Убийственно хорош (СИ) - Стрельна Саша

— Садись, говнюк, и быстренько изложи на хотя бы приближенном к литературному русском языке все события, связанные с моей персоной. Владислава Николаевича опять же не забудь помянуть. Давай-давай. И не надейся, что я промахнусь или сдрейфлю — не на ту напал.

«Где они, голливудские режиссеры, свет „Юпитеров“ и мигание красного глазка камеры? Какие таланты пропадают!»

Через пятнадцать минут, в течение которых я мучительно прислушивалась, не слышны ли шаги возвращающихся бандитов, он подвинул в мою сторону исписанные листки. Взгляд испытующий: чего, мол, теперь-то делать станешь.

— Сверни в четыре раза и скрепи скрепкой так, чтобы не разворачивались. Готово? Теперь сунь внутрь вон ту штуковину и кидай на диван. Да не дури! Умница.

— До ближайшего жилья больше сорока километров, и все тайгой. Мобила не берет. Пойдешь по дороге — поймаем сразу. А тайга ночью — не парк Горького, голуба.

— Предпочитаю общество медведей и волков.

— Да уж, они, пожалуй, будут понежнее, — сволочь оскалила на меня желтоватые зубы. — Правда, тебе до них еще добраться надо. Ворота закрыты, забор под током.

— Спасибо, что предупредил.

Я начала пятится.

— Сиди тихонько, может, и цел останешься.

Шагнула назад и как смогла быстро захлопнула дверь, а потом подперла ее под ручку стоявшим рядом стулом. Хлипкое сооруженьице, но что еще можно предпринять? На самом деле хлопнуть гада? Наша мамочка маньяк-убийца!

Глава 20

Я нервно хмыкнула и заторопилась вон из дома. Да. Я опять бежала в сторону реки. А куда еще? Вода была по-вечернему теплой. И зачем только переодевалась? Засунула пистолет за шиворот блузки, заправленной в джинсы; зажала в поднятой левой руке полученное признание, увы, бесполезный мобильник и поплыла, подгребая правой. Вскоре течение подхватило и потянуло в сторону. Я не противилась, экономя силы. По воде звук слышен издалека — незадачливые преследователи мои возвращались. К счастью, с другой стороны. Но я все равно испугалась, забарахталась и… все-таки благополучно утопила телефон. Бумажка с признаниями тоже шмякнулась в воду, но, понятно, не утонула и я ее, тихо чертыхаясь, выловила. Блин!

Когда огни петренковского причала скрылись за изгибом русла, я позволила себе направиться к берегу, благо и струя, до сих пор тащившая меня прочь, здесь прибивалась к излучине. Теперь я оказалась с противоположной стороны фазенды, а значит, и с другой стороны от дороги, которая вела к людям. К Славе Ильченко… Может, все-таки следовало позвонить, воспользовавшись телефоном Петренки? Но оставаться в доме и дальше было опасно. Да и неправильно втягивать чужих людей в это безумие, которое разливалось все шире, как река после снежной зимы. Ладно. Проехали. А то, что я с другой стороны реки, даже хорошо, искать-то будут прежде всего там, а не здесь! Но что это дает лично мне? Зеро. Выпало зеро. Ноль без палочки…

Что теперь? Идти ночью в тайгу — самоубийство. Значит, переждать. Я забралась поглубже в кусты и там устроила себе уютное гнездо из прошлогодних листьев и травы. Первым делом разложила сушиться петренковскую писульку — будет смешно, если в ней он лишь раз сорок повторил: «Иди к черту, дура наивная!» Потом вытащила из карманов добро. Деньги и носовой платок тоже расправила и выложила рядком, пластиковое рабочее удостоверение просто обтерла. Всю ночь я просидела, тревожно ловя то удалявшиеся, то вновь надвигавшиеся перекрикивания братков, но рядом они так и не появились — видно и в голову не пришло, что я буду спокойненько торчать, по сути, прямо у них под носом. Когда же стало светать, я поднялась. Теперь мне предстояло обогнуть фазенду по максимально большому радиусу и начать пробираться к цивилизации.

К полудню усталость и бессонная ночь победили мое сопротивление. Я нашла какую-то сухую песчаную ямку, забралась в нее и, свернувшись клубком — благо одежда уже подсохла — моментально уснула. Снилось мне что-то совершенно невообразимое в моем теперешнем положении — я, вся из себя в бледно-голубом, восседала в удобном шезлонге на палубе роскошного океанского лайнера. Вот из туманной дали выплыл официант — белый верх, черный низ — со сверкающим на солнце золотым подносиком в руках. На подносике почему-то торжественно высился граненый стакан водки, поверх которого лежал кусок черного хлеба — совсем так, как ставят за упокой души на поминках.

— Спасибо, мне нельзя, я беременна, — ответила я ему очень серьезно и, кажется, от этих самых слов проснулась.

Должно быть, я произнесла их не только во мне, но и вслух, потому что мужчина, склонившийся надо мной, мгновенно зажал мне рот широкой мозолистой ладонью. Мой вопль отразился от этой мощной преграды и отдался эхом в глубинах сознания. Он покачал головой — лохматой, заросшей роскошной кудрявой шапкой светло-русых волос, и поднес палец к губам. Я изумленно таращилась на него, постепенно расслабляясь. Парень — а это был совсем молоденький юноша, почти мальчик, может, ровесник Натки — явно не принадлежал к числу моих потенциальных преследователей. Он еще раз жестом велел мне молчать и отпустил. Я села и тут же услышала довольно близкие голоса. В страхе взглянула на своего визави, и он кивнул, подтверждая мои опасения, но одновременно и успокаивая. Никогда в жизни не видела такой выразительной мимики, таких «говорящих» глаз.

Когда голоса смолкли в отдалении, он легко поднял меня на ноги и уверенно повел прочь, успевая еще и указать на ветки, о которые я могла споткнуться и наделать шума. Я посмотрела на солнце. Парень уводил меня прочь от нужного направления, а значит, в сторону от дороги к людям. Ну и черт с ним! Должно быть, знает, что делает! А потом так приятно было вновь оказаться не одной среди этой уже почти поглотившей меня зелени…

Шли мы в полном молчании и так долго, что я начала спотыкаться и шумно дышать через рот. Он обернулся, оглядел испытующе, потом шагнул ближе и ловко перекинул через плечо. Я так устала, что поначалу висела понуро и безропотно, потом почему-то представила себе, как он вот так же возвращается в свое лесное — это уж точно — жилище с охоты, неся добычу. От этой мысли стало зябко, и я заерзала, пытаясь слезть. Он остановился, словно споткнулся, и явно нехотя спустил меня на землю. Глаза его потемнели, ноздри раздувались, щеки окрасил нежный румянец… Господи, да он был возбужден, чисто по-мужски возбужден! Взгляд мой сам собой метнулся с лица ниже… Да, там все было еще очевиднее. Даже плотные джинсы не могли скрыть силу его желания.

— Послушай… — я растерялась и, пожалуй, была напугана.

Он перебил меня жестом и, тронув себя за уши, покачал головой, потом так же указал на рот — и вновь отрицательное качание. Глухонемой? В лесу? Но как же он тогда слышал моих преследователей? В том, что их тогда не было видно, я была убеждена. Загадка… А он уже повернулся и опять легко и практически бесшумно двинулся в одном ему известном направлении, и я поплелась следом, мечтая лишь об одном – поскорее прийти туда, куда он меня и вел. И вновь он будто мысли мои прочел: притормозил, отвернул манжет, показал на часах половину круга, а после пошевелил пальцами руки, изображая ходьбу. Ясно. Ходу осталось на полчаса. Вот только до чего?

Это оказался большой добротный пятистенок, срубленный из таких толстых бревен, что я искренне поразилась, как их удалось положить друг на друга. Крана поблизости не было, дороги, по которой он мог сюда доехать, тоже… Вертолет? Не очень верилось. Во дворе бегали куры, в теплой луже лежал поросенок, которого дразнила тройка малышей от трех до шести лет — таких же кудрявых и русоволосых, как мой проводник. Увидев его, они сначала обрадовались, а потом, когда в калитку следом вошла я, засмущались и, потоптавшись, стайкой бросились в дом. Мы уже почти подошли к нему, когда на крыльцо вышел высокий кряжистый мужчина, совершенно лысый, но почти до глаз заросший буйной рыжей бородищей. Костистый череп дочерна загорел, как, впрочем, лицо, руки и грудь в вырезе распахнутой рубашки.