Лисёнок для депутата (СИ) - Морейно Аля

Вот же мерзкие люди!

— Да если бы мне позволили, я бы здесь круглосуточно сидела! Витя, я так испугалась за тебя. Я же… умру без тебя. Ты это понимаешь?

Слёзы льются и льются, мешая говорить, заставляя некрасиво шмыгать носом. Но в этот момент я совсем не думаю о том, как выгляжу.

— Витя, я люблю тебя! Больше всего на свете… Больше жизни!

— Ну всё, маленькая, не плачь. Живой я… И скоро вернусь домой.

Каждый день бегаю к Вите в больницу. Ему заметно лучше: свежеет цвет лица, розовеют щёки, он веселеет, меньше жалуется на боли, легче поворачивается на кровати, может сидеть. Я буквально считаю дни до момента, когда его выпишут домой. Мечтаю остаться с ним наедине без укоризненных взглядов его родни, терпеть которые порой очень трудно.

Открыто никто из них не выражает негатива, но он витает в воздухе. Впрочем, ничего нового в этом нет — отношение ко мне было таким же весь год, что мы с Витей женаты. Свёкры прилежно разыгрывают на камеру дружную любящую семью, но стоит журналистам скрыться из поля зрения, как родители превращаются в ледяные глыбы. Меня для них будто не существует. Даже к своей горничной они относятся с большим теплом, чем ко мне. Это объяснимо — ведь, по их мнению, я — всего лишь наёмный работник, меня наняли изображать жену Виктора. Они отказываются замечать, что брак наш давным-давно перестал быть фиктивным, что у нас с ним всё очень горячо и по-настоящему.

Нет-нет, да вспоминается вопрос журналиста, не чувствую ли я себя Золушкой. Вот рядом со свёкрами именно так я себя и ощущаю… Пройдёт время, и моя карета должна будет превратиться в тыкву, а платье — в лохмотья. Но только я искренне надеюсь, что этого не случится — муж не даст меня в обиду.

Проходит день за днём, и моё взволнованно-восторженное ожидание Витиной выписки сменяется беспокойством. Он становится мрачным, немногословным, резким. Несколько раз очень грубо мне отвечает, доводя до слёз. Потом, правда, извиняется, но все эти моменты постепенно собираются в копилку моих страхов.

— Витя, ты можешь объяснить, что с тобой происходит?

— Ничего, всё нормально.

— Ну я же вижу. У тебя что-то болит?

— Не выдумывай, — мотает головой.

— Врач сказал что-то плохое? — подозреваю сразу худшее.

Молчит и пытается перевести разговор на другую тему. Но я не даю.

— Витя! Посмотри на меня, — приближаюсь и ловлю его взгляд. — Ты считаешь, что я не вправе знать правду? Я не достойна, чтобы ты меня посвящал в вопросы своего здоровья?

— Да причём тут ты? — он явно раздражён и не идёт на контакт.

Его злит этот разговор, злит моя настойчивость. И мне бы остановиться, вижу же, что ничего хорошего он мне не скажет. Но всё ещё надеюсь услышать, что со здоровьем его проблемы не связаны. Возможно, что-то по работе, с депутатским креслом или бизнесом.

— Вить, ну я же волнуюсь…

— Да что мне твои волнения? — неожиданно он выходит из себя и начинает кричать. — Задолбала уже своим нытьём! Понятно? Вали отсюда и иди тортами своими занимайся! Прав был отец, что не пускал тебя!

— Что?

— От тебя одна нервотрёпка!

Глаза заволакивают слёзы. Вокруг всё плывёт, но я ещё пытаюсь не дать влаге разлиться. По-хорошему, мне бы сейчас хлопнуть дверью и послать его к чёрту. Пусть на маму свою орёт или на сестрицу припадочную. Но понимаю, что если уйду, то назад меня могут не пустить. И это сильно остужает мой пыл и тормозит разогнавшуюся гордость.

— Витя, перестань. Ну не хочешь говорить — не говори.

— Я и не собирался! Но ты же не можешь мне не выносить мозги? Пилишь, пилишь, пилишь. Сколько можно? Достала!

Он точно это мне говорит? Я его пилю? Это какое-то безумие! Всё вывернуто с ног на голову! Не узнаю его! Сдерживать слёзы больше не получается.

— Мне… уйти?

— Да! Вали! Разве я неясно сказал?

Я больше не знаю, что говорить. И не вижу ни малейшей зацепки, чтобы остаться. Разворачиваюсь и тихонько выхожу из палаты.

На минуту замираю в коридоре, чтобы успокоиться и вытереть слёзы.

В палате за спиной что-то с грохотом падает. Недолго думая, врываюсь обратно. Столик с лекарствами и какими-то медицинскими принадлежностями перевёрнут. Всё разбросано по полу: шприцы, осколки, инструменты… Витя сидит, закрыв лицо руками.

В несколько шагов пересекаю расстояние до него, обхватываю, прижимаюсь к нему и молчу, боюсь опять сказать что-то не то и вызвать очередной приступ агрессии.

— Витенька…

Он обнимает меня в ответ и утыкается лицом.

Дверь открывается, забегает медсестра, но не решается ничего выговаривать. Молча поднимает столик и собирает с пола инструменты. Кажется, ей это не впервой. Интересно, Витя уже устраивал тут аналогичный погром? Или у неё опыт общения с другими буйными пациентами?

— Лисичка, прости меня, — шепчет мне на ухо, когда медсестра выходит из палаты позвать санитарку, чтобы навела тут порядок. — У меня просто крыша едет…

— Витя, мы справимся…

— Нет, маленькая! Ты не понимаешь! Я — инвалид! Я не чувствую ног! Я никогда не смогу ходить! Думал поначалу, что это из-за обезболивающих. А на днях врач проверял — чувствительности нет. И если бы только ноги… Выше её тоже нет!

— Ну это же ещё не окончательно, ты только начал лечение….

— Олеся, ты слышишь, что я тебе говорю? Нет чувствительности вообще! Я не только калека, я теперь даже не мужик! Я ничего не могу, ничего не хочу! Вообще не понимаю, как жить дальше и зачем мне такая жизнь!

— Рано паниковать, — заявляю настолько уверенно, насколько позволяет шок от услышанного. — Если местные врачи не смогут тебе помочь, значит, поедем за границу. На Западе медицина далеко впереди. Наверняка, там и не такое лечат. Можно пока специалиста оттуда пригласить для консультации…

— Отец уже пригласил, завтра должен приехать…

— Ну вот видишь. Не накручивай себя раньше времени.

Возвращается медсестра.

— Виктор Борисович, вам нужно поспать, — тоном, не терпящим возражений, она озвучивает свои намерения, показывая на шприц, в который набирает лекарство.

После укола Витя быстро засыпает, а я тихонько ухожу. Приказываю себе не поддаваться панике и дождаться хотя бы завтрашнего визита врача. Но это легко только на словах. Внутри всё клокочет от волнения, как раскалённая лава, унять которую никак не получается.

Одно знаю точно: как бы ни сложилось и чем бы ни закончилось лечение, я никогда не оставлю мужа.

Глава 12

Профессор Шварц ситуацию не проясняет, но немного обнадёживает. Меня, естественно, к нему даже не пускают. Да и смысла в этом никакого нет — я всё равно ни слова не понимаю, с английским у меня ещё в школе было плохо. Общается врач в основном с Борисом Григорьевичем, он один владеет полной информацией, даже Вите, как я понимаю, её выдают дозировано, на что муж злится, но старается не подавать виду.

Он полон оптимизма, соглашается сразу на всё, что предлагает профессор. Готов на любые операции и процедуры, лишь бы восстановить чувствительность и встать на ноги. Вскоре после визита Шварца Витю перевозят в немецкую клинику. Родители и сестра едут с ним, меня же вынуждают остаться дома. Ищу поддержки у мужа, но он неожиданно принимает не мою сторону.

— Лисичка, ну зачем тебе туда ехать?

— Хочу быть с тобой, заботиться…

— Не нужно. Со мной будет мама. И там хороший медперсонал.

Мне очень обидно. Значит, я для него не настолько близкий человек, чтобы и в горе, и в радости?

— Сама пойми, после операции мне будет нужна не жена, а нянька. А мужчины не любят, чтобы женщины видели их в минуты слабости. Мне будет намного приятнее, когда я вернусь на своих двоих, а ты будешь встречать меня в аэропорту.

Звучит вроде бы логично, но всё равно я очень тяжело переношу разлуку. Телефонные разговоры и сообщения в мессенджере скупые. После операции не так-то легко быстро восстановиться. Тем более, он весь на нервах. Настроение бросается из крайности в крайность: от восторженного оптимизма, что всё будет хорошо, до паники, что операция не помогла. Я и сама схожу с ума от этих эмоциональных качелей. Трудно представить, каково ему, когда на кону стоит фактически жизнь.