Разрешаю себе Любить (СИ) - Адам Карина

И больше всего мне хотелось не понять, кто это сделал. А чтобы сейчас, прямо сейчас, рядом оказался Сеня. И взял за руку, как тогда в аэропорту.

Никто не ответил.

Тишина вдруг стала звенящей, густой, как перед грозой. Только где-то в углу продолжала капать вода из неисправного крана — тик… тик… тик… А внутри у меня тоже что-то тикало. Пульс бился в висках, боль в пятках будто поднималась по ногам выше, к животу, к горлу.

Полина Михайловна поднялась медленно, как будто боялась пошевелиться резко, чтобы не спугнуть чью-то вину.

— Я спрашиваю: кто. Это. Сделал?

Соня стояла сзади, скрестив руки на груди. Лицо совершенно непроницаемое. Ни страха, ни удивления, ни интереса. Как будто она уже здесь не была. Лера переглянулась с ней, и я это заметила. Ловкий, почти незаметный взгляд. Что-то во мне дёрнулось.

— Ты, — тихо сказала я, уставившись на Соню. — Это ты сделала.

Она вскинула брови. Слишком быстро.

— С ума сошла? — фыркнула. — Зачем мне?

Я хотела ответить. Но рот пересох, и слова застряли где-то под языком. Вместо этого я только сжала пальцы в кулак, но и это вышло плохо слишком руки тряслись.

— Соня? — спросила Полина Михайловна. Голос её стал ледяным. — Объясни.

— Я? А почему сразу я? — голос Сони звенел от возмущения, но в нём слышалась дрожь. — Я даже в раздевалке не была! Пускай камеры проверят, если не верите.

Лера молчала. Я глянула на неё, и заметила, как она отводит глаза.

Полина Михайловна, всё ещё молча, смотрела на Соню. Потом резко повернулась к остальным:

— Все — вон из зала. Сейчас же. По одной. Быстро.

Девочки загалдели, как стая встревоженных птиц. Кто-то плакал, кто-то переговаривался шёпотом, но все потихоньку начали выходить. Осталась только я, и Лера, которая подошла ближе, присела рядом, на корточки.

— Надо в медпункт, — тихо сказала она. — Я помогу.

Я кивнула, не глядя на неё. Только слышала, как где-то внизу живота медленно расползается злость. Колкая, едкая, как сами кнопки, что я только что чувствовала пяткой. Я не знала, зачем это было. Но знала, кому это было нужно.

Когда Лера подняла меня на ноги, я вздрогнула. Боль была острой, словно снова наступила на те самые острые иглы. Я прикусила губу, чтобы не застонать. На белом паркете остались маленькие алые следы. Словно я вытанцовывала что-то важное, своё.

Перед выходом из зала я ещё раз посмотрела на Соню. Та стояла у стены, с холодным лицом. Только пальцы её сжались, и тут я поняла, что она нервничает.Значит попала.Значит, она боялась.

И тогда мне впервые стало по-настоящему страшно. Не от боли. Не от предательства. А от того, что до Сеньки далеко. И что придётся быть сильной без него.Мы шли медленно, почти волоча ноги. Лера держала меня под руку, поддерживала, но я всё равно чувствовала, как подкашиваются колени. Не от боли,та была уже в фоне, глухая, как тень. А от ощущения, что что-то необратимо сломалось.

Медпункт пах йодом и марлей. Свет от ламп был резким, больничным. Медсестра, женщина лет сорока, с усталым лицом ахнула, когда увидела мои ноги.

— Кто это сделал? — спросила она, пока осторожно снимала пуанты, старательно не задевая пятки. — Споткнулась? Упала?

Я молчала. Лера тоже. Только поджала губы.

— Кнопки, — тихо сказала я. — Внутри были кнопки.

Медсестра замерла на полсекунды, потом резко повернулась ко мне:

— В пуантах? Тебе кто-то их подложил?

Я кивнула. Больше ничего не хотела говорить. Меня не интересовали ни разбирательства, ни охи-вздохи. Хотелось тишины. И ещё Сеньки. Хотя бы смс. Хотя бы голос.

Она промыла раны, обработала чем-то жгучим, потом наложила повязки. Всё это время я смотрела в потолок, пытаясь не вспоминать выражение лица Сони. Или своё когда я её обвинила.

После перевязки мы с Лерой остались на скамейке у выхода. Я сидела, обхватив себя за плечи, пока она рылась в сумке, доставая жвачку, телефон, резинку для волос.

— Ты думаешь, это она? — спросила Лера вдруг. Голос её был осторожный.

Я взглянула на неё. Медленно.

— А ты — не думаешь?

Она отвела глаза.

— Я… Я не уверена. Но она… изменилась в последнее время. Словно соревнуется с тобой. Хотя ты ведь даже не в конкурсе.

Я усмехнулась. Горько.

— Я была. Просто не замечала.

Тишина повисла между нами, наполненная всеми словами, которые мы не говорили. Потом Лера всё-таки нарушила её:

— Я могу поговорить с Полиной Михайловной. Сказать, что видела, как Соня раньше заходила в раздевалку. Хотя я… не уверена. Но, если тебе станет легче…

— Не надо, — перебила я. — Если я буду доказывать, что она змея, то сама превращусь в змею.

Лера удивлённо взглянула на меня.

— Это Сенька так сказал бы?

Я кивнула. Глотая комок.

Телефон в кармане завибрировал. Я резко достала его, и сердце сжалось. Он.

«Сень, я прилетел. Как ты?»

Слёзы подкатывали снова, но уже другие. Теплее. Я прижала телефон к груди.

— Он на месте, — сказала я Лере. — Всё нормально.

Она не спрашивала, кто «он». Просто кивнула.А внутри, где ещё недавно пульсировала боль, теперь вспыхивало что-то твёрдое. Я знала, что не дам себя сломать. Ни ей. Ни никому. Потому что он там, и он верит в меня.

И я буду танцевать. Даже с порезанными пятками. Даже если будет жечь.Потому что я не из тех, кто отступает.

Вечером я лежала дома, под пледом, с кружкой чая, в которой больше было мёда, чем самого чая. Пятки пульсировали тупо, равномерно. Полина Михайловна звонила, просила беречь себя, настаивала на том, чтобы я пару дней не приходила. Сказала, что разбирается с ситуацией, хотя и без имён.

А я не хотела разбирательств. Хотела просто забыть. Или понять. Или… может быть, отомстить. Но так, чтобы не испачкаться.

Телефон снова завибрировал. Сенька.

«Ты спишь?»

Я сразу набрала его. Не могла не услышать голос. Нужна была его интонация, этот родной голос, который держал меня на плаву.

— Привет, — он ответил быстро, с каким-то нетерпением, — всё в порядке?

— Уже да, — сказала я и вдруг поняла, что голос дрожит.

— Ты плакала?

— Нет… Да. Немного. Тут… У нас на балете… — я на секунду замолчала, — я наступила на пуанты с кнопками внутри. Кто-то подложил. Я…

— Что? — в его голосе зазвенело. — Кнопки? Ты серьёзно? Кто это сделал⁈

Я молчала. Он тоже — секунду или две.

— Соня? — спросил он глухо.

Я не ответила. Только вздохнула. Он всё понял.

— Стерва, — выдохнул он. — Прости. Я не должен так говорить, но…

— Ничего, — шепчу. — Я сама так подумала.

Он тяжело вздохнул, потом снова заговорил, чуть тише:

— Слушай. Ты сильная. Я всегда это знал. Но сейчас… пожалуйста, не закрывайся. Не делай вид, что всё нормально. Если тебе плохо говори. Мне. Или кому-то. Не тащи это одна.

— Я уже не одна, — тихо говорю я. — Ты же здесь. Ну, почти.

Он засмеялся, но тихо, будто боялся спугнуть.

— Почти. Я даже ближе, чем кажется.Потому что ты у меня под кожей. Слышишь?

И я слышу. Слышу и верю. И это даёт сил больше, чем всякая месть.

— А когда ты вернёшься, — говорю вдруг, — я уже буду танцевать. Ещё лучше, чем раньше. С этими пятками, с этой болью. Потому что я всё равно буду.

— Потому что это ты, — заканчивает он. — А я за тебя всем сердцем.

Вечер вдруг становится тёплым. Несмотря на боль, несмотря на щемящее послевкусие дня. Потому что в этом мире есть кто-то, кто держит меня, даже если далеко.И я обязательно поднимусь. В пуантах, с перебинтованными ногами, с высоко поднятым подбородком.

Утро было тусклым, как и вчерашнее, но внутри меня будто щёлкнул переключатель. Боль в пятках никуда не делась, я ходила, чуть прихрамывая, но каждый шаг казался вызовом. Не им. Себе.

Я пришла в студию чуть раньше. Переодевалась молча, не смотря ни на кого, чувствуя на себе взгляды настороженные, из-под ресниц, кто-то с любопытством, кто-то с напряжением. Соня вошла последней, будто нарочно. Красивая, собранная, как всегда. Наши взгляды встретились, но она тут же отвела глаза. Ни намёка на раскаяние. Ни капли стыда.