Маша и Медведь (СИ) - Адлер Оле

Заткнись!  взвизгнула Маша,  Заткнись, Симонов. Не смей все на меня валить. Да, я привыкла жить одна, мне комфортно. Но то, что между нами Ты и я Не во мне дело, ясно?

Во мне что ли?  расхохотался Симонов.

Да. В тебе!

Серьезно? Это вроде я за тобой, как дурак, бегаю. Мотаюсь за сто верст киселя хлебать. Названиваю регулярно. Все ли у Маши моей хорошо? Разок приехал без приглашение а она тут с мужиком у подъезда собралась сосаться. И я после этого козел? Мило. Предложил переехать, черт подери. Обозначил серьезность намерений, но опять отговорки,  кипел Мишка,  После этого дело во мне? Серьезно?

В тебе,  она стояла на своем.

Да почему, Маш? Что тебе еще надо, а? Жениться? Так поженимся. Когда ты хочешь? Через год? Через месяц?

Никогда я не хочу,  всхлипнула,  Ничего я с тобой не хочу вообще.

Чем же я так плох?

Ты ты ты же Миша Симонов. Ты все время врешь. Все время меня бросаешь,  она заплакала.

Что? Когда?

В школе. У меня был выпускной. Я испачкалась, а ты повел меня в гараж, потом домой проводил. Поцеловал и сбежал.

Миша нахмурился, а Маша истерично засмеялась сквозь слезы.

Не помнишь, да? Неудивительно. А Новый год у Кристинки тоже не помнишь? Я просила не трогать меня, не ложиться со мной, но ты же был бухой и любвеобильный!

Я я что?  Миша не верил своим ушам и оооочень смутно помнил те времена, о которых говорила Маша,  Я что С тобой..? Мы..?

Нет. Мы не спали. Но   она всплеснула руками,  Но у тебя все время была подружка, и это не мешало ко мне подкатывать.

Теперь пришла Мишина очередь тереть переносицу. Он смутно припоминал образ девчонки, которая заставляла его забывать о Вере. Сейчас был единственный аргумент, который его оправдывал:

Маш, я же пацаном был. Чего ты зациклилась?

Правда? Пацаном?  Маша стерла слезы со щек,  А несколько месяцев назад ты тоже был пацаном, когда трахал меня в сартире, забывая про любовь всей своей жизни? Алиса, да? Я не ошибаюсь?

Маша

И не смей говорить, что это другое. Это то же самое. Как под копирку. Теперь хочешь, чтобы я стала той самой, которой вы будешь наставлять рога? Хрена с два, Симонов. Я на такое не подписывалась. Хорошо повеселились, но пора заканчивать. Ты свободен.

Миша потянул к ней руки, но Маша отпрыгнула, как от огня.

Свободен, я сказала,  закричала она не своим голосом,  Убирайся вон и дорогу забудь. Знать тебя не желаю.

Не в силах сдержаться она топнула ногой. Миша вздрогнул, и как запрограммированный робот пошел к двери. Он обулся, накинул куртку, вышел подъезд, спустился по лестнице, сел в машину. На том же автопилоте доехал до Москвы.

Все это время Маша рыдала, оплакивая свою наивность, глупость, длинный язык и послушного Симонова. Под утро они оба пришли к выводу, что действительно лучше будет больше никогда не встречаться.

Глава 9. Прошлое в настоящем

Жизнь шла своим чередом. Мишка тренировал, тренировался, ел, спал, иногда выпивал с приятелями. Ви и Джедай не замечали в нем перемен, не били тревогу, как в случае с Алисой. Лишь иногда кто-то из них подходил, спросить: «Все хорошо, Миш?». «Отлично»,  отзывался он бодро,  «Лучше всех». Врал. Хотя сам себе почти верил.

Собственно, что такого случилось? Подумаешь, какая-то Маша. Опять.

Жил он без нее, еще проживет. Возомнила о себе невесть что. И о нем. Глупости какие-то детские.

От тех глупостей Мишкино сердце сжималось. Он изо всех сил старался не вспоминать. Но своим признанием Крылова словно вскрыла ящик Пандоры с его грехами. Не такими уж и страшными, но все же. Мише было все это до ужаса неприятно даже сейчас. Он гнал от себя мысли о прошлом, старался жить и радоваться, но иногда накатывало, словно волна, снежный ком, кружило в вихре воспоминаний из беззаботного школьного юношества.

Даже в школе Мишка не позволял себе вольностей, как Глеб. Геллер быстро наигрался отношения и менял девчонок чуть ли не каждый месяц. А Миша был не такой. Ему нравилась девочка из параллельного класса. Она была милой и доброй, немного зажатой, но Симонова это не смущало. Его привлекала скромность, которую он считал достоинством. На школьной дискотеке Миша набрался смелости и пригласил ее танцевать, потом проводил до дома и Планировал больше не расставаться. Это была любовь. Сама настоящая. Самая сильная и прекрасная. Симонов действительно любил Веру, планировал жить с ней всю жизнь, нарожать детей, состариться и умереть в один день.

Конечно, через год бурные чувства утихли, но коней на переправе Мишка решил не менять. Он заглядывался на других девчонок. Бывало с ним такое. Но обычно этим все и заканчивалось. Исключая случай с Машей.

Симонов смутно помнил скабрезную худышку, которая отшила Геллера так эпично, что он сразу проникся к ней симпатией. Симпатия росла, пока они гуляли до гаража, а потом и до Машиного дома. Все это было как в тумане. Сколько лет-то прошло? Пятнадцать вроде. Но вот поцелуй Миша помнил. Сладкий и горький одновременно. Помнил, что почти сразу себя одернул, что не мог отстраниться, когда Маша сама потянулась к его губам. Это было прекрасно и ужасно одновременно. Словно мед, отравленный каким-то жутким ядом. Вкус ее губ, шелк волос, прохладная кожа, тихий смех. У Мишки отросли крылья, но ноги налились свинцом, не пуская в небо. Вряд ли он удержался бы от более откровенных поцелуев и ласк, не нарушь их уединение Машин сосед. Благодаря ему Мишка протрезвел и сбежал.

У Миши было две недели до приезда Веры с моря, чтобы понять, как быть дальше. По- честному, нужно было рассказать, но Мишка трусил. В общем, и криминала никакого не было. Ну проводил, ну чмокнул. Даже почти не сам. Почти не хотел ее целовать. Разве что самую малость.

Для совета был привлечен Глеб, который долго ржал из-за Мишкиной виноватой физиономии, а в итоге выдал, что проблема выеденного яйца не стоит

Забудь, Михалыч. Ничего Верке не говори. Ты же не хочешь с ней расстаться?

Не хочу,  истово помотал головой Мишка.

Вот и молчи. Меньше знает, крепче спит. И сам забудь. Ничего ты не сделал криминального.

Совет друга показался Симонову стоящим.

Разум забавная штука. Со временем Миша уверил себя, что и правда ничего плохого не сделал. Забылись Машины теплые губы и острые шутки. Он снова всецело отдал себя Вере. Лишь, когда случайно виделся с Машей, встречал ее цепкий взгляд, все накатывало заново. Поэтому он старался делать вид, что ее не существует. Так было проще. Подло, но проще. Спокойствие и Вера были ему дороже.

К тому же выпускной класс не особенно давал время на терзания. Как и все Миша готовился к экзаменам, посещал репетиторов, просиживал над книгами. Плюс к этому часто пропадал на базе Геллеров, где отец Глеба хорошенько гонял их. Симонов собирался на физкультурный в Москву, поэтому офп* уделял не меньше внимания, чем другим предметам. Только в новый год они с Геллером позволили себе расслабиться, хорошенько накачались коньяком, который Глеб стащил то ли у отца, то ли у его приятеля.

Пойло было по всей видимости не дешёвым, потому что почти не жгло горло, но хорошенько давало в голову. Правда, не сразу. Миша понял, что он пьян в дрова только, когда осознал себя в незнакомом доме. Глеб раз десять ему напоминал, что это квартира Кристины. Нетрезвый подростковый разум, как ни странно, очень быстро вспомнил Кристину, а потом и ее подружку.

Пыльный подъезд, летняя прохлада, волосы, пахнущие цветами лета, мягкие губы и доверчивое девичье тело, что прижималось к нему.

Все это всплыло в памяти и разлилось по телу сладким теплом. Поэтому Симонов совершенно не возражал, когда Глеб послал его к Маше на кухонный узкий диванчик.

Утром он смутно помнил, что обнимал ее, гладил, целовал. При этом совершенно отчетливо отпечаталось удовольствие и волнение, какой-то трепет и огромное, всепоглощающее счастье, которое подарила ему Маша ночью. Ни капли стыда Миша не испытывал. Возможно из-за слов Глеба, который, как обычно, не придавал значения легким эротическим эпизодам, как в своей, так и в чужой жизни. Возможно, потому что Миша не помнил ничего толком, словно ему снилось это блаженство.