Обуглившиеся мотыльки (СИ) - "Ana LaMurphy"

— Нам надо поговорить, — произнесла Викки, отправляя Кристину в спальню. — Сейчас.

— Ведь уже поговорили, — он закрыл дверь на замок и устало поплелся на кухню. Он уже отпросился с работы, договорился с ребятами, которые сидели на «точках», проработал план в голове. Все давно обдумано и обговорено.

— Не совсем, — она закрыла дверь, отрезая Кристину от внешних проблем. Потом Викки виновато опустила глаза и прошептала лишь одно слово: — Прости…

Сальваторе вошел на кухню и тут же остановился. Елена почему-то сочла нужным подняться, когда увидела его глаза. Во взгляде Сальваторе ярость трансформировалась в ненависть, обжигающую, причиняющую боль, после которой образуются волдыри и ожоги. Гилберт прекрасно знала ласку такого взгляда, ведь уже не в первый раз могла ею любоваться.

Она устала от этой ненависти, но была ей по-своему рада. Елена скучала. Дико скучала.

Деймон усмехнулся, оперевшись о дверной косяк и засунув руки в карманы джинс. Это было даже сексуально, если бы не драматизм ситуации.

— Ты не оставишь меня в покое, да?

— Викки, — Елена перевела взгляд на Донован. В Гилберт кипела решимость. Деймона это злило сильнее, чем банальное ее присутствие, — оставь нас. Пожалуйста…

Девушка ушла в спальню к Кристине, с которой должна была провести время после своего рода разлуки. А Елена должна была провести время с Деймоном после действительной разлуки. Она бы обняла его, может, может, даже поцеловала бы, но ее останавливали колкость его взгляда и обручальное кольцо на его пальце.

— Я поеду с тобой, — она сделала шаг в его сторону, вглядываясь в дымную синеву его взора.

— Нет, — жестко ответил он. Его ответы все те же — без компромиссов, без апелляций и без уточнений. Родные иглы жесткости снова поранили нежную душу. Почти приятно…

— Я поеду с тобой, Деймон, — она медленно шагнула к нему, отрезая пути для отступления. — Я хочу тебе помочь. Я обязана. Я в долгу.

— Я списал твои долги, — он тоже сделал шаг ей навстречу, не желая признавать, что ему некуда отступать. Он думал о ней сегодня почти с самого утра, с того момента, как появился Коул со своей совершенно дурацкой затеей. — Считай, что ты выплатила кредит.

— Почему нет? — она оказалась на расстоянии вытянутой руки от него. Больше они себе не могли позволить. Они могли позволить лишь раздевающе-оценивающе взгляды и жаркие слова.

— Я сам в состоянии позаботиться о своей семье. Мне не нужны ни Джоанна, ни Тайлер, ни уж тем более ты, — он процедил свои слова, наполнив их всей той ненависти, что сегодня его терзала. Елене она казалась почти родной.

— Прекрати быть ребенком. Я хочу помочь не потому, чтобы показать тебе твою неспособность сделать что-либо! — она не хотела повышать голос, не хотела, чтобы Викки слышала большее, чем ей было положено. Но эмоции в Елене кипели. Это была не злость, это была не ненависть. Это было что-то совершенно иное. Что-то, чему Елена не могла придумать названия. — Просто я… — она выдохнула, взяла себя в руки и продолжила: — Я не позволю, чтобы с тобой что-то случилось. Ясно?

— Ты не сможешь защитить меня, — он усмехнулся. Он хотел зацепить ее. У него не получилось.

— Но я смогу тебе помочь. Одна голова — хорошо, а две — лучше, ты ведь сам знаешь, — ее голос был родным, почти забытым. «Почти» вертелись в сознании Сальваторе весь этот день, и он был почти готов уничтожить все эти «почти» к чертям собачьим.

Останавливала только честность Елены. И ее глаза.

— Это исключено, — он вглядывался в нее. Она — в него. Оба молчали и не смели даже шелохнуться. Им почему-то было боязно снова ворваться в пространства друг друга. В прошлый раз это плачевно закончилось.

— Почему? Назови хоть одну вескую причину, кроме той, что ты сам в состоянии позаботиться о своей семье.

— Мне тошно быть рядом с тобой, — презрительно выплюнул, как показалось Елене, даже не обдумывая своих слов. На миг Гилберт подумала, что все, что с ней случилось, — лишь дурной сон. Просто какой-то очень долгий и мучительный сон, из которого Елена не может вырваться. Из которого ей что-то или кто-то не позволяет вырваться. Девушка отогнала от себя эту мысль. Она сделал последний шаг — сантиметры были преодолены. Теперь осталась лишь обнаженная откровенность.

— Будь честен со мной. Пожалуйста, — она прошептала последнее слово, глядя в его глаза, лед в которых снова плавился. Елена хотелось тоже плавиться. Рядом с ним. Из-за него. — Ты называл меня фальшивкой, но из нас двоих фальшивишь сейчас только ты.

Он попытался усмехнуться. Не получилось. Деймон почувствовал себя уязвленным.

— Я не могу рисковать тобой, — выпалил он. Елена действительно отрезала все пути для отступления, но это не было важно. Потому что Деймон знал, с кем он может быть честным. Кто может быть честным с ним. Сегодняшний день разъяснил все акценты. — Это уголовное дело, ты понимаешь?

— Но ею ты рисковал, — она чувствовала, что сердце ее предательски заскулило. Он заботился о ней. Он все еще оберегал ее. Все еще чувствовал себя обязанным это делать, но не потому, что об этом попросил Тайлер.

Душа просила. Его душа.

— Ее я не знал, — уточнил он, обнажая свою сущность снова, пуская в свой мир эту несносную девчонку и показывая ей все свои козыри. — А тебя, блять, знаю досконально. И я не для того каждый раз вытаскивал тебя из задницы, чтобы одним махом руки снова угробить твою паршивую жизнь!

Елена опустила взгляд. Она бы обняла его — почти была готова эта сделать — но все еще боялась. В соседней комнате была его законная жена, его приемная дочь, а Гилберт помнила, из-за чего разрушилась ее семья. И пусть Елена была в курсе насчет того, что брак был фиктивным, она по-прежнему не могла позволить себе такую роскошь. Не верующая в семью, не мечтающая о ней, Елена Гилберт чтила моральные правила.

— Ты недавно из больницы, у тебя не было зрения…

— Ты потеряешь ее. Эту девочку, — Елена оборвала реплику Деймона на самом сакральном месте, решив не углубляться в воспоминания и мелочи. Да, она недавно вышла из больницы, недавно потеряла зрение, недавно взглянула на мир по-новому. Но это не остужало ее порывов.

— Не смей меня ею шантажировать, — он снова разозлился. Деймон схватил Гилберт за плечи и вновь привлек к себе. — У тебя слишком много льгот в общении со мной, но не смей меня ею шантажировать!

Его хватка на ее плечах была родной. Духовный контакт они установили давно. Теперь перешли к восстановлению тактильных связей.

— А ты не смей строить из себя супер-героя! — она сбросила его руки. Сделала это довольно легко, почти не перебарывая себя. Елена была бы не против вернуть все, что у нее было с Деймоном, кроме этих иступляющих и обезвоживающих разговоров. — Просто хотя бы один раз переступи через свою гордость, свою напыщенность и свою надменность и позволь мне помочь тебе! Позволь себе услышать меня! Хотя бы один гребанный раз за эти почти полгода бестолкового общения послушайся меня! Это все, о чем я прошу!

Она презрительно посмотрела на него, а потом отошла к столу, села за него, положив руки на стол. Деймон глядел на нее, все еще надеясь, что она образумится, поднимется и уйдет. Он надеялся, но умом прекрасно понимал, что этого не случится. Он надеялся, что эта ситуация — просто плод простуженного сознания. Елены не должно быть в пределах его Вселенной. Больше не должно быть, ведь они же уже обо всем договорились.

Но ирония продолжала ухмыляться, а время — идти. Деймон согласился на эту затею не столько потому, что он жаждал видеть Елену или действительно боялся не справиться, сколько потому, что поджимало время. Им надо было быстрее покончить со всем и развеять грозовую тучу, нависшую над Викки и ее дочерью.

— На это потребуется неделя, плюс-минус несколько дней. Я не смогу убедить твою взбалмошную тетю, что снова занимаюсь твоим воспитанием.

— Я договорилась с отцом, — Елена устало посмотрела на него. Сальваторе скучал по этому взгляду, скучал по бешенным, болезненным эмоциям, адреналину, щемящим чувства и неистовой энергии, что пульсировала в них. Он скучал по ненависти и страсти, презрению и признанию, безответности и взаимности. Его разрывало от осознания того факта, что они вновь окажутся наедине. Запредельно близко. Запредельно рядом.