Громкий шепот - Милас Мари

Макс со страдальческим выражением лица хмурит брови. Он с волнением поджимает губы, продолжая рассматривать каждую веснушку на моем лице.

Не прекращая порхать прикосновениями по точке пульса на моем запястье, он произносит:

– Мне нравятся твои волосы. – Второй рукой Макс тянется к локонам, но сразу же одергивает себя. – Они похожи на закат или огонь.

Он так глубоко вдыхает через нос, что его грудь резко вздымается. Как и моя. Потому что, мать вашу, я знаю следующие слова. Знаю их наизусть.

– А может, на морковь или апельсин, – на тон тише продолжает он.

Его взгляд мечется по моему лицу, будто в поиске какого-то знака. К моим вечно холодным рукам приливает кровь, распаляя кожу до температуры углей в камине. Я хочу, чтобы Макс обжегся, потому что этого не может быть.

– Нет, я знаю, они похожи на…

– Осень, – заканчиваю я вместе с ним, сама того не осознавая.

Каждый нерв в моем теле раздражен до предела. Это не может быть он. Мальчик, скрасивший мое одиночество. Принц, о котором я мечтала каждую ночь с того самого дня. Человек, сделавший меня громкой.

Блестящие черные волосы, как в рекламе шампуня? В наличии. Этот изгиб губ, каждый раз заставляющий меня думать, что я испытываю дежавю? В наличии. Глаза оттенка карамели? В наличии.

И я все еще люблю сладкое, но ненавижу ложь. А она преследует меня на каждом шагу.

Я вскакиваю на ноги, разрывая любой контакт с сидящим передо мной незнакомцем. Кем бы он ни был.

Почему все мужчины, встречающиеся мне на пути, самозванцы?

Брауни обеспокоенно вьется у ног, смотря на меня с опаской.

Совершенно ничего не понимаю. Моего мальчика звали Эм. И, признаюсь, это странное имя, но я отчетливо помню, как к нему обращалась его семья. Шум в ушах подобен проезжающим скоростным поездам. Не хватает только гудка, чтобы наверняка сойти с ума.

– Как тебя зовут? – Вопрос кажется глупым, но я уже ничему не удивлюсь. Мой бывший муж может оказаться убийцей, поэтому не нужно осуждать меня за нелепые реплики.

– Макс.

Он начинает застегивать верхние пуговицы рубашки и подниматься. Ноутбук и документы небрежно падают на пол. Спасибо этому пушистому ковру, спасшему устройство стоимостью моей почки. Или легкого.

Я хмурю брови и все еще отказываюсь допускать мысль о том, что это может быть он.

– Почему ты сейчас это сказал?

Макс делает шаг ко мне навстречу. Вижу, как напрягаются его плечи, а лицо омрачает тень вины.

– Потому что я ждал тебя каждую осень, – наконец отвечает он, потирая рукой подбородок, заросший щетиной.

Это. Черт возьми. Он.

Я несколько раз пытаюсь заговорить, поднимая руку с указательным пальцем в знак возмущения. Второй раз за утро он лишает меня гребаной речи. Брауни сидит между нами, крутит головой из стороны в сторону и смотрит так, словно перед ним разворачивается мыльная опера.

Макс, или Эм, или хрен знает кто приближается ко мне, но я разворачиваюсь и быстрыми разъяренными шагами следую в свою комнату.

– Валери, подожди! – с горечью стонет он, направляясь за мной.

– Иди в задницу, Макс! – рявкаю я и хлопаю дверью, как обезумевший подросток, который все еще живет внутри меня.

Эмоции кипят во мне, как в чайнике, у которого вот-вот сорвет свисток. Я хватаю подушку и стону в нее, в то время как кулак Макса – а может, это была ступня, – прилетает в дверь.

– Я хотел сказать раньше! – отрывисто выкрикивает он.

Раньше? Отлично! И как давно он все понял?

Я даже не осознаю, почему злюсь. Потому, что он скрывал от меня правду? Но в итоге же рассказал, верно? Значит, я должна радоваться, что он не законченный лгун. Или потому, что человек, который раньше казался мне не более чем плодом воображения, по стечению обстоятельств оказался моим фальшивым мужем? Застал меня в самом стыдливом положении. Я прыскала в него агрессией при каждом нашем взаимодействии, а он продолжал улыбаться.

Я не могу сравнивать эту ситуацию с ложью Алекса. Нельзя грести всех в одну кучу, только потому что я стала параноиком.

Ненавижу. Ненавижу себя и свои эмоции. Ненавижу эту сучью жизнь. Ненавижу это отвратительное чувство пустоты внутри. Ненавижу уязвимость. Ненавижу каждое мгновение, когда живу и отравляю воздух своей токсичностью. Я даже не дала ему объясниться. Кто вообще так поступает? Конченые психопатки как я, вот кто.

Какое я вообще имею право обвинять Макса и злиться на него, когда сама врала о своей жизни всем подряд? Мы все разные, каждому из нас нужно время, чтобы осознать, принять и только затем проговорить вслух. Сделать выбор – хранить и оберегать свой секрет или встать под обстрел и принять все пули, раскрыв правду. Мы не имеем права обижаться на то, что нам сразу не предоставили отчет со всеми подробностями, которые нам так хотелось бы узнать.

Люди – эгоистичные существа. Мы думаем о том, как нам обидно и неприятно от лжи. Но совершенно забываем, какую муку испытывал человек, когда обстоятельства складывались так, что он был вынужден лгать.

Боже, я устала чувствовать так много и не чувствовать ничего одновременно. Внутри меня будто горит адское синее пламя, но я даже не могу заплакать от ожогов. А они болят. Так сильно, что хочется выть, но у меня не получается. Единственное – я могу прикрывать свои язвы сарказмом и грубостью.

Не знаю, сколько проходит времени с начала моего припадка, перетекающего в психоанализ. Я не выходила из комнаты просто потому, что ощущаю невероятный стыд. За свою жизнь и за всю себя. Взрослые люди так себя не ведут. Женщины так себя не…

Черт возьми, еще не хватало начать говорить словами мамы. Тьфу. Пронеси и помилуй.

Легкий стук в дверь заставляет меня перевернуться с боку на бок. Голова Аннабель медленно появляется в дверном проеме, словно она боится, что я покусаю и ее. Неудивительно. Стоит только вспомнить, как я срывалась, когда она пыталась выяснить правду о моих синяках. Я бы на ее месте тоже себя сторонилась. Наверняка Макс позвонил ей и потребовал разминировать бомбу, обитающую в этой комнате.

– Неси сюда свою задницу, Аннабель. – Я двигаюсь на кровати и откидываю одеяло, приглашая ее лечь рядом.

Мне срочно нужно с ней пообниматься.

Подруга подбегает с присущей ей грацией и ложится рядом. Она кладет мою голову к себе на грудь и расчесывает мои волосы пальцами.

– У тебя на голове взрыв на макаронной фабрике, – нежно подмечает Аннабель, заставляя звучать эти слова как комплимент.

– А у тебя маленькая грудь. Мне твердо, – воркую я и крепче прижимаюсь к ней щекой.

– А у тебя воняет изо рта, – напевает она. – Пора привести себя в порядок, милая.

– Но мы все еще дружим, даже при условии этих ужаснейших недочетов, – вздыхаю, впитывая ее спокойствие и тепло.

– Да, это то, что мы делаем, – произносит Аннабель мягко, и я чувствую, как мое горло сжимается от эмоций. Беспорядочных и таких сильных, что сложно сделать вдох. – Отпусти. Ты можешь плакать, это не страшно. Я постоянно этим занимаюсь. – Она пожимает плечами, и моя голова дергается от этого движения. – Леви тоже иногда практикует.

Аннабель сдерживает смех, а я, вопреки своему дерьмовому настроению, искренне улыбаюсь.

– Что, если я такая же ненормальная и гнилая, как он? Может, именно поэтому мы поженились, – тихо произношу я давно мучивший меня вопрос. Я закрываю глаза, ощущая себя беспомощной и уставшей.

– Нет. Не смей так говорить, – шикает Аннабель со всей агрессией, на какую только способна. – Ты… – начинает она мечтательно. – Ты, конечно, вся в колючках, но не забывай, что кактусы тоже цветут. Их цветы хоть и редки, но прекрасны. Ты совершенно нормальная, такая же, как и все мы. Со своими пороками. Но мы тебя любим.

– Это то, что мы делаем, – шепчу я в полусне, цепляясь за свою подругу, как за спасательный круг.

За окном уже темнеет, когда я провожаю Аннабель и наконец-то привожу себя в человеческий вид. Небо затягивают огромные грозовые тучи, а на горизонте расцветают электрические разряды. Это напоминает мне, что как бы я ни старалась избегать предстоящего разговора с Максом, все равно от него никуда не деться – как от дождя, начинающего тихо шуметь за окном.