Услышав это, до боли сжимаю челюсти, впиваюсь ногтями в ладонь.
— Ни кожи, ни рожи, умом тоже не блещешь. Что он в тебе нашёл?!
От такого унижения по привычке глаза увлажнились, но в памяти очень вовремя всплывает спасительный монолог.
— Ты спрашиваешь, почему я выбрал тебя? Задам тебе тот же вопрос. Тебе понравился бедный кубинский парень. Одетый в простую одежду, выходящий из дешёвого бара.
Парень, который провожал тебя пешком, а не на собственном кабриолете. Парень, который танцевал с тобой уличные танцы. Почему тебе понравился этот парень, Ника?
Обычный бедняк, а не какой-нибудь олигарх?
Улыбка дрожит на губах, слёзы вмиг высыхают, и я, расправив плечи, спокойно, но убийственно отвечаю:
— Он полюбил меня за то, что я совершенно не похожа на таких как ты.
32.
Ника
С утра на пресс-конференцию собралось много людей. Тут и представители местных властей, и горожане, живущие рядом с нашим реставрируемым объектом и, конечно же, журналисты.
Последние настораживают больше всего.
Антон чувствует себя, как рыба в воде. Показывает презентацию, где отображены сроки и ход строительства, отвечает на вопросы жителей по поводу шума и вывоза мусора – эти моменты их волнуют больше всего.
Звучат и неудобные вопросы, но на них босс отвечает легко, уверенно, ни один мускул не дрогнул на его лице.
Из нашего офиса приехало ещё двое ребят, чтобы помочь с модерацией презентации и избежать технических сбоев.
Я, действительно, была тут лишней, но мне хотелось поддержать Антона.
Впрочем, в моей поддержке он не нуждается. Своей харизмой и природным обаянием он очаровывает большую часть присутствующих, готов к каждому вопросу или замечанию.
Пока не прилетает вот это.
— Скажите, а это правда, что вы выросли в детском доме?
Все разом оборачиваются на юного, но очень заносчивого выскочку. По бейджу, указывающему на новостное издательство, было понятно - журналист охотится за эксклюзивом.
Повисла пауза, я подозрительно хмурюсь.
— Без комментариев, — отвечает Антон, становясь напряжённым, и обращается к остальным журналистам: — Ещё вопросы по проекту?
Он умело защищает свою личную жизнь и возвращает присутствующих к основной теме нашей встречи.
— Это правда или просто красивая легенда для привлечения внимания? — не унимается нахал.
— Я же сказал — без комментариев.
Моё сердце учащённо бьётся, внутри зарождается тревога и желание оторвать выскочке голову! Какая ещё легенда? Он вообще в своём уме?
— Медийные персоны часто прибегают к услугам имиджмейкеров, часто придумывают слезливую биографию, чтобы это дало резонанс. Скажите, господин Маркес, вы из их числа?
— Вопросы по проекту, пожалуйста, — металлическим голосом осекает он урода.
— Почему вас бросили родители? — поднимается ещё один идиот.
Они что, сговорились? Почувствовали запах денег от издательств и решили закидать босса вопросами о его детстве?
Мы тут, мать вашу, по какому поводу собрались?!
— Без комментариев, — отвечает Антон второму журналисту.
И тут началось...
Один за другим, подхватывая инициативу, журналюги начинают заваливать Антона вопросами о его семье, слышатся уже косвенные обвинения во лжи, преподнесённые под соусом сомнения.
Вот умеют они выворачивать слова наизнанку! Вроде клевета, да не прямая. Даже иск из-за неё подать невозможно.
Вижу, как у Антона вздуваются вены на висках, чернеют глаза, а челюсть становится квадратной.
— Хватит.. — пищу, умоляя их остановиться. — Прекратите...
— Где сейчас ваши родители?
— Сможете доказать, что это не ложь?
У меня перехватывает дыхание от такой наглости! Почему Антон вообще должен кому-то что-то доказывать?!
Он скрывал свою семейную тайну, никому о ней не рассказывал, но вам-то какое дело?!
— Хватит! — уже не шепчу, говорю.
— Если у вас нет вопросов по проекту, предлагаю на этом закончить, — металлическим голосом изрекает Антон.
Но вопросы сыпались один за другим, и каждый из них его больно ранил.
Внешне - невозмутим, но я вижу, чувствую, как ему трудно.
Он сдержан, не устраивает скандал с журналистами, которые тут же раздуют его до вселенских масштабов и выставят виноватым невиновного. Антон чётко обозначает границы дозволенного, но журналистам плевать. Для них не существует никаких границ...
Не выдерживаю. Злость берёт. Врождённое чувство справедливости толкает, и я поднимаюсь со стула и громко выпаливаю:
— Прекратите! Хватит!
Все резко на меня оборачиваются. Антон панически распахивает глаза и начинает крутить головой, давая понять, чтобы не вмешивалась.
Он, в отличие от меня, знает какими коршунами бывают журналисты.
— Как вы смеете упрекать человека во лжи? Как вы смеете совать свой нос в его личную жизнь? Кто дал вам право?
— А почему вы его защищаете? — мгновенная контратака.
Взглядом ищу того, кто, обнаглев, задал мне этот вопрос, но тут же прилетает второй. И
третий. И четвертый...
— Кто вы?
— Вы работаете у Маркеса?
— Знакомы с его семьёй?
— Подтвердите или опровергните информацию о детстве господина Маркеса.
И коронное:
— Вы его защищаете, потому что он вам заплатил?
— Что? — оскорблённо бросаю в ответ.
Теперь под удар попадаю я.
Не готова была к такому.
Не знала, какими бывают журналисты...
Ох, не знала.
— Мы закончили! — рявкнув, тормозит всех Антон.
Выходит из-за трибуны, идёт ко мне и, обхватив рукой мои плечи, как секьюрити выводит из зала.
Журналистская бестактность не знает границ, они как с цепи срываются и идут за нами, продолжая бить и добивать жестокими, грязными вопросами.
Идём к парковке. Антон быстро садится в машину, я — рядом, и, вдарив по газам, мы уезжаем.
Он зол. Он чертовски зол и пугает меня. Молчит. Свирепо дышит, как зверь.
Кусаю в кровь губы, опускаю голову.
Нечестно, несправедливо, обидно.
— Ты не должна была вмешиваться, — говорит после долгой паузы.
— Антон...
— Ника, — перебивает, давая понять, что не договорил. — Это желтушные журналисты, зарыться с головой в грязном белье и провокации — их хлеб. Их никогда ни в чём не переубедишь. В погоне за эксклюзивом они мать родную продадут. Таким бесполезно что-то объяснять, бесполезно читать им нотации, помогает только дистанция. Всё.
— Но как они узнали?
— Ника, они — журналисты, лучшие в мире ищейки. Я понимал, что меня ждёт. Я всё контролировал. Мне уже задавали такие вопросы.
— Что?
Поднимаю на него глаза.
— Да, Ника, я уже стреляный воробей и привык к этому. Если предприниматель не готов к негативу, не готов к нападкам и жёсткой конкурентной борьбе — он плохой предприниматель. Я выучил этот урок очень давно.
С ним уже случалось подобное, но я-то видела, как он реагировал.
Как бы не старался убедить, что переболел, что его давно не трогают эти вопросы, это ложь. Антон по-прежнему болезненно реагирует на тему детства.
Под маской успешного человека до сих пор прячется мальчик, мастерящий скворечники задающийся одним единственным вопросом — почему?
У него нашлась семья, он обрёл с ними любовь, и каждый раз убеждает себя, что это уже много, это должно всё нивелировать.
Так и есть.
Но всё равно где-то глубоко в душе кровоточит незажившая рана...
— Они не должны были этого говорить! — упрекаю журналистов, а у самой глаза на мокром месте.
Не за себя больно.
За него.
— Всё нормально, Ника.
Смотрит на меня, пытаясь убедить.
Не верю.
— Детка, правда. Всё нормально.
Не верю.
— Ника...
Останавливает машину, припарковавшись у какой-то кафешки. Я отстёгиваю ремень безопасности, действую по наитию, так, как подсказывает сердце.
