Я кивнула и сглотнула вязкую слюну. Ком в горле причинял ощутимый дискомфорт, но я старалась держаться. Ради себя.
Потом ради близких.
Я обещала себе быть сильной, но сейчас грозила безутешно разрыдаться.
— Как давно у вас наблюдаются нерегулярные кровомазания? В анкете написано, что пару месяцев. А точнее можете вспомнить?
Тем временем медицинская сестра намазала мне живот гелем, и я вздрогнула от прикосновения головки аппарата к голому животу.
Сосредоточиться в последнее время стало сложнее, я трактовала этот симптом как подтверждение страшного диагноза. Отупела настолько, что почти не могла сконцентрироваться на работе.
— Недель пять, может, шесть. Не помню точно.
Аппарат всё возил по животу, доктор смотрел на монитор, вглядывался, морщил лоб, поправлял очки и молчал.
— А когда была последняя менструация?
Мне захотелось закричать, чтобы они перестали спрашивать одни и те же вопросы по кругу. Я уже говорила сестре в приёмном покое, что девять недель назад всё было как обычно. А потом я начала кровить нерегулярно.
— Раз в две недели у меня были кровомазания. То алые, то коричневые. Могли продолжаться три дня или неделю. Потом снова всё становилось хорошо, на какое-то время. Последние недели я чувствовала себя особенно неважно.
Врач кивнул и снова принялся разглядывать что-то на мониторе. Мне начинало казаться, что он просто не знает, как трактовать то, что там видит!
— Так, анализы ваши почти в норме, если не считать анемии средней степени тяжести, но это мы скорректируем, — сказал он наконец и убрал датчик. — Скоро я осмотрю вас на кресле.
— Вы так ничего и не скажете? Хотя бы свои подозрения? — я приподнялась на локтях и посмотрела мужчине в глаза.
Мне надоели эти недомолвки. Если бы я их хотела, то предпочла бы и вовсе не обследоваться!
— Это опухоль, да? Я кровлю из-за рака? Вы предложите выскабливание?
Вопросы сыпались один за одним. Я была достаточно осведомлена о том, как это бывает. Сейчас мне скажут, что надо подтвердить диагноз, а лишь потом говорить о нём с полной уверенностью.
Врач молча посмотрел на меня, потом вернулся на место, включил монитор снова и поставил датчик на мой ещё влажный от геля живот.
— Если это и опухоль, то она явно живая, — произнёс он наконец и включил какую-то кнопку. Я запомнила, что она была ярко-красного цвета. — У неё есть сердцебиение.
Глава 12
Марго
— Это точно? Такого не может быть! — всё время твердила я и чувствовала себя так, будто из-под ног вдруг ушла земля.
Как это странно и одновременно легко отказаться от прошлого, от будущего, выдуманного себе в таких подробностях, что начинаешь в него верить! И как оказалось сложно принять другую точку зрения!
Я не верила. Не могло этого быть, и вовсе не потому, что меня бы это не обрадовало, а только потому, что вот так не бывает.
— А кровь? У меня часто кровит, — спрашивала я снова и снова, когда из вены взяли ещё уйму анализов и прописали строгий постельный режим.
— Это угроза прерывания. К сожалению, она вполне реальна, — был мне ответ, и на этом всё.
Наверное, пока с меня было достаточно.
Я позвонила Михаилу сразу, когда освободилась. Примерно через часа два после того, как узнала неожиданную новость. Правда, немного омрачённую неясными прогнозами.
— Не скрою, пани Старицкая, положение очень серьёзное, — пояснял лечащий врач. — Позвольте говорить с вами откровенно.
Я кивнула. Знаю, сама чувствую, слишком большая слабость. И боли внизу живота. Несильные, но периодические, часы по их появлению можно сверять.
— Гематома большая. Но эмбрион вполне жизнеспособен. Хорошо, что вы попали к нам сейчас, через неделю-вторую могло быть слишком поздно.
Я снова согласилась, спрятав руки под одеяло. Они дрожали.
Хотелось впиться во что-то мягкое нырнуть под одеяло с головой и зажав край его в зубах, зажмуриться и погрузиться в сон. Когда проснусь, угрозы минуют, пронесутся как буря, и небо снова станет безоблачно-голубым.
— Мы начали колоть вам гормоны, это необходимо для поддержки.
Я соглашалась на всё. Подписывала не глядя ворох бумаг, только чтобы успокоиться и оправдаться перед самой собой: я сделаю всё, чтобы сохранить ребёнка.
— Какой у меня срок?
— Семь-восемь недель. Это по УЗИ.
Отлично, осталось всего семь месяцев, и можно вздохнуть спокойно. А пока я буду лежать, даже если возникнут пролежни. В туалет, к счастью, мне вставать разрешили. Метр пройти несложно.
Я находилась в отдельной палате со всеми удобствами, и пусть она была похожа на тюрьму, чьи окна выходят не в больничный сад, а на асфальтовые дорожки и ворота, это не так важно.
Главное, я выйду отсюда. Выйду победителем.
Взяв телефон в руки, я некоторое время сидела и раздумывала. Конечно, надо звонить сейчас, Миша там, должно быть, с ума сходит, но я боялась его обнадёжить. И сама боялась поверить в чудо.
Пока сомневаюсь в реальности происходящего, я смогу выдержать любой удар судьбы. Она часто меня била, слишком больно после восстанавливаться и делать вид, что жизнь продолжается.
Общество требует от тебя, чтобы боль не длилась долго. А печаль надо прятать внутри так глубоко, чтобы при общении этого и заметно не было. Мол, отгорюй пару дней-недель, а потом делай вид, что всё забылось. Иначе ты какая-то неустойчивая.
Бракованная. к психологу надо, а то и к психиатру.
—Ну, что сказали? — послышался в трубке взволнованный голос, и у меня, как назло, пропал дар речи.
Хлынули слёзы, которые я так долго держала в себе, я начала всхлипывать в трубку, но не могла выдавить даже слова.
Совсем.
— Погоди, я сейчас буду, — он отключился раньше, чем я смогла сказать, что это не от горя, а от радости. Бросила телефон на кровать и, обняв колени, расплакалась ещё сильнее прежнего.
Да, надо успокоиться, это вредно в моём положении, но мне так было легче. Я плакала, и со слезами выходила боль. Сомнения.
Страх, наконец.
Это как заноза, глубоко сидевшая в ране, а когда её извлекли, уже затянувшееся повреждение вдруг закровило сильнее. Это надо пережить, теперь-то я пойду на поправку.
Мысли о том, что я могу не доносить, даже не допускала. Вернее ,она билась раненой птицей из подсознания, мелькала где-то на задворках, но я гнала её прочь. Если я буду думать ещё и об этом, то хоть в петлю лезь!
Михаил приехал через минут десять после звонка.
— Ты так скоро? — лишь вымолвила я, подняв голову на звук открывающейся двери.
Вздрогнула и сжалась. Вдруг это не он? Не Михаил.
— Всё это время я был в больничном парке. И в кафетерии выпил весь кофе, — слабо улыбнулся он и, осторожно присев рядом, обнял меня. — Рассказывай всё как есть.
Я улыбнулась:
— Только не говори, что до того, как зайти сюда, ты не побывал у моего лечащего врача.
— Был, Марго, — взгляд мужа посуровел. — Но ты ведь подписала бумагу, чтобы никому ничего не говорили. Я хочу всё знать. Скажи мне!
Точно! Конечно, подписала, как я могла забыть! Предполагалось, что у меня рак тела матки, я не хотела, чтобы об этом ему говорили посторонние.
Только в лицо, самолично, я бы следила за малейшей реакцией и, заметив испуг в его глазах или разочарование, да мало ли что, развелась бы и уехала домой.
Впрочем, я вру. Я бы так поступила в любом случае. А Михаил, даром что в политике много лет, хорошо умеет скрывать свои чувства.
— Ну же, не бойся, я всегда рядом! — подбадривал он, а у меня ком в горле застрял.
— Я… не больна, Миш, я беременна, — выпалила наконец и вскинула на него мокрые от слёз глаза.
Кажется, я не плакала так много уже много месяцев. С тех пор как потеряла народившегося первенца. По глупости или по судьбе, больно было так. что ножом режь, не почувствовала бы.
