Стань светом моим (СИ) - Медведева Татьяна Леонидовна "Стелванда"

Ни о чём таком я и не предполагала. Мне горько было также узнать, что моя мать много раз пыталась забрать меня с собой, но отец был категорически против, он не позволил ей встретиться даже со мной в девяностые годы, когда она свободно стала приезжать к родителям в Россию.

- Я не выгораживаю свою дочь, - призналась бабушка, - она скверно поступила с твоим отцом, а главное, с тобой, оставив тебя у него. Думала, оставляет временно, оказалось, почти на всю жизнь…Послезавтра они приезжают.

- С моим братом или сестрой? – спросила я осевшим вдруг голосом и затаила дыхание – почему-то во мне шевельнулась непонятная ревность.

- С американским мужем. Твоя мама так никого и не родила. Пыталась, но всё неудачно. Наверно, судьба её наказала.

Позже, уже после ужина, когда Тошка посапывал в одной из комнат, а дедушка крепко спал в другой, мы разговаривали с бабушкой до полуночи.

Всё в жизни моей матери оказалось не так банально и просто, как мне говорили родственники отца. Она страстно влюбилась в американского молодого учёного, приехавшего в дедушкин исследовательский институт по своей научной работе. Дедушка их и познакомил.

Перед отъездом на родину американец неожиданно сообщил ей, что помолвлен с дочерью друзей родителей и не знает, как теперь ему поступить. Он не может нарушить слово, но и страстно любит её. Это разбило моей матери, тогда молоденькой восемнадцатилетней девчонке, сердце. Американец уехал и не позвонил, как обещал. Через две недели позвонила его мать, которая сообщила отцу моей матери о предстоящей женитьбе сына.

- С тех пор Людмилу словно подменили. – Бабушка тяжело вздохнула, видно, переживала заново. – Стала неуправляемой, забросила учёбу в мединституте, начала пропадать вечерами. Где-то познакомилась с твоим отцом – он учился тогда в академии. Когда узнал о беременности Людмилы, как честный человек - да и любил он её - твой отец предложил ей выйти за него замуж. А она сначала ни в какую! На мои уговоры заявила: «Лучше одной, чем с нелюбимым».

- Она его ни капельки не любила? – Голос мой дрогнул от жалости к моему гордому отцу.

- Кто её знает, спать-то спала с ним, значит, что-то чувствовала, - сказала бабушка, похоже, больше из сочувствия ко мне.

Мы сидели за кухонным столом, на котором лежали открытые, не раз уже перелистанные нами фотоальбомы. Фотоснимки смотрелись как бы окнами в мамино прошлое. А в одном из них – американец, улыбающийся Эдвард Смит. Я где-то читала, что эта фамилия по распространённости в Америке стоит на первом месте, как у нас Смирнов.

Выходит, Эдвард Смит с неизвестно какой-то там учёной степенью – она наверняка у него есть, судя по его настырности, если в Америке, вообще, присуждают степень – обставил моего отца-генерала с красивейшей русской фамилией - Лебедев. А ведь этот Смит самой заурядной наружности – не тянет даже на мизинчик моего красавца отца, а вот надо же, собственнически обнимает мою сияющую счастьем мать на всех их совместных фотографиях.

- Через два года после моего рождения она всё-таки вышла замуж за отца, -выдавила я из себя и бросила испепеляющий взгляд на удачливого янки.

- Да, он её уговорил, только жизнь у них не сладилась с самого начала. Людмила несколько раз уходила от него, он её возвращал. Потом завела она роман с одним офицером. Похоже, и с ним у неё ничего не получилось. Прости, солнышко, что говорю откровенно.

- Да что там, - успокоила я бабушку, - давно уже знаю эту историю, не понимаю только, почему она оставила меня у отца.

- Она по своей молодости верила, что обязательно вернёт тебя: почти у всех пар при разводе дети остаются с матерями. Но твой отец оказался крепким орешком, не отдал... И никакие суды не помогли. Она страдала, и даже был момент – хотела отравиться, её едва спасли.

- И как же она снова встретилась с американцем? – проявила я законное любопытство.

- Эдвард снова приехал в Россию по своим учёным делам. Они и встретились. Оказалось, он не женился. По его словам, не мог забыть Людмилу. А уж о ней и не говорю. Совсем голову потеряла, как увидела его. Опять засветилась, и ничем из неё эту любовь было не выбить. Нам, её родителям, оставалось только смириться.

- И она его сразу простила? – не скрыла удивления.

- Простила? Да она, как к солнцу цветок, безоговорочно к нему потянулась. Такая вот у неё любовь, как болезнь! – бабушка тяжело вздохнула.

Вероятно, услышь эту историю, в которой мне и отцу отводилось «тридесятое» место, лет пять-десять назад, вспылила бы и поссорилась с бабушкой. Теперь же, пройдя через бестолковый свой неудавшийся брак и столкнувшись с любовью неверного мужа к бывшей однокласснице, тоже похожей на болезнь, не испытала ни обиды, ни злости. Напротив, во мне шевельнулось сочувствие. Хотя сама, несомненно, ни из-за какой самой большой любви никогда не бросила бы ребёнка. Он – моя частичка, мы с ним не разделимы.

Тем не менее сочувствовала маме. Она страдала и думала обо мне. Значит, ей до меня было не всё равно, в её сердце всё-таки я занимала какое-то место.

Нельзя сказать, что с первого взгляда и слова мы с матерью почувствовали духовную связь, как с бабушкой и дедушкой, например. Не могла заставить себя говорить с ней откровенно. Даже посмотреть открыто ей прямо в глаза я не могла, как будто боялась, что прочтёт в моих глазах что-то нехорошее в свой адрес. Хотя мысли мои были вполне лояльные.

Она и Эдвард мне даже понравились. В качестве посторонних. Они казались приятной парой: одинакового роста, когда мама надевает обувь на высоких каблуках, с одинаковыми благожелательными улыбками, с привычкой одеваться во всё светлое. Она -красивая блондинка, скорее всего, уже покрашенная, но очень искусно. Он – коренастый, немного тучный, хотя соответственно возрасту – ему за пятьдесят, в редких тёмных с сединой волосах на макушке упорно проглядывает лысина, глаза постоянно в весёлых лучиках морщинок.

Возможно, от чувства вины перед отцом всё во мне сопротивлялось принять безоговорочно мать. Всё-таки не она, а он меня вырастил.

Ему позвонила на второй день своего пребывания в Москве. Отец, к моему удивлению, не стал кричать на меня, как обыкновенно делал, чтобы уйти от неприятных вопросов. Возмущение он направил против моего мужа.

- Он ещё попомнит у меня! – совсем не по-генеральски пригрозил в сердцах.

- Ты оставишь его в покое! - потребовала я. – Иначе мы с Тошкой к тебе ни ногой, слышишь, папа. Не вмешивайся в нашу жизнь больше!

На сообщение, что живём у маминой бабушки, и о приезде матери из-за границы только чертыхнулся и больше ничего не сказал.

Валере я тоже позвонила. До этого дисплей моего сотового телефона показывал всё увеличивающееся количество его прорывающихся звонков и эсэмэсок, зашкаливающееся за двести. Несмотря на переполнявшие меня к нему ненависть и презрение, такие, что даже слышать о нём ничего не хотела, я осознавала, что необходимо ему сообщить, что его сын жив и здоров.

Впрочем, напрасно волновалась об его отцовских переживаниях. Трубку в нашей волгоградской квартире взяла Натали.

- Кто это? – нагло пропела своим елейным голоском, сделав вид, что не узнала меня.

Я чуть было не швырнула трубку, но сдержалась.

- Жена хозяина квартиры, – произнесла как можно спокойнее. - Правда, в скором времени стану, к вашей общей радости, бывшей женой. Можешь обрадовать Валеру: я подаю на развод, оставлю ему вожделенную квартиру и машину. Мы с сыном - в благополучии и здравии, прошу, передай.

О квартире и машине у меня вырвалось как-то само собой – пусть подавится! После того, как положила трубку, меня всю трясло: каким же надо быть беспринципным и бессовестным, чтобы привести домой любовницу сразу после отъезда жены!

С помощью нанятого бабушкой адвоката я подала на развод. Удивительно быстро нашлась мне и работа.

Оказалось, внук одной из бабушкиных приятельниц – редактор частной газеты. Он согласился взять меня к себе.

- Ты должна с ним встретиться, я уже договорилась, он живёт выше нас этажом, -сказала деловитая моя бабушка, которую мой сынишка-выдумщик стал называть ба Ле, а другую бабушку – ба Лю, чтобы их различать. Невольно и я стала их так называть. В отношении мамы это было для меня просто палочкой-выручалочкой, потому что мамой её никак не могла заставить себя именовать. А вот ба Лю вылетало у меня запросто. Тем более разговор чаще всего вертелся около Тошки.