, на своё лицо, которое после вчерашней истерики и плохого сна не узнавала.
– Здравствуй, – прошептала себе и всхлипнула. Но тут же взяла себя в руки.
Не нужно слёз. Не нужно.
Отправилась в ванную. Как и вчера, я долго стояла под струями воды, согревалась, но внутренний холод невозможно убрать.
Высушила волосы, сделала лёгкий макияж, чтобы скрыть следы усталости и трагедии.
Сделала себе завтрак, хотя есть не хотелось. Меня тошнило.
Но я себя заставила.
Я теперь не одна и должна позаботиться о себе.
В воздухе витала тяжёлая тишина, гудевшая в ушах, как перед грозой. Я знала, что он придёт, и страх наполнял моё сердце, как ледяная вода.
Пока завтракала, я, как в замедленной съёмке, осознавала, что все эти годы, проведенные вместе, были тенью, за которой скрывалась ложь.
Моё сердце сжалось, в груди заскакала обида, смешанная с предательством.
Обычно спокойная и уравновешенная, я вдруг почувствовала, как внутри разгорается вулкан гнева.
В тот момент я отчётливо поняла, что не хочу, чтобы хоть что-то, что принадлежит ему, напоминало о тех счастливых мгновениях, которые теперь казались иллюзией.
Позавтракав, убрала посуду и словно завороженная, подошла к шкафу, в котором висела его одежда.
С жёсткой улыбкой взяла ножницы, острые и холодные.
С решимостью в руках, будто моё психическое состояние перешло в активную фазу, я распорола его любимый костюм от известного дизайнера.
Каждый рубец, каждый порез был олицетворением моей боли.
Стремясь убрать все следы его присутствия, я рвала его рубашки, портила его любимые джинсы.
Ткань трещала под натиском моей ярости и обиды, словно сама жизнь кричала от боли.
Я не останавливалась: старый, но его любимый кожаный портфель, носки, платки, обувь стали жертвами моего гнева.
Каждый взмах ножниц обрывал невидимые нити, связывавшие меня с прошлым.
Чувство обиды смешивалось с освобождением. Да, я понимала, что это мой способ справиться с предательством.
Я стала чувствовать себя всё более уверенной, заполнив чемодан порванной одеждой и испорченной обувью.
