Я твоя навеки, ты мой навсегда (СИ) - Ночь Ева

Она устало складывает руки на груди. Ждёт. На меня не смотрит. Ну, держись, Бояркина!

– Ты предохраняешься? – получи в лоб!

По тому, как она хлопает ресницами и по растерянному лицу я и без её «да» или «нет» знаю ответ.

– Значит, нет. Прекрасно. Мы с тобой дважды занимались незащищённым сексом. А поэтому… до свидания, Бояркина. Встретимся через несколько дней. Когда, ты говоришь, у тебя критические дни?

Видимо, этот вопрос посложнее, чем о контрацепции.

– Так и запишем: не в курсе. Ещё лучше. Браво! Учти: надумаешь меня обмануть или избавиться от ребёнка, я тебя по судам затаскаю.

– Да какой ребёнок! – наконец-то прорывает её. – С чего ты взял?

Вообще не обязан отвечать на эти дурацкие вопросы. Я одеваюсь, как римский патриций – гордо. Трусы, носки, рубашка, штаны, пиджак. Галстук она не нашла, ну и славненько – будет повод её навестить.

А заодно и бабулю проведаю, пока Илона в себя будет приходить и метаться. А она замечется – зуб даю! Кажется, я хорошенько её тряхнул. Пусть не думает, что она одна умная, а все остальные – идиоты.

Меня прогнать невозможно, если я прогоняться не собираюсь!

Я сам знаю, идти мне, валить, проваливать или возвращаться!

Илона

«Я же говорил: будет рыдать в подушку!» – вопит Песси, как только Островский скрывается за дверью.

«Она по квартире бегает, какая подушка!» – возражает ему Опти.

– Слушайте, хватит ругаться, – произношу я вслух, чтобы хоть немного прийти в себя.

Это что сейчас было? Он мне угрожал? Островский посмел мне угрожать? Вилами по воде его ребёнок писан, а он смеет условия какие-то ставить? Да он вообще никто, спермодонор всего лишь. И только мне решать, хочу я или не хочу рожать, хочу или не хочу видеться с этим мерзким манипулятором, который одиннадцать лет за границей отсиживался, дулся, напраслину на меня возводил, а теперь, видите ли, собрался контролировать каждый мой вздох и каждую свободную минуту проверять на предмет встречаюсь ли я с кем-то? Он что, возомнил себя великим и непревзойдённым?

«Богом Данный», – вздыхает Опти, и не будь он моим внутренним состоянием, я бы его придушила за ремарки на полях моей ярости.

– Короче, так, Островский. Я тебя вычёркиваю из завещания своей жизни. У меня только что-то личное проклюнулось, поэтому, будь так любезен, не лезь, а то убью, как ток. Во мне столько высокого напряжения, что шарахну – не очухаешься.

«Последнее дело – разговаривать сама с собой», – высунул поучительное жало Песси.

– Тебя тоже шарахну, будешь под руку мешаться!

И в этот момент я поняла, что телефон разрывается. Ночь на дворе, кому не спится, когда все нормальные люди уже десятые сны видят?

– Да! – рявкнула я, отвечая на звонок.

– Илона, ну наконец-то, – обволок меня бархатно голос Антона. – Право слово, я уже хотел искать тебя.

«Плохо старался», – подумала не без ехидства.

– У тебя всё хорошо? Почему ты убежала, ничего не сказав?

– Решила уйти по-английски. У меня голова разболелась.

«Так разболелась, что колени ссадила, платье и чулки порвала, а потом с бывшим любовью занялась», – внутренний голос решил меня сегодня доконать.

– Это мой номер. Надеюсь, ты не будешь меня игнорировать. Я чем-то тебя обидел? Хочешь, я приеду? Поговорим?

Ночью. Поговорить. Ага. Уже я тут наговорилась до опухшего мозга, одуревшего насквозь. У меня аллергия на разговоры.

– Спасибо большое, Антон, за заботу, но я действительно неважно себя чувствую, к тому же, уже глубокая ночь. Спать хочу, а завтра на работу.

– В субботу? – удивился мой собеседник.

– Да! – радостно подтвердила я. – Люблю работать! К тому же, сфера моей деятельности выходных не знает. У нас самый урожай на выходных, а поэтому я предпочитаю держать руку на пульсе всех событий!

Что я несу… Рука-лицо. Испанский стыд. Яркие мемасики моей беззастенчивой лжи…

– Тогда я приеду за тобой? Сходим в ресторан, развеемся. Пообщаемся.

Настырный какой…

– Я каждый день в ресторане, – мягко указала ему на очевидное. Если он хотел меня поразить, то промахнулся. – И давайте, Антон, чуть притормозим. Мне бы хотелось немного в себя прийти. Я не готова к такому напору. Я всё понимаю: вы деловой человек и привыкли действовать быстро в наш скоростной век. А я вот немного не то чтобы не современная, но никуда не спешу. Я должна всё взвесить, подумать, помечтать. Оценить достоинства других кандидатов. Вам тоже советую присмотреться к тем девушкам, которых предложит агентство. Нельзя же так сразу.

– Ах, Илона, Илона, – рокочет он в трубку. Но смех его не совсем искренний в эту минуту. Ну, может, я предвзята, но почему-то ощущаю именно так. – Удивительная. Чу́дная. Необычная. Я всё понимаю. Спокойной ночи, принцесса. Я позвоню.

Когда он отключился, я почувствовала облегчение. Выдохнула, понимая, что этот не очень длинный разговор вымотал оставшиеся нервы.

С этим нужно было что-то делать, но посреди ночи гениальные мысли отказывались озарять мой порядком подуставший мозг.

Как-то будет. Ни на какую работу с утра я не собиралась. Может, чуть позже заеду, конечно. Рабочая обстановка всегда влияла на меня благотворно. Стиль жизни одинокой женщины, где долгое время не было место ничему личному. Теперь же, когда оно появилось, оказалось, что я не совсем готова.

«Лжёшь, – мягко пожурил меня Опти, – это ты к чужим мужикам не готова, а к Богдану Островскому – всегда, как пионер, всем кошёлкам пример. Пальцами щёлкнул – и помчалась».

– Я его выгнала, – проговорила вслух слова, чтобы почувствовать на языке горечь. Выгнала, потому что гордая. Потому что не только он на меня обижался, но и я на него.

Что может получиться у двух людей, которые друг на друга зуб имеют? Только случайный секс и ничего больше. А я не хочу просто так, будто встретились, разбежались, снова побегали и упали, как бойцы, на передовой, нырнули в окоп, предались разврату и снова разошлись в разные стороны.

Меня распирало во всех местах от мыслей, которые залезли, кажется, даже в грудную клетку – там всё клокотало, дышать мешало. Я вдруг поняла: не усну. И тогда я сделала безумную штуку: позвонила подруге Людке, той самой, с которой мы вместе в одной комнате в общежитии проживали.

Людка знала обо мне почти всё. С годами дружба наша не прекратилась. Она удачно вышла замуж и осталась в столице. У Людки двое детей.

Наверное, жизнь должна была раскидать нас в разные стороны. Ей налево, мне направо, но этого не случилось. Мы остались подругами.

Всё у нас, как положено: встречаемся, празднуем вместе красные дни календаря, дружим «семьями». Муж у неё флегматик и попросту хороший парень: тихий, заботливый, работящий, с руками, растущими откуда надо.

Конечно, звонить подруге среди ночи – верх неприличия, но для чего тогда нужна дружба, если мне позарез надо?!

– Ты с ума сошла, – сказала Людка вместо приветствия, – война? Землетрясение? Море из берегов вышло? Что у тебя случилось, Илон?

– Всё случилось, – жалуюсь я ей, – всё сразу, все возможные катаклизмы с вишенкой на торте.

– И кто у нас вишенка? – интересуется она уже более бодрым голосом. Видимо, вышла на кухню.

– Богдан Островский, – сдерживаюсь, чтобы не всхлипнуть.

– Да ты что! – ещё больше оживляется она. – Припёрся, что ли, из-за своих заграниц? Вспомнил о тебе?

– Не вспомнил, – вздыхаю тяжело. – Просто припёрся. У него бабушка заболела, а мы случайно столкнулись.

И я рассказываю ей всё сначала. Как сидели мы с Соней в приёмной, и ничто не предвещало бури. Как открылась дверь и вошёл он, а я к нему спиной сидела.

– Это та самая Соня господина Громова? – ахает Людка.

Она в курсе, что у меня помощница появилась.

– Да. К ней пришёл. С цветами и шампанским.

– А Громов ему глаз на задницу не натянет? – Людка временами бывает жутко кровожадной. – У него что, у твоего Островского, совсем тормоза отказали? Твой же Константин Игоревич способен за свою девочку любого переломить через колено, как хилую ветку!