Порочный миллиардер (ЛП) - Эшенден Джеки

На секунду что-то мелькнуло в его завораживающих глазах, а затем исчезло, оставив после себя лишь серебристый иней.

Он ничего не сказал, отступил на шаг и медленно сел на белый диван, стоявший перед большим витражным окном. Потом откинулся назад, положив одну руку на спинку дивана, а другую положив на мощное бедро. Расслабленная поза, и все же в нем не было ничего расслабленного. Он не сводил с нее глаз, в которых поблескивал лед.

Она хотела нарисовать его таким. Он сидел расслабленно, каждая линия его тела была неподвижна, но напряжение вокруг него было таким сильным, что казалось, он вот-вот взорвется. В его взгляде был лед, а под ним - глубокая, жгучая синева.

Где, черт возьми, ее карандаш и блокнот? Где она их оставила?

- Могу я тебя нарисовать? - выпалила она, вся ее прежняя неловкость перед ним исчезла. - Ну пожалуйста! Еще раз десять минут, и все. Обещаю.

Разве ты не планировала избегать его?

Да, она так и хотела поступить, и какого черта она теперь хотела нарисовать его, она понятия не имела. Иногда порывы ее творчества были невероятно неудобны.

И снова Лукас ничего не сказал.

Но она не стала ждать, а побежала наверх за карандашом и блокнотом, лежавшими на тумбочке в спальне, и снова прибежала вниз. Он не двигался, сидя точно так же, как она и оставила его, пристально глядя ей в глаза.

Схватив подушку с ближайшего кресла, Грейс бросила ее на пол и села сверху, скрестив ноги. И начала рисовать.

Как только карандаш скользнул по бумаге, она поняла, почему рисует его. Потому что было легче смотреть на него, когда она творила, легче отодвинуть в сторону чувства, которые она не понимала, и сконцентрироваться на том, что она хотела запечатлеть на рисунке.

Потому что, может быть, если она продолжит рисовать его, то все эти пожирающие ее сильные чувства будут удовлетворены и, наконец, уйдут к черту.

Воцарилось тяжелое молчание, которое он не пытался нарушить, и она тоже. И так было даже лучше. Конечно, она любила поговорить, когда рисовала, но сейчас она могла думать только о том, как благодарна за тишину.

Но эта тишина была неудобной.

Шли минуты, и Грейс погрузилась в рисунок, пытаясь уловить его контрасты. Его интенсивность. Это острое, как бритва, поле, которое всегда окружало его.

Только... что-то было не так. Она пыталась уловить его двойственность, разницу между его расслабленной позой и резкостью льда, который она видела в его взгляде, но он не выглядел таким расслабленным, каким она хотела его видеть.

В чем проблема? Это из-за галстука? Он ослабил его раньше. Может, если его расстегнуть, то это поможет, а также пару верхних пуговиц на рубашке.

- Ты можешь развязать галстук полностью? - ее голос прозвучал странно в тяжелой тишине комнаты, почти как предложение. К своему неудовольствию, она почувствовала, что краснеет.

Лукас остался не подвижным.

- Зачем?

Дрожь пробежала по ее коже, хотя она старалась не обращать на нее внимания.

- Потому что я думаю, это улучшит общий вид.

Он наклонил голову, не сводя с нее холодного взгляда. Снаружи было темно, но свет уличных фонарей пробивался сквозь витражи и окрашивал его поразительно красивые черты.

- Тогда сделай это сама, - сказал он без всякого выражения.

Грейс моргнула, и дрожь ее тела перешла в острую электрическую дрожь.

- Что ты имеешь в виду?

- Я имею в виду, что, если ты хочешь развязать мой галстук, тебе придется сделать это самой, - и снова в его словах не было никакого выражения, да и на лице тоже. Но атмосфера изменилась, в воздухе между ними заискрилось электричество.

У Грейс внезапно перехватило дыхание, а внутри нее снова распространился сильный голод. Но она знала только то, что не хочет к нему подходить. Не хотела приближаться к нему, потому что, если она это сделает... Боже, она понятия не имела, что тогда случится.

Она судорожно сглотнула.

- Почему? Ты не можешь сделать это сам?

Он не ответил, только приподнял белокурую бровь.

В этом взгляде не было ошибки; это был вызов, ясный и простой.

Ее сердце громко стучало в голове, оглушая ее. Почему он хочет, чтобы она развязала ему галстук? Что он от этого получит? Вчера он как будто злился на нее, спрашивал, что она сделала с ним, словно она что-то нарочно сделала с ним, а потом он сказал, что ничего не случится. Так в чем, черт возьми, дело?

Какая-то ее часть испытывала сильное искушение взять карандаш и блокнот и уйти наверх, оставив его в раздражающем молчании. Но другая ее часть просто не могла оставить этот вызов без ответа.

Это будет ошибкой.

Возможно, так и будет. Но тогда, возможно, это должно было заставить ее чувствовать себя неловко, заставить ее прекратить рисовать и отступить, как-то прогнать ее. Если это так, то она не могла этого допустить. Она не могла позволить ему выиграть. И не позволит.

- Хорошо, - сказала она вместо этого. - Я развяжу твой чертов галстук, - она отложила блокнот и карандаш и поднялась с подушки. Она подошла к дивану, на котором он сидел, ее сердце билось все громче и громче, пока она не оказалась прямо перед ним.

Он не отводил глаза ни на секунду, его взгляд, словно меч, пронзал ее насквозь, крадя дыхание. Такой холодный и все же... неужели она увидела в нем гнев? Если так, то почему он зол? Это из-за нее или что-то другое? Возможно, это как-то связано с тем, где он был сегодня, что, судя по костюму, было связано с бизнесом.

- Ничего не говори, - его голос звучал ровно. - Если ты собираешься развязать мне галстук, сделай это сейчас, потому что я не дам тебе другого шанса.

В ней разыгралось любопытство, и она на мгновение задумалась, не подтолкнуть ли его к тому, что он задумал. Потом она решила, что не стоит тратить на это усилий, учитывая, что он может встать и уйти, что было бы очень досадно, так как она еще не закончила рисовать.

Он сидел, откинувшись на спинку дивана, так что ей пришлось наклониться к нему, чтобы развязать галстук, и она подумала, что он мог бы податься вперед, чтобы ей было легче, но он этого не сделал. Он сидел неподвижно, растянувшись на диване. И не имело значения, что он был полностью одет, покрыт хрустящим хлопком его рубашки и искусно сшитой шерстью его костюма, она все еще чувствовала тепло, исходящее от него. У нее перехватило дыхание, а руки задрожали, когда она потянулась к его галстуку, пытаясь не задеть гладкую золотистую кожу его шеи.

Она не могла заставить себя встретиться с ним взглядом, и, возможно, это было трусостью с ее стороны, но она просто не могла этого сделать. Однако она чувствовала его давление, как будто находилась на глубине нескольких саженей под океаном, и вся тяжесть моря давила на нее.

- Когда мне было пять лет, я сжег свой дом дотла, - внезапно сказал Лукас, каждое слово было ясным, четким и холодным, как хрусталь. - Соседка собиралась отдать мне один из старых велосипедов своих детей, но мама отказалась, потому что не любила брать милостыню. Поэтому я взял отцовскую зажигалку и поджег занавески в своей комнате, потому что был так зол на нее. Потом выбежал на улицу и спрятался. Я вышел, когда услышал вой сирены, и пока я добирался до своего дома, он был в огне, все горело, - он сделал паузу, и она поняла, что перестала развязывать галстук, едва ощущая прохладный шелк под пальцами. - Они погибли, - продолжал он. - Моя мать и мой отец, и так как у них не было других родственников, мне пришлось обратиться за помощью. Я пошел в приют для мальчиков, где нашел Салливана и Вулфа.

Синий шелк его галстука был насыщенного цвета с серебристым отливом. Хотя, возможно, это были слезы в ее глазах.

- Лукас, - хрипло начала она.

- Продолжай.

Нельзя отрицать, что это был приказ, отданный тем же твердым, ровным голосом, и поскольку она понятия не имела, почему он рассказал ей это или что ответить самой, но она повиновалась. На этот раз шелк легко соскользнул, и она смогла развязать узел, отодвинув от его шеи, обнажив пульс, бьющийся под кожей.