Освобождение (ЛП) - Лейк Кери

— Это ее ангел.

Я оглядываюсь и вижу, что позади меня стоит мама Камилы, а в углу комнаты беспокойно жмется сама Камила и, судя по столь редкой для нее улыбке, она рада меня видеть. Девочка бросается ко мне через всю комнату и обнимает, а ее мать смотрит на меня со слезами на глазах и с замешательством во взгляде. С замешательством, которое мне хотелось бы стереть с ее лица, объяснив, почему ее дочь так мне обрадовалась.

— Она... счастлива, что Вы освящаете наш дом, — предполагает Луиза, словно ей необходимо как-то объяснить это проявление любви.

Я достаю из кармана бутылку со святой водой и опускаюсь перед Камилой на колени.

— Это чтобы избавиться от дурных снов. Давай я тебе покажу.

Я смачиваю в воде ее палец и показываю, как нужно креститься, затем специально для нее читаю молитву. Гладя ее по волосам, я возвращаюсь в те времена, когда ночами сидел рядом с Беллой, если она просыпалась от кошмаров. Как много для нее значили эти слова утешения, заверения в том, что вокруг нет никаких чудовищ.

— Делай так каждый вечер перед сном, — я беру ее за подбородок и провожу большим пальцем по щеке. — И всё изменится.

Камила улыбается, но улыбка не касается ее глаз. Она тусклая и утомлённая, но искренняя. Думаю, пройдет много времени, прежде чем она снова улыбнется по-настоящему.

— Можно я открою тебе один секрет? — спрашивает она и, когда я киваю, прижимается губами к моему уху, положив руку мне на плечо. — Я никому не говорила, что мой ангел — это ты.

От ее слов у меня на лице проступает улыбка, и я беру в руку ее маленькую ладошку.

— Камила, тебе больше не о чем беспокоиться. Тот плохой человек никогда больше тебя не обидит. Этот дом под защитой, — подмигнув ей, я целую тыльную сторону ее руки. Девочка обнимает меня еще раз, и я поднимаюсь на ноги.

У входной двери ее мать оглядывается на комнату Камилы.

— Вы знаете, я не слишком-то религиозна. Я далека от церкви. То есть, я верю в Бога, но... не знаю. Ваше присутствие меня как-то успокаивает. Это... странно, — она потирает руки и выдавливает из себя улыбку. — Я вижу, что Камила чувствует то же самое. Это совсем на нее не похоже... обычно она с трудом находит общий язык с чужими людьми. И все же, похоже, она... была очень рада Вас видеть. Спасибо Вам за это, отец Дэймон. Это очень много для нас значит.

Кивнув, я кладу руку на дверь.

— Освящение квартиры должно помочь ей справиться с ночными кошмарами, но если все же не поможет, то придётся приложить больше усилий.

— Святой отец..., — она нервно покусывает губу. — Люди, которые делают подобные вещи... Бог ведь их наказывает, да? — она вытирает со щек слезы и шмыгает носом. — Даже если полиция его не найдет, Бог заставит его заплатить за содеянное?

Я отвожу взгляд от ее лица, не в силах посмотреть ей в глаза и даровать долгожданный покой, потому что я трус. Лживый ублюдочный трус, для которого страх превратиться в человека безо всякой цели, намного важнее, чем успокоить эту измученную мать. Я порочу все то, что собой олицетворяю. Поэтому мой ответ — не более, чем отработанная до автоматизма фраза:

— Боязливых же и неверных, и скверных и убийц, и любодеев и чародеев, и идолослужителей и всех лжецов участь — в озере, горящем огнём и серою. Это — смерть вторая. (Откровение Иоанна 21:8 – Прим. пер.)

С явно натянутой улыбкой она берет меня за руку и крепко ее сжимает.

— Благодарю Вас, святой отец.

14.

Дэймон

Я должен замещать Руиса на субботнем бдении и готовиться к воскресной службе. Вместо этого я сижу возле дома Айви и, словно какой-то маньяк, наблюдаю за тем, как она переходит из комнаты в комнату. Я отравлен ее ядом. Моя маленькая pécheresse постаралась, чтобы я ни на секунду не мог выбросить из головы ее образ с задранной юбкой.

Мне хочется её забыть, притвориться, что то, что между нами произошло, было каким-то извращенным искажением реальности, но ее имя — ядовитый плющ, опутавший меня так же крепко, как цингулум, что был на мне во время утренней службы, когда я мог реально поклясться, что все еще чувствую на языке ее вкус. (Цингулум — деталь литургического облачения римского-католического клирика. Его носят опоясанным вокруг тела и выше талии – Прим. пер.).

Наблюдая сквозь прозрачные занавески за ее силуэтом, за изгибами, которые хорошо просматриваются с дороги, я вижу, как Айви просовывает руки в рукава, словно надевая пальто, и при одной только мысли о том, куда она собирается на ночь, у меня в груди закипает затаившийся гнев.

Я не позволю ей пойти к нему. Я не собираюсь сидеть, сложа руки, зная, что она развлекает ради своей свободы другого мужчину. Это неправильно, что мой погрязший в извращенных, распутных мыслях разум не желает обуздать эти собственнические чувства. Словно она принадлежит мне. Словно создана лишь для моих мучений, и больше ни для чьих. Это неправильно, и все же, повинуясь своим телесным порывам, я выхожу из машины, перебегаю через улицу и поднимаюсь по лестнице к ее двери, которая распахивается, как раз в тот момент, когда я тянусь к ручке.

— О, Господи! — Айви прижимает руку к груди, широко распахнув глаза от удивления и, возможно, немного страха. — Святой отец, что Вы здесь делаете?

Я опускаю взгляд на ее блестящие облегающие брюки, заправленные в высокие сапоги, что виднеются под подолом доходящего до колен пальто. От этого зрелища остатки моей нечеловеческой выдержки повисают на хлипком волоске.

Позади меня хлопает чья-то дверь, и, повернувшись, я вижу миниатюрную пожилую женщину с прямыми черными волосами и в очках.

— Айби, ты в порядке? — спрашивает она, держа в руке нечто похожее на швейную иглу. — Этот человек тебя не бесбагоит?

— Да…то есть нет, миссис Гарсия. Я в порядке. Спасибо.

Женщина обводит меня взглядом с головы до ног, затем вскидывает брови.

— Ох. Этот очень красивый, — подмигнув мне, она возвращается к себе в квартиру, но перед тем, как закрыть дверь, сверлит меня взглядом.

— Она наблюдает за нами в глазок, верно? —- спрашиваю я и, обернувшись, вижу, как Айви поплотнее запахивает на себе пальто.

— Что ты здесь делаешь? — не ответив на мой вопрос, спрашивает она.

Взглянув на соседнюю комнату, я понимаю, что Айви, скорее всего, одна.

— Можно мне войти?

— Вообще-то я ухожу.

— Я всего на минуту.

Если бы в этот вопрос могло вмешаться мое тело, то не совсем, однако я твержу себе, что пришел сюда по другой причине. Без разрешения я протискиваюсь к ней в квартиру, вдыхая всё тот же женский аромат. Он убаюкивает меня, словно афродизиак, и все глубже затягивает в запутанные лозы похоти.

— Куда ты собралась?

Закрыв за собой дверь, она не идёт за мной в комнату, а стоит, скрестив на груди руки с крайне недовольным выражением лица.

— Я тебе уже говорила.

— На улице тепло. Пальто тебе не понадобится.

Фыркнув от раздражения, она сбрасывает пальто на пол, и от вида оставшейся на ней одежды у меня дергается член. Сквозь вырезанные у нее на груди отверстия выглядывают ее идеальные круглые сиськи, вызывающе торчащие соски посылают мне в пах разряд мучительной боли. Закрытый костюм из черного латекса с прорезями на груди плотно облегает все ее изгибы, а молния в промежности кажется единственной точкой доступа. Чтобы надеть эту штуку, должно быть, ушла целая вечность.

Я киваю в сторону доводящего меня до безумия костюма и стискиваю кулаки в слабой попытке удержаться от того, чтобы не провести по нему руками. Интересно, каково это чувствовать, как она прижимается в нем к моему телу.

— Ты собиралась в таком виде сесть в метро?

— Это часть его пытки. Полагаю, если по дороге меня изнасилуют, он, скорее всего, попросит описать это в мельчайших подробностях.

Одна мысль об этом приводит меня в ярость, мне хочется сказать ей, что, если бы она была моей, я бы убил любого, кто прикоснулся к ней без спроса. Но я не должен так думать, потому что она не моя. И не должен стоять посреди ее квартиры, пытаясь не растерять остатки самообладания, в то время как этот наряд дразнит меня, словно куча чертей, твердящих мне на ухо немедленно изнасиловать эту женщину.