— Вы можете это как-то объяснить? — обратился ко мне Александр Семенович.
Я ощутила, как ноги деревенеют, язык немеет, а пульс зашкаливает. Аргументы вертелись в голове и липли к языку.
Я попыталась подняться, но вместо меня внезапно заговорил Гусман Натанович.
— Мы с Алиной Хаматовной вместе вели ту самую пару, после которой она и пошла в подсобку. Если помните, на тему починки струны. Следующую пару мы вели вместе тоже. Отсутствовала Алина Хаматовна не более двух минут. Не думаю, что за это время они с каким-то студентом успели наделать неприличностей.
Преподаватели начали посмеиваться.
— Но они оставались в подсобке одни! — подала голос Светлана Максимовна. Татьяна Матвеевна явно говорила с ее слов и лаборантке стало неловко, что из-за нее преподавательница угодила в щекотливое положение. Фактически заработала славу клеветницы.
— Не одни! — тут же встрял Ирек. — Ну, вернее одни. Но я как раз занимался починкой машины и видел все в окно подсобки. Эти двое тоже меня видели. Алина Хаматовна чуть не упала. Студент помог ей. Дальше они обмолвились парой слов и разошлись. Ничего предосудительного или того, что надумали себе некоторые особы с бурной фантазией, там не происходило. Просто некоторые наши преподавательницы перечитали женских романов…
— Вы все видели? — уточнил Александр Семенович.
— Все.
— Позволю себе еще добавить, — взяла слово Настя Рудникова. — Букет, действительно имел место. Но речь шла о взрослых студентах, которые вели себя не слишком уважительно по отношению к Алине Хаматовне. Шаукат Вяземцев преподнес ей букет в качестве извинения. Ну вот так эти богатые извиняются. Что ж тут поделать? «Извините, Алина Хаматовна. Были не правы, исправимся» из этих хозяев жизни клещами не вытянешь. Все пытаются купить, даже прощение.
— И Алина Хаматовна не взяла тот букет! Посчитала его слишком дорогим подарком. — добавил Ирек. — Она оставила его в моем кабинете, попросив отдать лаборанткам.
Татьяна Матвеевна обвела всех просящим взглядом, словно ждала помощи. Но коллеги молчали.
Я только сейчас вспомнила как дышать и смогла выдохнуть.
Внезапно поднялась и Лариса Лаврентьевна:
— Если уж это так необходимо, хотя, по-моему, сама тема какая-то нечистоплотная, то могу подтвердить, что Ирек Рустамович отдал нам с дежурными лаборантками фруктовый букет. И да, мы его съели. Было вкусно.
Боже! Нет ничего страшнее суда своей совести и ничего беспощадней и бессмысленней, чем общественный суд.
Мне стало жутко неловко, что всех беспардонно обманываю. Ведь букет Вяземцев подарил мне вовсе не за грубость на занятии!
— Слушайте! — поднялся вдруг Рустем Ахмедович Ковин. Старый коммунист, но, тем не менее, совершенно не ханжа. Он верил в идеалы Ленина до сих пор, однако вместе с другом — Рифкатом Тагировичем Хайруллиным — сам нередко запирался и пил чай с молоденькими студентками. Хотя обоим давно перевалило за семьдесят. Впрочем, вузовская профессура поражала молодежь своими возможностями… В том числе, и постельными. Американские пенсионеры с их любимыми синими таблеточками умерли бы от зависти… раньше, чем от сердечных проблем из-за этих самых таблеточек. — Если честно, я не понимаю, что это за комсомольское собрание!
Вот! Не мне одной пришло в голову подобное сравнение!
— Да! — присоединился к другу Рифкат Тагирович. Эти два статных, высоких пожилых профессора даже внешне выглядели еще очень даже… Конечно, морщины, седина… Но выправка, мышцы… Многие молодые позавидовали бы. — Алина Хаматовна не запиралась с Шаукатом Вяземцевым. Значит, ничего такого делать не собиралась! Она все-таки кандидат наук, пишет докторскую. Уж сообразить, что непотребности нужно делать, заперев дверь и, к слову, зашторив окна, — он посмотрел на Ирека, намекая, что окна были как раз не зашторены, — наверняка смогла бы. Я в этом абсолютно уверен.
— Да и за минуту это, в принципе, невозможно! — добавил Ковин. — Возможно, Татьяна Матвеевна и знает таких невероятно скоростных… эм… ухажеров. Мало ли, что в мире встречается… Но лично я не знаю ни одного мужчину, который способен на подобное…
Татьяна Матвеевна заметно стухла. А Светлана Максимовна — и вовсе — делала вид, что она не причем.
— Если все высказались, то завершу, пожалуй, наше собрание! — вклинился Александр Семенович. — Алине Хаматовне рекомендую быть более осторожной и не давать поводов для сплетен… Никто здесь не сомневается в ее моральном облике. Верно же? Или у кого-то есть более весомые доказательства, чем пребывание наедине со студентом в открытой подсобке целую минуту и букет, преподнесенный студентом преподавательнице? — он обвел аудиторию взглядом. Коллеги предпочли промолчать.
Только Альбина Ахметзянова взглянула на меня с некоторым сочувствием, смешанным с завистью. Мол, за мной-то студент бегает, а у нее все наоборот. Ну да, они с Аней приложили титанические усилия, чтобы привлечь парней, а не избавиться от них. Надо сказать, Альбина выглядела вполне симпатично. Красавицей я бы ее не назвала, но аккуратные черты лица, светлые волосы, правда, не очень густые, и стройная фигурка вполне могли привлечь мужчину. Просто попался не тот субъект.
— Раз никто не спешит высказываться, то повторюсь. Алине Хаматовне следует вести себя осторожней, чтобы не давать поводов для досужих сплетен. В остальном, не вижу ничего ужасного в описанных происшествиях с ее участием. А теперь всем надо приступать к работе.
— Вот Татьяна Матвеевна облажалась! — радостно шепнул мне на ушко Ирек. А Настя Рудникова потащила срочно пить чай. Уж она-то знала, чего больше всего хочется после разбора полетов на заседании кафедры. По счастью, у Ирека начиналось занятие, а у нас с Настей было окно. И отличная возможность перекусить, перемыть косточки коллегам за их выступление на заседании кафедры и успокоиться. Мне, во всяком случае.
…Следующие недели прошли вполне буднично.
Вяземцев не приставал ко мне после лекций и не караулил с букетом в коридоре или возле крыльца корпуса. Да и в подсобку я больше не заходила. Не хотелось признаваться даже самой себе, но я немного скучала по безумствам этого взрослого студента. Мужчины, а не мальчика, как я его видела.
Злость и ярость от того, что Шаукат действовал почти против моей воли, как ни поразительно, со временем стерлись… Вспоминалось его извинение и то, что Вяземцев все-таки отступил. Отпустил меня и позволил уйти…
Если бы он, в самом деле, хотел довести дело до конца, желал именно этого, я вряд ли его остановила бы. Слишком силен этот мужчина… Да и я время от времени плавилась от его поцелуев и забывала, как все неправильно…
Кричать и звать на помощь я однозначно не стала бы. Вот уж когда меня возвели бы на костер общественного порицания и прилюдно сожгли на заседании кафедры при помощи обвинительных слов и пристыживающих аргументов.
Раз он меня обнимал и тискал — значит дала повод, раз целовал — значит, соблазняла. Раз не реагировал на мои попытки отстраниться — значит не особенно я вырывалась.
Именно так и не иначе рассудили бы в моем вузе. Особенно некоторые коллеги.
Значит, ничего не мешало Вяземцеву сделать то, чего он хотел.
Ни-че-го. Кроме моего расстройства, возмущения и отказа…
Он сам принял решение и сам освободил меня…
И сейчас вел себя очень примерно. Не компрометировал и не пытался добиться внимания…
Если бы Вяземце все это время бегал за мной, пытался оправдаться, что-то доказывал или убеждал, я бы, наверное, только сильнее злилась.
Но его деликатное поведение, без очередных заскоков и выкрутасов, без попыток чего-то добиться, почему-то заставило меня почти простить Шауката.
Поверить в его «временное помутнение», в его раскаяние и уважение.
Единственное, что делал Вяземцев — это смотрел на меня задумчиво, изучающе, неотрывно на лекциях и очень дотошно, прямо-таки скрупулезно выполнял все задания на лабораторных и практических занятиях.
Сдавая лабораторные работы он иногда как бы случайно касался коленом моей ноги под столом и задевал мои пальцы ладонями. Иной раз я даже думала, что придаю этим мелочам слишком много значения и сам парень ничего не замечает. А иногда… иногда я ловила на себе такие его взгляды… Они прожигали насквозь, плавили, лишали покоя.
