Не будь дурой (СИ) - Ставицкий Иннокентий

Он утробно рычит, всё сильнее ускоряя движения внутри. А я сама подаюсь назад, почти сорвав глотку. Мне кажется, я снова у грани. Я подхожу к чему-то...

И, наконец, это отдаётся взрывом во всём моём теле. Игнат тоже коротко вскрикивает, а потом я чувствую, как по моему бедру стекает что-то тёплое. Я долго не могу отдышаться.

Подозреваю, я буду помнить это всю жизнь. И это не преувеличение.

* * *

Позже, когда Игнат развязал мне руки и вытер с бедра свою сперму, когда мы оделись, я стою в его прихожей и надеваю почти высохшую куртку. Во всём моём теле какая-то сладкая истома, усталость, опустошение, даже боль ниже живота, но я чувствую себя странно счастливой. Странно, но очень даже объяснимо.

Я подхожу к нему ближе и, подтягиваясь на цыпочках, не стесняясь обвиваю его шею своими руками. Я всё ещё чувствую и с жадностью вдыхаю запах коньяка. Руки Игнат обнимают мою талию и притягивают к себе ближе.

- Я тебя люблю, - впервые шепчу я ему в шею, там, где быстро бился пульс. В голове эхом раздаётся «люблю, люблю, люблю», и в моей душе появляется то чувство, которое окрыляет и заставляет поверить, что, может, я не зря тогда навязалась ему. Даже если он не ответит, я буду счастлива. Мне и не нужен ответ, правда.

Вот только ответ есть. Правда, совсем не такой, какой я хотел.

- Знаю, - только и говорит он, а я щекой чувствую его усмешку.

Мне не нужен ответ, совсем не нужен.

Он был зависим от героина, а она от него

Слушать это было невыносимо. Быть участником ещё хуже. А быть причиной в тот момент для меня было равносильно смерти. Лучше бы меня убили - зарезали, задушили, отравили, что угодно.

Сквозь тонкую кафельную стенку ванной, в которой я заперлась, слышались истеричные крики матери, её рыдания, злобные рыки отца и, кажется, звуки пощёчины. Все эти ужасные звуки ударялась об дверь, на которую я облокотилась, чтобы не упасть мёртвым грузом под ванную. Я зажала рукой рот, чтобы не закричать, не зарыдать позорно, как маленькая девочка. Но горячие слёзы всё равно катились по щекам, и прерывистое дыхание со свистом срывалось с губ, словно в такт рыданиям матери.

Впервые они так сильно поругались. И из-за кого? Из-за меня, только из-за меня...

Глупая, ужасная девчонка.

В голове до сих пор стоит это с презрением «бессовестная», когда я сказала матери, что не пойду сегодня к репетитору по математики из-за головной боли. И выплюнула это обидное слово отнюдь не мама. А отец, к которому я даже не обращалась, но который отчего-то сегодня счёл своим долгом остаться дома и поучать дочь, которую не видел месяцами, жизни. Видимо, маме это не понравилось. Я лишь втянула голову в плечи, закусила губу, сдерживая злые слёзы, а мама начала на него кричать, что он совсем никакого участия в воспитании дочери, то есть, меня не принимал, а поэтому не имел никакого права сейчас оскорблять меня. Я была рада, так рада, в кои-то веки, что она за меня заступилась. Но потом, когда началась вся это катавасия, я что-то растеряла всё своё счастье.

Лучше бы я тогда, сцепив зубы, всё же пошла на эту чёртову математику!

Сцепив зубы, я не позволила очередному всхлипу вырваться из глотки. Чёрт, чёрт, успокойся, подумай, что можно сделать. Но что я могла в действительности? Только плакать, винить и жалеть себя, а ещё мучиться от боли за маму. Чем она заслужила такое отношение от отца? Чем я заслужила такое отношение?..

Ответ прост: наша семья недостаточно хороша для него. Хотя какая семья - я и мама.

Вдруг я чувствую спиной мощный удар кулаков отца об дверь и слышу злой, надрывный крик:

- Выходи, чего ты там спряталась? Мы ещё не разобрались! Щас быстро пойдёшь к репетитору, иначе денег больше не дам! Я для чего столько бабок на образование дочери втюхиваю, чтобы она потом выросла неблагодарной тварью? Выходи, кому говорят?

Меня начинает трясти ещё сильнее, так, что я почти не чувствую ног. С ужасом трясущимися руками ещё сильнее сжимаю губы, но тихий скулёж всё равно вырывается. Словно побитая собачонка, ей-богу, самой противно. Но я не знаю, что делать. Пока отец безумно колотит дверь, а мама что-то кричит ему, я не знаю, что делать и с ледяным страхом слушаю собственное дыхание. Я не могу поверить, что всё это из-за какого-то желания остаться дома, всё из-за того, что у меня заболела голова.

Я зла на отца. Но ещё больше я зла на себя, что спровоцировала этот глупый конфликт.

- Выходи оттуда! Сейчас же!

Я, наконец, решаюсь. Открываю раздражающе дрожащими руками щеколду и выхожу. Туда, где отец смотрит на меня враждебным взглядом, будто я и не его дочь вовсе, как будто ненавидит меня. Мама всё что-то кричит, пытается защитить меня, а у меня в ушах звенит. Снова назревают слёзы, но я держусь из последних сил, пока держусь. Мне невыносима мысль о том, что когда-то человек, который стоит передо мной сейчас и так смотрит, был моим любимым папочкой.

Теперь я не могу так его воспринимать. Не после маминого отчаяния, не после маминых слёз все эти дни.

- Чего ты на неё-то орёшь, это же я всё начала, - я сама удивляюсь, когда звучит мой тихий, будто каркающий, но такой твёрдый голос. Отец отрывается от своей ругани и удивлённо смотрит на меня. - На меня и обрушивай весь свой гнев.

Что ты делаешь, Тая? В героиню решила поиграть, да? Ну и дура!

Мысль о том, что маме так больно, невыносима. Мне же уже почти всё равно - подсознательно я давно не считала отцом частью семьи, примерно полгода назад, когда его не стало дома больше. Я сама слегка отвлечённо удивляюсь, до чего презрительно и совсем не уважительно звучит мой голос. Отцу это, кажется, тоже не по нраву.

- Да как ты смеешь... да как ты... так с отцом разговаривать! Совсем страх потеряла! Ещё молоко на губах не обсохло, а она уже... Кто тебя воспитывал, кто одевал, кто кормил?

- Мама, - без промедлений отвечаю я. На секунду меня приободряет усмешка мамы, но потом она ахает:

- Тая!

Отец и вовсе молчит.

- А что ты так удивляешься? Думаешь, после твоих похождений я буду по-прежнему к тебе на коленки залезать и в рот заглядывать?! Ты хоть знаешь, как маме было плохо? Зачем ты вообще вернулся? Без тебя было намного лучше! Вот и вали к своей... потаскухе!

Я даже не думаю смущаться или удивляться, когда это незнакомое слово слетает с такой лёгкостью с моего рта. Я лишь с ненавистью буравлю лицо отца, которое сначала бледнеет, а потом покрывается красными пятнами от злости. Вены на его шее взбухают, и он хочет что-то закричать, но тут у меня в кармане звонит телефон. Я, показывая отцу, что разговор мне больше не интересен, снова захожу в ванную, закрываюсь и отвечаю на звонок.

- Тая! - в трубку орёт пьяный голос Игната так, что я слегка морщусь и отдаляю телефон от уха. Сердце всё ещё стучит в бешеном ритме, и мне всё ещё хочется шибануть отца башкой об стену. - Милая моя, хорошая девочка! Почему тебя нет сегодня! Я та-а-ак скуча-аю, приходи...

Хоть я и не в настроении, сердце пропускает удар, стоит мне услышать от Игната слова, о которых я мечтала столь давно. Пусть и сказанные таким пьяным голосом, заплетающимся языком и к реальности, скорее всего, не имеющие совершенно никакого отношения. Мне становится теплее, а ещё почему-то больше хочется плакать. Ну почему, почему он пьян? Почему он не может чувствовать такое на самом деле? Почему отец такой мудак?

- Прости, Игнат, сейчас правда не время для твоих вечеринок, - с сожалением отвечаю я, косясь на дверь. - У меня кое-что случилось в семье, и...

Глаза у меня защипало. Нет, мне нельзя никуда уходить. В горле запершило. Ну почему он не мог позвонить вчера?

- Так, - я слышу, как Игнат входит в какую-то тихую комнату, потому что всё на заднем фоне стихает. Его голос становится недовольным. - И почему это моя девочка не может? Она мне нужна сейчас, очень нужна. Птичка, ты не можешь меня сейчас бросить! Приходи, пожалуйста!