Сердце. - Мейер Лана

Я всегда считал ее симпатичной – в школе над ней издевались из-за лишнего веса и прочего, и я был согласен: Моника тогда не была яркой красоткой. Да и сейчас ее не назовешь стандартной моделью, но именно это в ней и привлекало.

Она была похожа на лисицу: маленькие аккуратные черты лица, острый и вздернутый носик. Миндалевидные раскосые глаза янтарного цвета. Нетипичная внешность для американки. Даже волосы у нее были трехцветные: русые с золотистыми и красноватыми переливами.

А теперь у нее еще была и красивая фигура…когда-то. До того, как она попала в больницу и заморила себя голодом.

Я бы определенно трахнул Монику Саммерс второй раз в своей жизни. Мне было даже любопытно – наш первый секс я помнил очень плохо, тогда я был под кайфом и сильно нажрался, для подросткового организма это была ядерная смесь. Помню только то, что она была девственницей и очень боялась этого. Наверное, я с ней не слишком церемонился.

{Плевать.}

Она всего лишь девчонка, такая же, как и все. Если захочу – трахну ее и второй раз. И точно так же благополучно забуду об этом, как сделал это тогда в школе – наш спор со Стефаном разбил ей сердце, но тогда я об этом не думал.

Да и сама фраза «разбил сердце» звучала для меня теперь глупо. Во-первых, сердце нельзя разбить. Если оно не остановилось в ее груди после того случая, то с ней все в порядке. Во-вторых, как оказалось, в случае чего его могут пересадить.

Вот мое сердце…оно не то, что разбито. Оно мертво. Утилизировано. Оно в чертовом мусорном ведре. А в моей собственной груди бьется нежная трепетная машинка, которая носит девушкам ужин и занимается любовью с безликой Богиней.

{Я бы ее совсем иначе трахнул.}

За всеми этими мыслями я сам не заметил, как вернулся в свою комнату. Я смотрел на свои руки и они ходили из стороны в сторону. Начало бросать то в жар, то в холод.

{Я хотел гребанного кайфа.}

Все мои желания отозвались болью в сердце — да такой, что захотелось вырвать его из груди.

[POV Мика. Настоящее.]

— Ты уверена, что не хочешь, чтобы я пошла с тобой? — Лили заботилась обо мне каждую секунду свободного времени. Но я знала, что должна сделать это сама.

— Спасибо, Лил. Я справлюсь, правда, — я приоткрыла дверь автомобиля подруги и посмотрела на наш с Ником дом. Мы долго спорили — покупать недвижимость у океана с видом на воду, или на холмах, откуда открывался обзор на весь Лос-Анджелес. В итоге Доминик победил, аргументировав свой выбор тем, что океан у нас и так в пятнадцати минутах езды без пробок, а вот дом на холме — это престижно и более надежно.

— Может, тебе помочь дойти или хотя бы разложить вещи?

— Нет, я все сделаю сама, — я с благодарностью улыбнулась подруге и подождала пока она поможет выйти мне из машины. Я все еще опиралась на костыли, для подстраховки. Хотя уже могла передвигаться и без них, но это требовало много усилий.

— Ну, смотри, дорогая. Позвони мне вечером. Зови нас с Сэтом, как только будешь готова, — я сделала пару шагов в сторону дома и Лили добавила. — {Прошу, не закрывайся ото всех, Мона. Ты нужна нам.}

Затем я услышала {NF–Thing Called Love}, которую она включила на полной громкости и звук заведенного двигателя. Лили уехала, оставив меня одну, как я и хотела.

Я огляделась — наш спокойный, ухоженный и зеленый район рядом с Гриффит Парком(Griffith Park). Через дорогу шла миссис Шепард с двумя далматинцами и, заметив меня, помахала рукой. В шаге от меня заразительно улыбаясь пролетел на скейте Джаред Хейл — сын моих соседей, которому Ник всегда помогал с машиной.

Цвета неба и травы казались такими яркими после однотонных стен больницы, что я чуть не ослепла, а свежий воздух опьянял и дурманил, даруя ясность в мыслях.

Я видела, что здесь ничего не изменилось. Соседи смеются, солнце продолжает сиять над холмами моего любимого города, и, казалось, за все это время с неба не упало ни одной капли дождя.

Жизнь продолжалась, кипела, бурлила каждый день, и только у меня она остановилась. Приятный прохладный ветерок овеял лицо, и я вдохнула полной грудью прежде, чем войти в дом.

{А потом я это сделала.} Костыли поставила к стенке, и мой взгляд тут же упал на голубой джемпер, который небрежно висел на спинке кресла в гостиной — там, где его и оставил Доминик. Он одевал его по вечерам осенью или зимой, когда в Калифорнии становилось прохладно, хоть он и не сильно ему нравился.

Я медленно подошла к креслу и взяла свитер в руки. Мягкая ткань заскользила под подушечками пальцев, а в ноздри ударил знакомый аромат — запах Ника. Он до сих пор остался на его вещах, на этом дурацком свитере, который он носил только потому, что подарила его я.

А потом я сделала то, что хотела сделать, как только вошла в наш дом — отчаянно уткнулась в свитер носом и зарыдала во весь голос. Сейчас можно. Здесь никто не слышит. Здесь можно, наконец, снова отдаться своему горю.

Его запах был таким свежим, словно и не прошло двух месяцев. Лили специально не стала трогать свитер, наверное, знала, что я захочу обнять его.

Я прижала его к себе так сильно, будто хотела, чтобы запах с этого свитера навечно стал запахом моей кожи. Я знала, что теперь я буду с ним спать, буду в нем ходить, и я вряд ли когда-нибудь решусь постирать его, потому что этот свитер насквозь пропитан Ником.

И я не хочу, не хочу, чтобы он уходил. Иллюзия того, что он только что снял его и ушел на работу, так реальна, что к горлу подкатил новый отчаянный вой.

Боже, надеюсь соседи этого не слышат. {Хотя, мне все равно.}

Я цеплялась за свитер, как ребенок за первую игрушку в своей жизни. Глаза то и дело падали на вещи, которые принадлежали Доминику: его любимая кружка, фотографии, расставленные на полках возле телевизора, фотоаппарат, работы на стенах…все, каждая вещь этого дома была пронизана Ником. Весь дом был им. Но его здесь больше не было.

— Малыш, не плачь пожалуйста. Теперь ты вышла из больницы, и я жду от тебя действий, — я плюхнулась в кресло и увидела Ника на диване: он лежал на подушках и с осуждением смотрел на меня. — Ты должна продолжить свою карьеру. Должна пойти в зал, как мы делали вместе. И ты обязана сопровождать Лили на всех ее субботних вылазках, иначе она снова наделает глупостей, — он подмигнул мне с улыбкой, которая показывала его ямочки на щеках.

Я ненавидела то, что он улыбался мне. То, как легко ему было. От мысли, что он совершенно не испытывает несчастья от нашей разлуки, мне становилось хуже. Почему?

— Тебе совсем все равно, да? Неужели тебе не больно, Ник?

— Я не чувствую боли, малышка. Ну, перестань, — он вдруг материализовался совсем рядом со мной и начал вытирать мои слезы пальцами. — Если бы и я грустил, ты бы совсем раскисла. А я этого не хочу. Я хочу увидеть, как ты пришла в себя, и [{уйти.}]

— Куда {уйти?}

Он молча посмотрел на меня — в его ореховых глазах отразилась какая-то тайна, неподвластная человеческому сознанию.

— Я должен идти [{дальше.}] Но я не могу. Пока ты…пока не уверен, что с тобой все будет хорошо, — он опустился, заглянув мне в глаза.

— Я хочу, чтобы ты вернулся. Я по-прежнему верю в это…, — я отбросила в сторону свитер и тут же ухватилась за края его рубашки. Ник отрицательно покачал головой —холодный, отстранённый, чужой. — Ты меня больше не любишь?

Взгляд Ника потух. Он приоткрыл рот, чтобы что-то сказать, но будто не решался: он всегда так делал, когда не знал, как мне объяснить сложные вещи. Например, что-то что касалось его работы, строительства и других вещей, в которых я не разбиралась.

— Моя любовь к тебе изменилась. Стала еще сильнее, — наконец произнес он тихо-тихо. Я чувствовала, что ему тоже больно, но он сдерживается — как будто ему нельзя проявлять чувства. — Именно поэтому я хочу видеть тебя счастливой. Если я буду держаться за тебя так же, как ты за меня…{ты сойдешь с ума, Мика.} А я этого не хочу. Тебе и так нужна помощь…это неправильно, что ты видишь меня.