Мгновения жизни - Коббольд Марика

— Я уверен, что и она с радостью согласится увидеться с тобой, хотя, видишь ли, бабушка совсем старенькая. Конечно, она должна тебя вспомнить…

— Это значит, что ты в этом не уверен. Собственно говоря, почему это она должна меня помнить? Какая-то девчонка, которую она последний раз видела четверть века тому назад.

— Мне следовало прийти на похороны, я имею в виду — на похороны твоего дедушки, — обратилась миссис Шилд к Ною. — Но в то время я была в Селбурне. Знаю, это не слишком далеко, но, когда я прочла некролог в газете, было уже поздно. Ах, если бы кто-то догадался оповестить меня о смерти твоего дедушки! Должно быть, без него бабушке стало совсем одиноко. Она никогда не стремилась показываться в обществе и заводить новые знакомства, правда? Я всегда считала их парой птичек, при этом он представлялся мне этаким шумным павлином с ярким оперением, а она — маленькой, серенькой и незаметной его спутницей. Хотя ее трудно назвать маленькой, как ты считаешь?

Ной повел Грейс наверх, в гостиную своей бабушки на втором этаже. Сначала он вошел сам и предупредил, что к ней пожаловали гости. Луиза сказала ему, что охотно повидается с Грейс Шилд. Грейс замерла на пороге, пораженная спартанской обстановкой комнаты. Побеленные стены, на окнах никаких занавесок, только выкрашенные в белый цвет деревянные жалюзи. Два кресла в полосатых бледно-голубых чехлах, круглый столик и несколько светильников, забитый книгами шкаф и фотографии в рамочках: моментальные снимки, из тех, что украшают каминные полки во многих домах. На некоторых фотографиях Грейс узнала Ноя и Артура. Еще там присутствовала крепкая хмурая девочка, которая выросла в крепкую хмурую женщину, — тетка Ноя Лилиан? И молодой человек, которого можно было принять за Ноя, если бы не одежда и прическа, явно из другого времени. Отец Ноя, решила Грейс. Больше всего она удивилась тому, что в комнате жены художника не было ни одной картины.

Луиза сидела в деревянном кресле с высокой спинкой рядом с газовым камином, где ярким огнем пылали горелки: подобно всем старикам, она постоянно мерзла, как едва набухшая почка на дереве. Свет из высоких, выходящих на север окон предательски освещал каждую черточку и морщинку, подчеркивая паутину вен и прожилок, мелкой сеткой покрывавших ее лицо. В ней еще угадывалась былая красота, стоило только взглянуть попристальнее.

— Вернувшись сюда и снова увидев Ноя, я как будто вдохнула запах детства, — сказала Грейс.

Луиза улыбнулась и предложила ей присесть, говоря таким тоном, словно они расстались только вчера.

— Ной сказал, что ты хочешь задать мне несколько вопросов. Не знаю, впрочем, смогу ли оказаться тебе полезной. Понятия не имею, для чего они его построили, это уродливое и старомодное сооружение.

— Что вы имеете в виду?

— Некрополь, Грейс.

— Ах да, некрополь. Не могу не согласиться с вами: я тоже не понимаю.

— Так что еще ты хочешь узнать?

— Речь идет о картине. Мне подарили чудесное полотно, и я подумала, что, возможно, вы знаете художника, некоего А. Л. Форбса. — В глазах Луизы Грейс не заметила ни искорки интереса. В следующее мгновение та повернула голову, осмотрелась и поинтересовалась, где же ее кофе.

— В одиннадцать часов я всегда пью кофе с печеньем.

— Ной сказал мне, что, скорее всего, вам о нем ничего не известно, но я решила все-таки попытаться. Понимаете, картина очень красивая. В следующий раз я захвачу ее с собой, чтобы показать вам.

— Говоришь, Ной думает, будто я не знаю этого Форбса?

— Он только сказал, что вы не слишком любили общаться с художниками, друзьями вашего супруга.

— Он прав. Я никогда особенно не дружила с ними.

Луиза

Я вижу из своего окна, как Грейс Шилд садится в автомобиль вместе с мачехой. Я помню Грейс, приятельницу Ноя. Она выросла и превратилась в красавицу, но в остальном почти не изменилась. И она по-прежнему задает вопросы. Сначала ее занимало привидение. Теперь ей интересно, не знали ли Артур или я художника по фамилии Форбс.

Драмы наших жизней, моей и Артура, разыгрывались в другое время. А теперь мой внук хочет написать биографию и осторожно спрашивает у меня, как я отношусь к его намерению рассказать всем нашу историю. Я ответила, что он волен поступать как считает нужным. Негоже вставать у людей на пути, когда они пытаются что-то создать. А Грейс Шилд рассуждает о своем художнике. Ей понравилась его работа. Когда вы состарились, у вас уже не остается слез, чтобы плакать, и боль приходит к вам приглушенная и смягченная прожитыми годами, но после того как Грейс Шилд ушла, я все-таки заплакала.

У дверей квартиры миссис Шилд на коврике лежала свернутая трубочкой газета. Грейс подняла ее и вручила мачехе. Почтовая наклейка в форме новогодней елки говорила о том, что газету оставила бедняжка Марджори Рейнольдс. Еще одна наклейка отмечала нужную страницу.

Войдя в дом, Грейс помогла миссис Шилд снять корсет и протянула ей туфли «доктор Шольц», специальные ортопедические туфли на твердой подошве.

— Я приготовлю нам чай, — сообщила она, удаляясь в кухню, а миссис Шилд уселась в кресло, намереваясь погрузиться в чтение.

— О Боже, — услышала Грейс. — Подумать только, какое несчастье!

Грейс вошла в комнату и поставила кружки на стол.

— Что там еще припасла для тебя Марджори? — Она бросила взгляд через плечо миссис Шилд. — Какого черта… — И выхватила у нее из рук газету.

И на сей раз статья сопровождалась фотографией. Был использован старый трюк, когда на снимке «главный герой» — то есть Грейс — выглядит исключительно непривлекательно. Если на первом фото, в статье Нелл Гордон, она была серой и измученной, то здесь она имела просто злобный вид. Ее обычно бледное лицо казалось присыпанным мукой, губы были накрашены ярко-красной помадой (обычно она не делала этого), отчего Грейс выглядела так, словно она только что отведала свежей человеческой крови. Ее тонкие прямые брови сошлись в ниточку, а под глазами обозначились темные круги.

Сэнди Лодж-Арчер, ведущая колонки в одном из таблоидов, была известна бойким пером. Она чрезмерно гордилась своим британским происхождением, тем, что родилась на севере, и терпеть не могла радикалов, будь то левые или правые. Такие люди были всегда готовы, как бойскауты, засучить рукава и затянуть ремни — словом, она придерживалась ветхозаветных взглядов, которыми и делилась с нацией два раза в неделю, по понедельникам и четвергам. В последнее время она задавалась вопросом: не превращается ли новая женщина во вчерашнего мужчину? Грейс довелось однажды прочесть одну из ее статеек, и она считала, по крайней мере до сегодняшнего понедельника, что вопрос заслуживает дальнейшего изучения. Не считая пары строчек в нижнем правом углу, о том что девяностопятилетняя актриса каждый день наносит макияж, только для того чтобы выпустить на улицу кошку, вся колонка была посвящена Грейс — Грейс, от которой осталось только имя и о характере которой не было написано ни слова. Неблагодарная Грейс. Вероломная Грейс. Безнравственная Грейс. Грейс-Вестница-Несчастья. Бесчестная Грейс.

Сэнди Лодж-Арчер называла статью Нелл Гордон «недавней заметкой в воскресном листке» — не годится воздавать должное конкурентам. И Сэнди засучив рукава принялась за работу. Она раскопала старую газетную заметку о первой выставке Грейс, когда той было двадцать пять лет. Со свойственным молодости максимализмом, не подозревая, что ее слова будут бережно сохранены и использованы против нее, когда жизнь повернется к ней неприглядной стороной, Грейс откровенно высказалась: «Фотография — вот то единственное, что имеет значение, — заявила она с горечью. — Я пытаюсь сделать совершенные снимки нашего несовершенного мира». А закончила свое интервью, перефразировав слова Фолкнера о писательском труде. «В ход идет все: честь, гордость, порядочность… только ради нужного снимка. Я могла бы ограбить собственную бабушку, если понадобится, чтобы сделать свое дело. Ради настоящей фотографии можно пожертвовать дюжиной старушек».