Пытаться не любить тебя (СИ) - Джусти Амабиле

— Ах, как это замечательно, что такой красивый молодой человек у нас дома! Как ты любезен! Пенни, в каком-то смысле, ты должна ответить ему взаимностью.

Без видимой причины Пенни покраснела, в мыслях она вернулась к сцене, увиденной на задворках «Maraja». Он, как будто бы прочитал её мысли, повернулся, демонстрируя самодовольную ухмылку.

— Чини окно и уходи, — огрызнулась Пенни, провожая его в свою комнату.

Пенни наблюдала с порога комнаты за движениями Маркуса, пока он ремонтировал оконную раму. Он был одет в футболку с длинными, греховно узкими рукавами, которые подчеркивали литые мышцы его плеч и рук, покрытых татуировками. Пенни уставилась в пол и кусала губы ненавидя себя за то, что не могла оторвать глаз от тела Маркуса: искушение стоять и пялиться был настолько сильным, что она почувствовала себя загипнотизированной.

В какой-то момент Маркус остановился, достал что-то из заднего кармана джинсов и протянул ей.

— Это письмо для Франчески. Напиши адрес, имя отправителя и отправь.

— «Будь добра» не помешало бы.

— Я уже делаю тебе добро – чиню твоё окно.

— Но его сломал ты! И вообще, твои услуги щедро оплачиваются.

— Мне платят за сопровождение тебя от работы до дома, и заплатят, чтобы я притворился, что кроме тебя не хочу нюхать никого другого, но не за то, чтобы я работал плотником.

— Ты вульгарен и продажен.

— Да, я в курсе, это всегда были две мои характеристики. Обе черты фундаментальны. Секс и деньги.

— Тогда добавь также и третью черту, называемую отстоем. Только подлец может делать то, что сделал ты вчера вечером, а потом, в ту же ночь, написать своей женщине.

— Да, в самом деле, ночь была плодотворной. В любом случае, перестать читать мне эти проповеди о Франческе. У нас такие отношения, и дурочка, как ты, не может их понять.

Пенни больше ничего не сказала: когда она говорила о Франческе, Маркус терял свою разнузданную веселость и превращался в мудака.

— К тому же, — продолжил он через некоторое время, — полагаю, если я должен выдавать себя за твоего жениха, то должен знать больше о тебе. Просто чтобы не говорить ерунду. Что ты собой представляла в шестнадцать лет? Даже если немного, я могу представить себе.

— Это неправда.

— Скажи мне, если я угадаю. Ты была одинокой, замкнутой, но не робкой, и чувствовала отвращение к тем, кто тебя окружал. Даже если они думали, что ты тупая и покорная, ты была умна и полна гнева. Ты бы хотела схватить за волосы тех кто задирал нос, и как минимум, засунуть их голову в унитаз. Тебе нравился некий парень, который никогда тебя не замечал. Я ошибаюсь?

Пенни смотрела на него с открытым ртом.

Маркус нахмурился и вернулся к своей работе.

Она его спросила:

— Как... ты... это понял?

Не отрывая глаз от того что он делает, Маркус пробормотал:

— Ты достаточно предсказуема.

В этот момент в комнату вошла бабушка.

— Итак, ты пообедаешь с нами? — явно довольная, обратилась она к Маркусу.

Пенни и Маркус одновременно дали два различных ответа.

Она сказала:

— Нет.

Он сказал:

— Да.

Бабушка вернулась на кухню, подпрыгивая словно ребёнок.

— Что ты задумал? — спросила Пенни в ярости.

— Поесть.

— Иди и ешь у себя дома.

— У меня пустой холодильник и я голоден. Когда голоден, я не соображаю, ты же знаешь. И потом, ты должна расплатиться за работу что я делаю, или нет? Потом отремонтирую даже окно в комнате твоей бабушки, и ту дерьмовую щеколду, что у вас на двери. Так что, или заплати мне двадцать долларов или угости меня обедом.

— Я знаю, почему ты это делаешь. После этого ты сможешь критиковать меня и за то, как я готовлю.

— Готовишь ты?

— Конечно. Если это сделает моя бабушка, как минимум она положит сахар в макароны с сыром.

— Тогда давай, шевели своей задницей. Иди, приготовь что-нибудь.

— «Шевели задницей» – говори своей сестре, — стали последние слова, которые Пенни произнесла, выходя из комнаты.

Обедать дома вместе с Маркусом было действительно странно. Вся квартира казалась более тесной в присутствии этого гиганта, который доставал головой до люстры. В контрасте с ним уменьшилась даже бабушка.

Сердце Пенни, напротив, увеличивалось с каждым его шагом, укусом пищи, словом или молчанием. Она всё больше и больше его опасалась, но не по причинам, по которым следовало, не потому, что он был высокомерным, неприятным, задирой и дикарём. Она боялась, что слишком привыкла к его присутствию, и начинала зависеть от необходимости видеть его. Слишком много вещей становились знакомыми: его запах, сочетание цитрусового мыла и табака, каким способом он изгибал свою бровь или курил – оставляя сигарету висеть на губе, с дымом, струящимся вокруг, а затем резко перехватывал её между пальцами. Его крепкие и расписанные татуировками руки, его плечи, настолько огромные, что казались в состоянии поддерживать небесный свод.

Ей необходимо взять себя в руки, по крайней мере, эмоционально. Надо перестать позволять сердцу, разгуливать где ему хочется по грудной клетке, подобно пьяному, который натыкается на стены гетто.

В конце обеда, когда бабушка устроилась на диване, чтобы посмотреть свой любимый сериал, Маркус взглянул на Пенни и объявил:

— Признаю, что ты умеешь готовить.

— Вау, какая великая поблажка!

— Нет, я серьезно, у тебя здорово получается. В следующий раз, когда приготовишь эту пасту, принеси мне наверх.

— Будут другие пожелания, сэр?

— После обеда у меня всегда возникает желание другого типа, но ты не та кто может удовлетворить его.

— Ты животное, я говорила это и повторяю вновь.

— В каком возрасте у тебя было в первый раз?

Пенни качнулась, словно кто-то её толкнул.

— Э? И каким образом это связано с обедом? Занимайся своими делами, извращенец!

— Итак?

— И где ты берёшь все эти вопросы?

— Мне приходят на ум, и я спрашиваю.

— Ты не можешь всегда озвучивать то, что приходит в голову!

— Нет, и в этом ты права. Не всё. Но про это да, давай, это невинный вопрос и составляет часть той информации, которую должен знать жених. Когда? Или, может быть, ты никогда этого не делала, и только строишь из себя женщину с опытом?

— Я делала это и ещё как, но не хочу обсуждать это с тобой.

Маркус собрался закурить, но потом остановился.

— Пойдем ко мне, я смогу покурить, а ты откроешь мне некоторые свои позорные секреты?

Наиболее правильным ответом явилось бы колоссальное «нет». Но Пенни в последнее время имела склонность закапывать разумность, как поступает собака со своей косточкой. Таким образом, позволяя руководить той части себя, что уже ничего не понимала и позволяла делать всё возникающим желаниям, кивнула и последовала за ним.

В скорости они оказались в его мансарде, и Маркус прикурил сотую, в количестве выкуренных за день сигарет. Он уселся на кровать, прислонившись спиной к стене. Пенни пристроилась неподалеку на подлокотник дивана, делая вид, что не наблюдает за ним и вообще не хочет смотреть на него. Внезапно, она собрала всё своё мужество и предложила ему ещё одно соглашение:

— Я отвечаю на твой любопытный вопрос, если и ты мне тоже кое-что рассказываешь.

Маркус нахмурился.

— Первой отвечаешь ты.

— Таким образом, если тебе не понравится мой вопрос, ты откажешься, всё равно я уже ответила на твой?

— Девочка, ты не какая-нибудь дурочка.

— Ты же говорил, что я умная, верно?

— Да, это я думаю серьезно. Теперь расскажи мне всё о своём скандальном опыте. Если хочешь, на вечеринке мы можем распустить слух, что в твой первый раз ты сделала это со мной. Я уверен, что твоим бывшим стервозным подругам очень понравится эта деталь, в случае если спросят.

— Только стервы, не друзья, повторяю. Действительно, только стервы способны такое спросить.