Развод. Ты всё испортил! (СИ) - Зарян Аника

- Можно, – киваю с улыбкой. Сегодня ничто не испортит мне настроение!

Дети убегают в направлении туалета.

Я наблюдаю за тем, как Карен берет поднос с готовым заказом, разворачивается. Его движения ровные, выверенные, лишенные суеты. Он уверен, что сейчас, в этот самый момент он владеет ситуацией.

В глазах спокойствие.

Смотрит на наш столик – и его лицо меняется. Взгляд мутнеет, брови сдвигаются в хмуром напряжении.

Странная реакция.

Подходит, ставит поднос.

- Видимо, это правда, то что говорили. – произносит с каким-то презрением в голосе. – Ты всё это время отталкиваешь меня, обвиняешь, чтобы прикрыть свою собственную задницу, да? На воре и шапка горит?

- Ты в себе? – не понимаю, с чего такие перемены. Встаю, чтобы тоже пойти помыть руки.

- Я-то в себе. А вот ты уже совсем берега попутала. Даже при детях со своим любовником не расстаешься, дрянь!

Вспыхиваю.

Рука взмывается вверх, но я не успеваю дать мерзавцу пощечину – он её перехватывает. Выкручивает мне за спину – и я уже прижата к нему. Слишком близко. Я чувствую его дыхание на своем лице. Натужное, нервное, едва сдерживаемое. Дикое, как и огонь в его глазах. Он переводит взгляд с моих глаз на губы и обратно.

- Убери руки, – рычу, пытаясь вырваться. – Ты с ума сошел?

- Значит, нашла мне быстро замену, да?

- Отпусти меня! Сейчас дети вернутся!

Меня это беспокоит больше, чем та чушь, которую он несет. Они могут увидеть то, что навсегда впечатается в их памяти.

Мерзкое,

Грязное.

Я этого не хочу.

Но их отец меня не слышит. Как не слышал и раньше, когда я просила не повышать голоса в порыве ссоры, чтобы не разбудить детей. Лишь больше распаляется.

- И давно ты трахаешься с этим помойным принцем? Давно я хожу рогатый?

Я врезаю ему коленом между ног. Он скрючивается, и я отбегаю в сторону. До меня не сразу доходит смысл его слов.

А потом я замечаю, что в кафе заходит Артём. Я не знаю, что из происходящего он видел. Возможно, всё. Потому что я впервые вижу в его глазах – ярость. Лицо искажено злостью. Он быстрым шагом преодолевает расстояние от входа до меня.

Бережно берет за подбородок, смотрит:

- Ты в порядке? – чувствую его тревогу.

Киваю.

Мне не нужен скандал.

И меня не волнует, что придумал в своей голове Карен.

Единственное, что меня беспокоит – дети. Они же не могут вечно мыть руки.

Всё это длится от силы минуту - полторы, но секунды тянутся предательски медленно, обостряя ситуацию до предела.

- Эй, ты! Посудомойка в галстуке! – выплевывает Карен, выпрямляясь. На лице – гримаса боли. Руки сжаты в кулаки. – Убрал руки от моей жены!

- Артём, сейчас дети вернутся, – взываю к нему, потому что уже не верю в то, что Карен придет в себя.

Артём встает передо мной.

- Да, – произносит ровным голосом. – В красноречии тебе не занимать. Но я и стараться не буду, скажу без сантиментов. Ты просто конченый мудак.

- Карен, уйди уже! И впредь любое общение с только через моего адвоката.

- Мы не закончили. – Он не смотрит на меня. Сверлит глазами Артёма.

- Если тебе есть, что сказать, – произносит Артём. – ты знаешь, где меня найти.

- Имей совесть, – устало обращаюсь к Карену, опускаясь на стул, – остановись, чтобы дети тебя не видели в таком виде.

Наконец, он меня слышит, разжимает кулаки. Лицо становится каменным. И через несколько секунд в зал возвращаются дети. На лицах – капли воды.

- Мам, Вика брызгалась!

- Гера первый начал! О! Заказ принесли, круто!

Они не замечают Артёма. Возможно, как и я когда-то, принимают его за официанта кафе. И, понимая сложность момента, тот выходит из зала. Мысленно благодарю его за это.

Вытаскиваю несколько салфеток из салфетницы на столе, протягиваю им. Начинают вытираться.

Молчу.

Карен тоже молчит, но не садится.

- Пап, ты чего?

- Викуль, мне на встречу пора, дочь. – Голос ласковый, а взгляд все так же непроницаем.

- Но мы же хотели вместе поесть, – расстраивается Гера.

- Потом, сын. - глубоко вдыхает, потирая переносицу. - Обязательно поедим вместе потом.

Глава 17.

- Нора!

С самого утра на душе у Ларисы было неспокойно.

- Нора! Где ты, ай бала?

С того самого момента, как с невесткой поговорила, всё в себя не могла прийти. В ушах так и слышалось её безразличное «Лариса Николаевна!» да «посторонний человек». Ей бы обидеться, закатить скандал, но она слишком хорошо знала свою Ксюшу. Та бы никогда так с ней не говорила, не случись чего-то действительно страшного. И никогда бы не бросила трубку.

Перезванивать Лариса не стала. Вместо этого вернулась к дому сына и нашла два комплекта ключей именно там, где невестка и сказала – под входным ковриком.

Душа заныла в мучительном ожидании чего-то необратимого.

Чтобы как-то отвлечься, затеяла пахлаву. Потом пирожки, большой императорский торт, винегрет и огромную кастрюлю хашламы. И генеральную уборку чердака, чтобы уж наверняка. План был безупречен и должен был выбить из неё переживания за семью сына хотя бы до его возвращения домой. Вот тогда она бы с ним поговорила и узнала, наконец, что же такое произошло с Ксюшей и почему та уехала куда-то, никого не предупредив, и когда вернется.

Вернется же?

Но закончила Лариса раньше, чем предполагала – дай Бог здоровья рукам Норы, всё делает ладно да складно. Идей больше не было, а вот тревога была. И к ней прибавилась жуткая, невыносимая головная боль.

Лежала теперь на диване перед телевизором, накрытая любимым пушистым пледом. Держалась за лоб, на котором ярким пятном выделялся красный узкий шарфик, повязанный под густой челкой высветленных волос. Лежала и места себе не находила.

- Нора, тебя только за смертью посылать, дочка, – по привычке отчитала она дочь, хотя любила её без памяти.

Нора бегом спускалась со второго этажа. Сравнявшись с диваном, опустилась на колени, расстегнула серую сумочку, за которой как раз и ходила в родительскую спальню. Вынула тонометр, натянула узкую манжету на мамино запястье.

Аппарат начал жужжать, Лариса – постанывать в от пульсирующей боли в висках. А Нора – молчать.

Она в последнее время всё чаще молчала. Ни о чем не рассказывала, ни с кем не заговаривала первой. Лариса очень скучала по колким шуточкам дочери, по её интересным рассказам обо всем, что только можно представить – её Норочка – живая энциклопедия, могла дать фору любому профессору в эрудированности и начитанности. А как она разбиралась в картинах! Как рисовала!

- Сто двадцать восемь на семьдесят пять, мам. – озвучила Нора результат первого измерения.

Отключила аппарат и запустила его снова. Это она вычитала в медицинском журнале – считать за правильное именно значение второго измерения.

И всем она хороша, да вот замуж никак не смогли отдать. Как будто сглазили. Что ни претендент, то с изъяном. Деньги есть – мозгов нет. Мозги есть – денег нет...

- Сто двадцать на семьдесят. – Нора сняла манжету, убрала обратно в сумочку. – В космос тебе надо, мам, а не на диван.

- Издеваешься над больной матерью, да, дочка? – вздохнула Лариса.

Кому бы сказать, как ей, матери, тяжело? Как болит душа за сына и дочь? Один – дел наворотил, семью потерял. Вторая, кажется, так и состарится, не познав женского счастья...

- Сейчас таблетку тебе принесу.

Стоило снова подумать о сыне, в груди начало болезненно колоть.

Этот парень её в могилу сведет, только тогда успокоится.

Вот где его носило? Говорил же, что отпуск взял. Что ему дома не сиделось?

На часах уже седьмой час, а его нет.

Мысль о том, что он мог проводить вечера с той, чьё имя даже в уме не хочет произносить, убивала Ларису.

- На, мам, выпей, должно помочь.

Но не помогло ни через полчаса, ни через час, когда сын громким хлопком входной двери оповестил о своем возвращении - аж шторы в большой комнате затряслись.