Разведи огонь (СИ) - Конд Хельга

Всё-то складно говорит Соболев, но всё равно, очень обидно и задевают особенно два слова из этого сказанного.

— Ловушки говоришь? — поджимая губы, повторяю, что больше всего впечатлило. — Непонятный, значит…

Я, не прощаясь, выскальзываю на улицу и стараюсь медленно идти до подъездной двери, чтобы ненароком не подумал, что обидел, что поддалась такому низкому чувству…

Просто шагаю.

— Подожди! Я тебе ещё не всё сказал! — кричит он вослед, через приспущенное стекло, но я как в бреду, ничего уже не слышу…

И этого достаточно! Унизительно, мне пожалуй, не было так никогда!

Мне ночь напролёт снятся кошмары, то в пот кидает, то в холод. Слышу или чувствую, не знаю, но рядом мама шепчет отцу: «Нужно скорую вызвать, у Поли температура высокая, не сбивается». Потом картинка тает и превращается в Соболева, с той самой неповторимой ухмылкой на губах, и он не открывает рот, но я понимаю явно, как Илья мне говорит: «Убери свои ловушки! Слышишь?», «Непонятные поцелуи…», «Уйди вон!». В комок превращается всё, что видела и расправляется в новом оживающем портрете, где счастливая Динка, подмигивая, отворачивается, а когда возвращает вновь своё ко мне лицо, приобретает облик Быха, хмуро, даже обвиняющее смотрящего на меня. Языки пламени повсюду, они становятся сильнее и ничего не разбираю больше вокруг — горю. «Развела огонь», — думаю, сгорая в нём сама. Снова слышу голос посторонний, будто издалека: «Нужно госпитализировать», а потом, ещё картинки, но они меняются быстро…так быстро, что не успеваю их идентифицировать, разглядеть, утопая в цветной карусели сверкающих ламп.

Глава 22

Первым, что почувствовала — моё больное тело. Стон, сорвавшийся с губ, саму напугал. Пришлось с трудом разлепить веки. Вокруг находилась незнакомая стерильно белая обстановка, пахло лекарствами, а рядом с кроватью стояла, медсестра, подкручивающая колёсико у системы.

— Где я? — пытаясь облизнуть пересохшие губы, спросила её.

— О! Очнулась! Всё ещё на Земле, — бодро ответила она, а потом, осмотрев мой катетер на руке, добавила, — не переживайте, это больница. Ещё дней тринадцать и вас выпишут.

— Тринадцать дней?! — подрываюсь я, но организм подводит меня, вновь падаю на спину.

Это немудрёное телодвижение меня обессиливает.

— Что со мною? — безжизненно вопрошаю, пытаясь ухватить внимательный взгляд медсестры.

— Пока не поняли, но скоро выявим, анализы, должно быть, уже у вашего доктора есть.

Девушка уходит, и я остаюсь одна. Мысли постепенно возвращаются в мозг, но вскорости угнетают, поскольку помню последние воспоминания и, немного погодя, снова засыпаю.

Первой кого вижу, когда вновь глаза открываются — мама. Смотрю на это родное лицо и чувствую, как по щекам начинают скатываться слёзы, сама не зная отчего.

— Ну, что ты моя маленькая! Что моя сладкая! — бросается родительница меня успокаивать, гладя по волосам. — Всё же хорошо!

Плачу, а сама думаю, что когда буду готова, обязательно расскажу матери всё-всё… про Соболева.

«Я о нём уже забыла!» — лезет в голову настойчивая мысль, — «Клянусь!». Нет сил сопротивляться этому напору, соглашаюсь с ним и выплакав последние солёности, отключаюсь.

Три дня спустя, ко мне в палату заходит лечащий доктор, женщина лет сорока пяти с мягкими морщинками на лице и располагающей внешностью.

— Ну, как вы себя, Полина, чувствуете? — справляется она, отмечая мои ответы в блокноте.

— Всё хорошо, спасибо! — произношу ей улыбаясь и отворачиваюсь от окна, где, только что наблюдала, за перемещением людей по тротуару.

Понимаю, что начинаю скучать по воздуху, по улице. Здесь мало проветривается.

— Странно, конечно, всё это, — говорит врач, смотря на меня по-доброму удивлённо, — вы не болеете, но больны. Что с вами делать, право не знаю.

Я через силу улыбаясь предлагаю:

— Так выписывайте!

— Нет, солнце! Думаю, понаблюдаю тебя ещё пару дней, посмотрю, а потом уже отпущу на волю, если всё будет хорошо.

Не спорю, следя за тем, как та открывает двери и выходит.

— Можно? — слышу знакомый голос, спустя несколько минут, который доносится из проёма и сердце подпрыгивает от радости — это Пронина.

Мишка, естественно, тоже её сопровождает и ставит мне на тумбочку, проходя вслед за подругой пакет с фруктами, добавив: "Вот, поправляйся!".

Разговариваем обо всём кроме Соболева…

— Я насмотрелся на вас, девчонки, и тоже решил пойти работать, — произносит Бых, обращаясь к нам, когда затянулся наш дружный разговор, — тем более что мы с Диной решили копить на свадьбу.

— Да ты что! — счастливо вставляю. — Ну, вы молодцы!

Мы ещё долго обсуждаем разного рода сплетни и новости, и наконец, подходим к тому, какой диагноз и почему я здесь?

— У меня не могут найти причину болезни, — отвечаю, а сама чувствую, как подбородок начинает морщиться для процесса очередного слёзоотделения.

— В смысле? — в голос изумляются оба.

И тут с головой накрывает. Снова рыдаю, вновь друзья успокаивают и немного остыв, всё-таки рассказываю им последний наш, перед моей болезнью, разговор с Ильёй — его аккуратную нотацию.

— Вот сволочь! — возмущается особенно Мишка. — Я ж предупреждал тебя, Поля, по поводу Соболева! Ну почему такая упёртая?

— Замолчи! — командует ему Пронина. — Польке покой нужен!

Они ещё некоторое время сидят, а потом, уходят, оставляя вновь скучать в одиночестве. Странно. Именно здесь, в палате, в больнице, начинаю особенно ценить общение с друзьями, с людьми.

Ещё спустя четыре дня, тот же доктор, присаживаясь ко мне на край кровати, задумчиво говорит:

— Полина, то, что с вами происходит, вероятно, сидит у вас в голове. Наверное, произошло событие, которое предопределило ваше нахождение здесь, в заточении, в одиночестве. Вы от кого-то пытаетесь сбежать или дистанцироваться? Стресс? Что? Поделитесь. Ощущение, что у вас случилось физическое перенапряжение, а не воспалительный процесс.

Каждое произнесённое женщиной слово, впечатывается в истерзанную душу, врезается. Чувствую, себя так, словно обнажена.

— Вы правы, — признаюсь, через силу рассмеявшись, — возможно, стресс получился просто от безответной любви. Меня отшили.

Женщина не разделяет возникшей в палате саднящей радости, а задумчиво смотрит в лицо, потирая указательным пальцем нижнюю губу, словно сочувствуя.

— К сожалению, такое бывает и, к несчастью, таблеток от любовных заболеваний ещё не изобрели, — констатирует она, вставая, объявляет: «Завтра вас выписываю, но, Полина, пообещайте мне, больше с тем человеком не встречаться!».

Смотрю на неё грустно и поджимаю губы.

— В рамках одного университета, это сделать будет сложно, — продолжаю горько хмыкая, — но я постараюсь.

Даю обещание, плохо представляя, как смогу подобное выполнить. Новость о выписке встречаю со смешанным чувством облегчения и боязни продолжения эпопеи своего существования там, за рамками больничных стен… всё таки здесь покой и некая защищённость.

Глава 23

Через восемь дней, отец, встретив меня после выписки, везёт на старой нашей колымаге домой! Я жадно ловлю взглядом предновогодние изменения улиц, солнечные блики на снежных покровах, людей, проходящих мимо и всё, абсолютно всё, меня осчастливливает!

Первым делом, звоню Динке с сообщением, что дома, затем, набираю Николаю — новость, что сегодня вечером выйду на работу, несказанно его радует. Я включаю погромче телевизор, пытаюсь на кухне сварганить что-нибудь к приходу мамы, но являются странные ощущения, что потерялся навык жизни, что многое упустила: не могу чистить ножом картошку, не получается нормально чай заварить. Динка обменялась новостями, которые кажутся, произошли за год, а не за неделю…

Тускну.

Но, подходит время выхода на работу, и настроение вновь поднимается. Лишь однажды за день, я вспомнила про Соболева, но совершенно легко справляюсь с этими порывами чувственности. Становится интересно и странно одновременно, почему не получалось этого делать раньше, так как мне показалось достаточно лёгкой такая манипуляция.