Дикая Роза. Семь лет спустя - Коробов (Хуан Вальехо Кордес) Владимир

— Роза, милая, что с тобой? Ты заболела? Ответь мне что-нибудь. Ты меня слышишь?

Она по-прежнему молчала, но, похоже, все-таки услышала его. Бледное лицо Розы стало понемногу желтеть и принимать знакомые черты. Да, она несомненно отходила от своего обморочного состояния, оживала, вот и пальцы уже зашевелились, стали сжиматься в кулак, разжиматься и снова сжиматься. Сейчас появится нежный румянец на щеках и она заговорит… Румянец выступил, но вместе с ним из больших глаз Розы потекли слезы, и, не в силах произнести ни слова, она разрыдалась.

Рикардо не знал, что ему делать, и уже казнил себя за то, что показал этот грязный рисунок. Плачущая Роза — это еще можно было предположить и представить, но Роза рыдающая — этого попросту не могло быть! Но вот было, было, хотя и совершенно непонятно почему. Не понимая уже, что он говорит и делает, Рикардо протянул ей руки и зашептал, наклоняясь над ней, прямо в маленькое ушко:

— Роза, милая! Прости меня, если можешь. Не плачь, дорогая, я так люблю тебя! Прости меня, прости…

Она обняла его за шею, уткнулась ему в щеку и замерла. Рикардо постарался не двигаться, хотя находился в неловкой позе и мышцы сразу же стали затекать. Щека его почувствовала жар и едкость ее горючих слез, но он ощущал и то, что соленой влаги становится меньше и что рыдания Розы если и не стихли совсем, то раздаются уже едва слышно, где-то глубоко внутри. А потом он почувствовал, как губы ее прижались к его щеке теснее и теснее и дрогнули в поцелуе. Потом еще и еще. И вот он уже подхватил ее, поднял и опустился, держа Розу на руках, в то же кресло.

Она на его коленях, обнимает и целует его. Господи, как сладостны эти горькие, сквозь соль на губах, поцелуи! Как упоителен язык Розы в его рту!.. Что она шепчет ему? «Обними меня крепче, дорогой, еще крепче!»? «Да, милая, да!» Но что же такое с ней было? О, кажется, он догадался! Рикардо на секунду отрывается от губ жены и спрашивает:

— Скажи, ведь все это случилось, потому что ты переволновалась с будущим концертом?

— Да, дорогой, — отвечает она нежно, — я очень переживаю, как он пройдет.

— Конечно же прекрасно, дурочка! — говорит ей Рикардо и чувствует себя счастливцем.

Глава десятая

Это был самый приятный для него час. Около восьми утра Армандо Мартинес Франческотти просыпался, принимал прохладный душ, растирался большим, махровым полотенцем, накидывал на голое, с обильным черным волосом, тело синий халат, брал поднос с кофейником и вазочкой с печеньем и снова устраивался на постели. С вечера у него уже была вставлена в видеомагнитофон какая-нибудь кассета, чаще всего со старым, хорошо знакомым фильмом (новое кино он смотрел после обеда) с участием Тайрона Пауэра, Эррола Флинна, Кларка Гейбла, Роберта Митчума или Кэри Гранта. Прихлебывая кофе, жуя печенье, поглядывая на экран, Армандо предавался неге и воспоминаниям и одновременно (именно одновременно, так уж у него получалось) создавал новые комбинации, рождал свежие идеи для своего сложного и хлопотливого хозяйства. Самое значительное, самое удавшееся, принесшее наибольшую прибыль, да и просто удовольствие, пришло к Франческотти именно в этот утренний час после подъема.

Сегодня все было, как всегда: душ, теплый халат, ароматный кофе, свежеиспеченное печенье с шоколадной начинкой, кассета в видеомагнитофоне. Вот только старого фильма не было, не было вообще никакой картины. Армандо смотрел видеозапись программы «Телевисы» с певицей Розой Гарсиа Монтеро. И смотрел он это уже в третий раз, но впервые в заветное, запретное не только для любых посетителей, но и телефонных звонков время.

Впервые он посмотрел программу дня два назад, когда потребовал у Джулии полностью и в подробностях ознакомить его со всем, что сделано и что предполагается сделать в ее операции, которую он окрестил как «жестокая, но романтическая месть». Давно он так не веселился, глядя на экран. А когда все закончилось, со смехом спросил сидящую рядом Джулию:

— Ну и сколько вы отвалили за статью против этой девочки?

— Она вовсе не девочка, у этой дряни двое детей!

— Ну так сколько дали редактору и, надеюсь, через третьи руки?

— Конечно, он и знать не знает, кто заказчик.

— Ты не называешь сумму.

Джулия вздохнула, ей явно было неприятно это говорить, ведь деньги были потрачены зря, затея сорвалась:

— Пять тысяч долларов.

Неплохо, — снова засмеялся Армандо, — но держу пари, что вас крепко нагрели посредники. Редакторишке досталось не больше тысячи.

— Пули он заслуживает за такую работу. Зачем согласился болтать с ней перед камерами, идиот!

— Не огорчайся, сестренка, не обеднели. А хочешь, выстави счет этой девочке — такая реклама много дороже стоит.

— Армандо! Прекрати называть эту дрянь девочкой. А счет ей будет выставлен — не сомневайся! Последний счет. Хотели насладиться агонией, потянуть подольше, сначала опозорить на весь свет, развести с мужем и только потом прикончить. Так слаще казалось, ну да можно теперь и ускорить. Она должна стать перед нами на колени, поползать, унизиться, а затем умереть.

— А если не встанет и не поползет?

— У меня поползет, еще как!

— Какие вы с подругой кровожадные!

— Мы справедливые! И можно подумать, что ты никогда никого не убивал!

— Я не убиваю, я устраняю. И никогда не делаю это бессмысленно, и уж в любом случае никогда не унижаю при этом.

— Бухгалтер!

— Джулия, ты опять злишься. Кстати, в тире ты проиграла, стреляешь так себе.

— Не увиливай, брат! Так ты берешься нам помочь?

— Берусь, хотя мне все это не нравится, это против моих правил. Но берусь, потому что ты моя сестра… — На секунду Армандо запнулся: ему бросился в глаза горбик, так некстати обтянутый сейчас ее платьем, очень модным, но сильно натягивающимся всякий раз, когда надо было присесть. Запнулся, но сделал вид, что чем-то подавился, глотнул минеральной воды и закончил: — Ты моя сестра, Джулия, и я ни в чем не могу тебе отказать.

Она улыбнулась, принялась за вторую порцию рыбы, демонстрируя свое смирение, но потом все-таки сказала:

— Поклянись, что доведешь это дело до конца!

— Джулия, это глупо.

— Нет, Армандо, клянись!

— Клянусь, что беру операцию «жестокая, но романтическая месть» в свои руки.

И в знак того, что все это действительно и серьезно, он достал из кармана бумажку, которую она ему дала, паркеровскую ручку, поставил там два креста и подал листок Джулии.

Она прочитала: Кандида, Эрлинда. Поискала еще крестики, не нашла и спросила обиженно:

— А остальные? А эта главная дрянь?!

— Решение будет принято позже!

— Но Армандо!

— Эта девочка — певица, она получила известность на телевидении. Нельзя ее убирать сейчас — это лишний шум. Подождем и…

— Я не хочу ждать! — Джулия топнула ногой и сбросила фужер со стола.

Глаза Франческотти сделались холодны, а в голосе зазвучал металл:

— Все, Джулия! Я все сказал. И никакой, смотри у меня, самодеятельности. Больше я тебя из тюрьмы доставать не стану!

Она внимательно посмотрела на брата. Да, пожалуй, не следует нажимать дальше: когда он делается такой вот, железный, с ним лучше не спорить.

Конец обеда прошел в обоюдном молчании, но поцеловал он ее на прощание, как обычно, в обе щеки и нос.

Когда сестра уехала, Армандо внутренне удивился себе: ведь он солгал, причем наспех, сказав, что его смущает некоторая известность предполагаемой жертвы. Плевать ему было на известность кого-либо, никогда его это не смущало, напротив. Чем известнее был объект, тем лучше: пусть все знают, что нельзя стоять на пути, тем более переходить дорогу самому дону Армандо Мартинесу Франческотти! В данном же случае это тоже было кстати: в больницу должны были лечь сразу пять семь человек, и вовсе не плохо, если в их числе будет и певица, только что привлекшая к себе всеобщее внимание. Почему же он этого не сделал, не уважил Джулию, не поставил столь желанный ею крест напротив имени Розы Гарсиа Монтеро? Что его удержало?