— Да, я… Простите, но я не смогу, — качаю головой, хватаясь за ручку двери и пулей вылетаю из кабинета, пока эти чёртовы стены не раздавили меня окончательно.
Только оказавшись в коридоре легче всё равно не становится. Чувство такое, будто меня только что кипятком облили — лицо горит, а по телу волнами расходится жар, от которого в горле резко пересыхает.
Всё происходящее кажется каким-то нереальным. Просто диким сном или бредом сумасшедшего. На ватных ногах подхожу к окну и, уперевшись ладонями в подоконник, опускаю голову, тяжело выдыхая, потому что в этот момент до меня вдруг доходит, что, получается, Воскресенский знал… Он знал, чья была анкета. Он знал об этом тогда, когда выкурил половину пачки у больницы. Когда смотрел на меня в окно.
Он знал кого Комарова предлагает ему на роль суррогатной матери для его будущего ребёнка и согласился.
От этой мысли сердце начинает барабанить так громко, что кажется этот грохот закладывает мне уши. Наверно поэтому я не сразу улавливаю звук приближающихся ко мне шагов. Осознаю это только в тот момент, когда моих плечи и спины касается магнитное поле другого человека. А через секунду на подоконник рядом со мной опускается стакан с водой.
Развернувшись, упираюсь взглядом в стоящего позади меня Воскресенского. Спокойный и невозмутимый, как и всегда. И это тоже кажется каким-то нереальным. Особенно учитывая, что меня изнутри буквально разрывает от противоречивых эмоций.
— Выпей, — кивает на поставленный им же стакан.
— С..пасибо, — дрожащими руками тянусь к воде и делаю несколько жадных глотков, после чего снова отставляю стакан в сторону и перевожу неуверенный взгляд на Воскресенского.
— Простите, я не смогу… не смогу выносить вам ребёнка. — сглотнув смотрю в суровое лицо мужчины напротив.
— В чём трудность? У тебя какие-то проблемы по женской части?
— Нет, просто… — прикусываю губу, не зная, как объяснить причину отказа.
Просто я даже не представляю, как это возможно. После всего, что было…
— Ты вроде как уже собиралась подписывать договор. Что вдруг изменилось?
— Я собиралась подписывать договор, думая, что буду вынашивать ребёнка для незнакомого человека. Но теперь знаю, что это вы. Одно дело, беременность от чужого человека, и совсем другое…
— Мы и есть чужие друг другу люди, Алиса. Пара незначительных встреч роли не играют и ближе нас не делают.
Не знаю, что больше вызывает неприятный укол в груди, то, что Воскресенский назвал наши встречи незначительными, или то, каким тоном он это сказал.
Опускаю взгляд на его руку, в которой он до сих пор сжимает договор, и упираюсь взглядом в обручальное кольцо на безымянном пальце. В голове тут же оживает голос Комаровой, говорящей о том, что договор будет подписан только с отцом.
Получается, Воскресенский не женат. Но кольцо почему-то всё равно носит…
— Вам лучше подыскать другую суррогатную мать. В клинике большой выбор, и…
— Мне не нужна другая, — жёстко обрывает. — Я уже выбрал тебя, и ты мне подходишь.
“Ты мне подходишь”. Звучит как-то странно. И почему-то… жестоко. Бред, учитывая, что я морально настраивалась на сегодняшнюю встречу всю ночь и прекрасно понимала на что иду, когда открывала сегодня дверь кабинета Комаровой.
А теперь смотрю на стоящего в каких-то нескольких сантиметрах от меня Воскресенского и вместо того, чтобы думать о контракте я думаю о том, как несколькими днями ранее этот мужчина прижимался к моей спине, держал за руку и показывал, как нужно защищать себя при нападении. Кажется я до сих пор чувствую жар его дыхания на своей коже.
Разве смогу я при всём при этом девять месяцев носить в себе ребёнка от этого мужчины, если даже мысль об этом вызывает во мне такой шквал эмоций?
— Простите, но я не смогу. Ирина Дмитриевна поможет вам выбрать другую… женщину, — выдавливаю тихо. Не дожидаясь ответа, разворачиваюсь и быстрым шагом иду к выходу из отделения, но успеваю пройти всего несколько шагов, прежде чем его голос снова меня останавливает.
— Сколько стоит операция твоего брата?
Резко торможу на месте, и медленно обернувшись, смотрю на Воскресенского, шагающего мне на встречу.
— Вы... знаете про Вадима? Кто вам рассказал? Ирина Дмитриевна? — спрашиваю, хотя и так прекрасно знаю ответ.
Боже, ну конечно же он знает. Даже если бы Комарова ничего ему не говорила, уверена, он достаточно умён, чтобы догадаться, те снимки, что он тогда видел у меня в руках принадлежали точно не пациенту.
— Давай так, Алиса. Ты сейчас подписываешь этот договор, а я в свою очередь гарантирую тебе, что полностью оплачу операцию твоего брата, плюс весь период реабилитации и нахождение в стационаре, — вздрагиваю, когда Воскресенский вдруг на удивление мягко берёт меня за запястье и подводит к скамейке. — Я готов внести часть суммы на счёт немецкой клиники сразу после того, как ты подпишешь договор. Подумай хорошенько. Где ещё ты найдёшь столь крупную сумму в ближайшее время? У тебя есть какие-то альтернативы? Можешь посчитать, что я сейчас давлю или манипулирую, но на самом деле, просто привык называть вещи своими именами. Мне нужна твоя помощь, а тебе моя. И этот договор, — он берёт ручку из моих задеревеневших пальцев, которую я даже не заметила, что взяла с собой, и чиркает свою подпись на одном из экземпляров, — лучшая возможность эту помощь друг другу оказать.
— А если ничего не получится? — тяжело сглатываю, шаря взглядом по размашистой уверенной подписи Воскресенского. — Я имею в виду у нас… с вами.
Голова от этих мыслей снова начинает кружиться, а ладони потеют от осознания того, какую огромную ответственность я взвалю на свои плечи, подписав эту бумагу. Ведь дело уже будет не только в жизни и здоровье Вадика. Но ещё и в ответственности перед мужчиной, сидящим сейчас напротив меня.
Сознание снова режут слова Комаровой о том, что это финальная попытка ЭКО. Я не совсем понимаю, почему, но в любом случае это автоматически означает, что если эмбрион не приживётся, то больше шансов не будет. Ни у Воскресенского, ни у меня, ни у Вадика…
— Получится, — вздрагиваю, когда он вдруг снова обхватывает меня за запястье, после чего уверенно вкладывает ручку мне в руку. — А, о всяких "если" мы поговорим по мере их поступления.
Глава 14
